Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2011
Олег РОГОВ
Стихи испуганного дачника
Владимир Салимон. За лицевою стороной пейзажа. Книга стихотворений (2000–2009). – Санкт-Петербург: Пушкинский фонд, 2011. – 64 с.
Пейзажи новой книги стихов Владимира Салимона – вполне пастернаковские: универсум подмосковных дач с электричками, пернатыми на верандах и сельской живностью в отдалении. Родной простор, впрочем, претерпел существенные изменения, равно как и лирический герой. “Я” в стихах Салимона – традиционно рефлексирующий интеллигент, отягощенный мизантропией.
и в обиде на все человечество
в дальней комнате заперся я
* * *
Ворона села на балкон
и принялась плиту бетонную
долбить, как будто не бетон,
а крысу дохлую, зловонную.
Я отвернулся от окна,
закашлялся от отвращения.
А между тем уже весна
пришла и требовала мщения.
* * *
Редкие друг к другу жмутся дачники,
водят разговоры нехорошие,
часто попадаются собачники,
так на заговорщиков похожие.
* * *
Надо признаться, что добрых вестей
от старика я не жду.
Второе сильное чувство – страх. Чувство ужаса – то ли как следствие общего душевного неблагополучия “маленького человека”, то ли от вселенского отчаяния – уравновешивается иронией (которая, само собой, тоже следствие рефлексии, в данном случае – спасительной):
Собой не вправе я распоряжаться,
так как себе я не принадлежу,
а в кроликовой шапке я на зайца,
дрожащего от страха, похожу.
* * *
Выпь закричала жутко, как паромщица,
сил у которой больше не осталось,
И понял я тогда, чем лето кончится,
хотя оно еще не начиналось.
Чем кончится Всемирная история,
вдруг понял я, когда услышал в парке
стоящего поодаль санатория,
как поутру ругаются кухарки.
Как дворники метут дорожки метлами
увидев, я решил, что все пропало…
* * *
Запекшаяся кровь на полотне
давно из строя вышедшей ножовки
внушает ужас, в том числе и мне,
и тем, кто не прошел спецподготовки.
* * *
Страшно боюсь я незваных гостей,
живности всякой в саду.
Ироническая стихия удачно соседствует с изощренностью стиховой материи. Качели лирических миниатюр “раскачиваются” от приземленных деталей к экзистенциальным символам, и наоборот. Традиционный стих расцвечивается неожиданными сюжетными ходами или плутает в ветвящихся образах. Таких стихов много, но у Салимона есть что-то, что резко выделяет его из общего ряда. Он не опускается до нигилизма “проклятых”, честно и с улыбкой свидетельствуя о себе и своем мире.
Заключено в яйце курином
единство формы с содержанием
И в лампочке над магазином,
горящей по ночам с жужжанием.
Она горит лишь в полнакала,
лишь тлеет слабо,
тем не менее
давно бы тьма на землю пала,
но в ней, единственной, спасение.
Олег РОГОВ
Стихи испуганного дачника
Владимир Салимон. За лицевою стороной пейзажа. Книга стихотворений (2000–2009). – Санкт-Петербург: Пушкинский фонд, 2011. – 64 с.
Пейзажи новой книги стихов Владимира Салимона – вполне пастернаковские: универсум подмосковных дач с электричками, пернатыми на верандах и сельской живностью в отдалении. Родной простор, впрочем, претерпел существенные изменения, равно как и лирический герой. “Я” в стихах Салимона – традиционно рефлексирующий интеллигент, отягощенный мизантропией.
и в обиде на все человечество
в дальней комнате заперся я
* * *
Ворона села на балкон
и принялась плиту бетонную
долбить, как будто не бетон,
а крысу дохлую, зловонную.
Я отвернулся от окна,
закашлялся от отвращения.
А между тем уже весна
пришла и требовала мщения.
* * *
Редкие друг к другу жмутся дачники,
водят разговоры нехорошие,
часто попадаются собачники,
так на заговорщиков похожие.
* * *
Надо признаться, что добрых вестей
от старика я не жду.
Второе сильное чувство – страх. Чувство ужаса – то ли как следствие общего душевного неблагополучия “маленького человека”, то ли от вселенского отчаяния – уравновешивается иронией (которая, само собой, тоже следствие рефлексии, в данном случае – спасительной):
Собой не вправе я распоряжаться,
так как себе я не принадлежу,
а в кроликовой шапке я на зайца,
дрожащего от страха, похожу.
* * *
Выпь закричала жутко, как паромщица,
сил у которой больше не осталось,
И понял я тогда, чем лето кончится,
хотя оно еще не начиналось.
Чем кончится Всемирная история,
вдруг понял я, когда услышал в парке
стоящего поодаль санатория,
как поутру ругаются кухарки.
Как дворники метут дорожки метлами
увидев, я решил, что все пропало…
* * *
Запекшаяся кровь на полотне
давно из строя вышедшей ножовки
внушает ужас, в том числе и мне,
и тем, кто не прошел спецподготовки.
* * *
Страшно боюсь я незваных гостей,
живности всякой в саду.
Ироническая стихия удачно соседствует с изощренностью стиховой материи. Качели лирических миниатюр “раскачиваются” от приземленных деталей к экзистенциальным символам, и наоборот. Традиционный стих расцвечивается неожиданными сюжетными ходами или плутает в ветвящихся образах. Таких стихов много, но у Салимона есть что-то, что резко выделяет его из общего ряда. Он не опускается до нигилизма “проклятых”, честно и с улыбкой свидетельствуя о себе и своем мире.
Заключено в яйце курином
единство формы с содержанием
И в лампочке над магазином,
горящей по ночам с жужжанием.
Она горит лишь в полнакала,
лишь тлеет слабо,
тем не менее
давно бы тьма на землю пала,
но в ней, единственной, спасение.