Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2011
Драматургия
Алексей СЛАПОВСКИЙ
НИКОЛАЕВ. ПРОСТО УБИЙСТВО
пьеса
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
НИКОЛАЕВ, убийца, около 40 лет
ТАТЬЯНА, его жена, привлекательная, энергичная женщина, около 40 лет, выглядит моложе
ВИТАЛИЙ, сын Николаева, 19 лет
ЛЫТКИН, бомж, за 40
ЛЫТКИНА, за 40
ВАСИЛИЙ, ее сожитель, возраст неопределенный – между 30 и 40
МОЧАЛОВ, лейтенант полиции, около 30 лет
МАША, криминалист, красивая девушка, 25 лет
ГУЛЯЕВ, сосед, за 60 лет
ГУЛЯЕВА, соседка, за 60 лет
ЖУРОВ, следователь, примерно 35 лет
ЗЕМЦОВ, адвокат, за 30 лет
ТЮРЕМЩИК
Квартира Николаева. Прихожая, кухня, комната, дверь в спальню.
Николаев входит в квартиру, снимает с плеча сумку, раздевается и разувается, всовывает ноги в шлепанцы. Берет сумку, идет в кухню, достает из сумки бутылку водки, хлеб, кусок колбасы. Сумку относит в прихожую. Идет в ванную. Слышен шум воды. Выходит из ванной. Идет в кухню. Открывает холодильник, достает яйца, масло. Ставит на плиту сковородку, режет колбасу, бросает на сковородку кусок масла, потом колбасу. Пока она поджаривается, разбивает яйца. Смешивает их в миске. Выливает смесь на сковородку. Поджаривает яичницу на большом огне, помешивая ножом. Спохватившись, берет солонку, солит, опять помешивает. Ставит сковородку на стол, на деревянную разделочную доску. Отрезает хлеб. Наливает в стопку водку. Открывает холодильник, долго смотрит. Закрывает. Садится за стол. Выпивает стопку. Начинает есть. Наливает вторую стопку. Встает, открывает холодильник, достает кетчуп. Трясет бутылку над яичницей. Выпивает вторую стопку. Ест. Наливает еще. Выпивает. Ест. Доедает. Несет тарелку к мойке, ставит ее туда. Возвращается к столу. Но тут же идет опять к мойке, моет тарелку. Идет к столу. Достает сигареты, зажигалку. Включает электрический чайник. Закуривает. Чайник шумит. Вскипел. Николаев берет упаковку с одноразовыми пакетиками чая. Но там пусто. Он сминает упаковку, кидает на стол. Берет скомканную упаковку, относит в мусорное ведро под мойкой. Докурив, тушит сигарету в пепельнице. Наливает стопку, выпивает. Нюхает хлеб. Встает, открывает холодильник, долго смотрит. Закрывает. Возвращается к столу, наливает стопку, пьет. Закуривает. Курит, сидя неподвижно, глядя перед собой. Наливает еще стопку. Пьет. Докуривает. Сидит. Наливает последнюю порцию, пьет. Закуривает. Курит. Докурив, идет в прихожую, обувается, надевает куртку, берет сумку. Выходит. Отсутствует максимально долго.
Входит с довольно грязным мужчиной, бородатым, в черной вязаной шапке. Это Лыткин. Они снимают куртки, разуваются. Лыткин бросает куртку в угол.
ЛЫТКИН (потирая руки). Тепло, хорошо!
НИКОЛАЕВ. Проходи.
Они проходят в кухню, Николаев достает из сумки две бутылки водки, относит сумку в прихожую. Возвращается, режет остатки колбасы и хлеб, открывает одну бутылку, наливает себе и Лыткину.
ЛЫТКИН. Твое здоровье! За знакомство!
Выпивают. Закуривают.
ЛЫТКИН (протягивает руку). Сергей.
НИКОЛАЕВ (не подавая руки). Олег.
ЛЫТКИН. Один живешь?
НИКОЛАЕВ. Жена у матери. Гостит.
ЛЫТКИН. Празднуешь, значит? А я развелся, у меня теперь вечный праздник. Все ей оставил. Квартиру, вещи. Квартира – окна на южную сторону. Все оставил, ушел. На, подавись. Квартиру, деньги. Ничего не взял. Пусть подавится, правильно? Мы мужчины, мы не пропадем!
Лыткин разливает, они пьют.
ЛЫТКИН. Роскошная квартира, две огромные комнаты – и все на южную сторону! Вот так войдешь – кухня, а потом комната, а потом еще одна. У тебя однокомнатная?
НИКОЛАЕВ. Две.
ЛЫТКИН. Дети есть?
НИКОЛАЕВ. Сын отдельно живет.
ЛЫТКИН. Квартиру снимает? Это правильно. Я тоже сейчас на квартире живу. Отличная квартира. Сам себе хозяин. Семнадцатый дом, у остановки, девятиэтажный. Кирпичный. Видел? Ну, балконы синие такие.
Николаев разливает. Они выпивают.
ЛЫТКИН. Водка все хуже каждый день. Не замечал? Потому что контроля нет. А хлеб, ты посмотри, какой? (Мнет кусок хлеба.) Он же не пропеченный! (Берет кусок колбасы, жует.) Резина! Контроля нет совсем. Если власть дура, то и народ дурак. Правильно?
Лыткин разливает. Выпивают.
ЛЫТКИН. Ничего не умеют. В футбол – и то. Ты понимаешь, что происходит? Никто ничего не умеет! Но главное что? Свобода! Я ей все оставил, но получил больше. Я получил свободу! А ей – все. Сбережения, в смысле деньги. Квартиру – на, подавись. Детей оставил. Две дочки. Подавись, жри! Мне от тебя ничего не надо! Зато я теперь человек. Правильно? Это главное – чувствовать себя человеком!
Николаев разливает. Выпивают. Закуривают. Молчат. Долго.
ЛЫТКИН. Ты скажи хоть чего-нибудь. А то я в одного. На самом деле я тоже такой. Я молчу сутками. Неделю могу молчать. Мне говорят: Сергей, почему ты молчишь? Я говорю: это мой выбор. Не понимают! Я говорю: это мой выбор. Ты понял? Говорят: Сергей, ты все время молчишь, почему? Я говорю: это мой выбор! И все. Ты согласен?
Затемнение.
В кухне – Николаев в наручниках, перед ним лейтенант полиции Мочалов. Тут же работает девушка-криминалист Маша, осматривает убитого Лыткина. В прихожей, переминаясь, стоят супруги Гуляевы. Николаев время от времени посматривает на Машу.
МОЧАЛОВ. Он что, полез драться?
НИКОЛАЕВ. Нет. Он просто не уходил.
МОЧАЛОВ (рассматривает паспорт Николаева). И за это надо было убить?
НИКОЛАЕВ. Нет. Так получилось.
Маша подает Мочалову паспорт убитого.
МОЧАЛОВ. Кем вам приходится (смотрит паспорт) Лыткин Сергей Ильич?
НИКОЛАЕВ. Никем.
МАША. Удар затылком об косяк, а потом об пол. А пол жесткий, плитка. Классика, короче.
МОЧАЛОВ. Он не хотел уходить, вы его стали выгонять, так? Он сопротивлялся, так?
НИКОЛАЕВ. Нет. Он просто не уходил. Я ему говорю: уходи. А он: когда захочу, тогда и уйду. Потом он встал воды попить из-под крана. Я вскочил, оттащил, тряхнул… Он ударился затылком об косяк… и упал.
МАША. Точно. Кровь на косяке на уровне головы. Хорошо стукнули. А потом полом добавил – в том же месте. Мозги наружу фактически.
МОЧАЛОВ. То есть убийство по неосторожности в ходе пьяной ссоры. Так?
Николаев не отвечает.
МОЧАЛОВ. Вы говорите, он вам никто. А как он тут оказался, если никто?
НИКОЛАЕВ. В магазине встретились. Я водку покупал, он тоже. Я его позвал.
МОЧАЛОВ. Позвал в гости и убил? (Маше) Маша, слышишь, как интересно? Позвал, выпили, убил.
НИКОЛАЕВ. Не сразу. Сначала прогонял. А он не хотел. Что было делать?
МОЧАЛОВ. Могли бы полицию вызвать, если по закону. Почему не вызвали?
Николаев молчит.
МОЧАЛОВ (Маше.) Что там еще?
МАША. Да ничего. По виду – бомж.
МОЧАЛОВ. С паспортом – уже не бомж. Соседей позови.
МАША. Гуляевы, проходите!
Гуляевы проходит в кухню. Увидев тело, Гуляева берется рукой за сердце.
ГУЛЯЕВ. Добрый вечер.
МОЧАЛОВ. Это вы удачно сказали.
ГУЛЯЕВ. Извините.
МОЧАЛОВ. Николаева Олега Валентиновича давно знаете?
ГУЛЯЕВ. Это кто?
МОЧАЛОВ. Это вот он.
ГУЛЯЕВА. Мы его совсем не знаем. У меня давление и аритмия, мне лечь надо. Зачем вы нас позвали?
МОЧАЛОВ. Вы соседи, через стенку живете. Произошло убийство гражданином Николаевым Олегом Валентиновичем гражданина, судя по паспорту, Лыткина Сергея Ильича (смотрит в паспорт), проживает Перспективный проезд, семнадцать, квартира шесть.
ГУЛЯЕВА. Мы такого не знаем.
МОЧАЛОВ. Но Николаева-то знаете?
ГУЛЯЕВ. Видели, встречались. В лифте. Не знакомились.
МОЧАЛОВ. Давно здесь живете?
ГУЛЯЕВ. С основания дома, шестьдесят два года. То есть я тут родился у родителей, потом они умерли, квартира на меня осталась. А он не знаю.
МОЧАЛОВ. Он тут живет, судя по прописке, уже девять лет.
ГУЛЯЕВА. Мало ли. Тут вообще всех новых полно, мы никого не знаем.
МОЧАЛОВ. Но видели же, как человек живет? Пьет, хулиганит?
ГУЛЯЕВ. Не замечал. Они тихо жили. Он с женой, сын у них был, лет тринадцать, вроде. Потом куда-то делся.
НИКОЛАЕВ. Ему девятнадцать. Живет отдельно. Снимает квартиру.
МОЧАЛОВ. А жена где?
НИКОЛАЕВ. У матери в Пензе. В гостях.
МОЧАЛОВ. Вот так вот. Жена в Пензе, а он тут людей убивает. (Гуляевым) Имеете еще что сообщить?
ГУЛЯЕВА. Мы вообще ничего не имеем сообщить.
МОЧАЛОВ. Понадобится, вызовем.
ГУЛЯЕВА. Я не могу, у меня давление. Я в больницу скоро ляжу.
МОЧАЛОВ. И в больницу придут, если надо.
Гуляевы уходят.
МОЧАЛОВ (Николаеву). Ну? Молчать будем или как?
МАША. Да все ясно, везти его в отдел, оформлять.
МОЧАЛОВ. Машина едет уже. А я должен по горячим следам. Протокол первичного осмотра и опроса. (Николаеву) Значит, пишем: убийство по неосторожности в ходе ссоры на почве употребления спиртных напитков. Так?
НИКОЛАЕВ. Не по неосторожности. Я просил его уйти. Он не уходил. Ссоры тоже не было.
МОЧАЛОВ. А что было?
НИКОЛАЕВ. Ненависть.
МОЧАЛОВ. Не понял?
НИКОЛАЕВ. Я его стал ненавидеть. И понял, что если он сейчас не уйдет, я могу его убить.
МОЧАЛОВ. Ага. И вы его убили, чтобы не убить?
МАША. Надо же столько выпить, чтобы такое сказать!
НИКОЛАЕВ. Я трезвый сейчас.
МОЧАЛОВ. Хорошо. За что вы его стали ненавидеть?
НИКОЛАЕВ. Не знаю.
МОЧАЛОВ. Ладно. А убили за то, что не уходил?
НИКОЛАЕВ. Нет.
МОЧАЛОВ. А за что?
НИКОЛАЕВ. Не знаю.
МОЧАЛОВ. Чего вы мне голову морочите? Ни за что ничего не бывает. Он обзывал, оскорблял?
НИКОЛАЕВ. Нет. Просто не уходил.
МОЧАЛОВ. Слава богу, выяснили. Убил за то, что не уходил?
НИКОЛАЕВ (после паузы). Может быть. Я захотел его убить.
МОЧАЛОВ. Я понял, понял. За то, что он не уходил.
НИКОЛАЕВ. Нет. Я просто захотел его убить.
МОЧАЛОВ. Ни с того, ни с сего?
МАША. А что, реально. В прошлом месяце случай был: женщина с мужем тоже выпивали по-семейному в пределах нормы, а она вдруг сковородкой его по балде бенц. И тоже – не знаю, говорит, за что. Захотелось, говорит. Говорит, прямо увидела заранее, как ему сковородка по голове стукнет.
НИКОЛАЕВ (глядя на Машу). Я это понимаю.
МОЧАЛОВ. Там жена и муж, другое дело! Жене всегда есть за что мужа убить. Накопилась жаба в душе, придралась к первому поводу, и все. Там ясно. А тут чужие люди. Только что познакомились. Вопрос: причина? Олег Валентинович, вы же нормальный с виду человек, даже не очень пьяный, в самом деле!
НИКОЛАЕВ. Я мало пьянею.
МАША. Когда машина придет? Поздно уже, а у меня ребенок.
МОЧАЛОВ. Скоро должна.
НИКОЛАЕВ (Маше). А вы замужем?
МАША. Ничего себе. Он еще вопросы задает!
НИКОЛАЕВ. Я просто спросил. Вы красивая.
МАША. Знаю, что дальше?
НИКОЛАЕВ. Ничего.
МОЧАЛОВ. Олег Валентинович, не отвлекаемся. Еще раз спрашиваю, за что вы убили человека? То есть уже ясно, что вы захотели его убить, повторять не надо, но за что?
Николаев молчит. Затемнение.
Кабинет следователя в следственном изоляторе. Стол, два стула, зарешеченное окно. Следователь Журов допрашивает Николаева.
ЖУРОВ. Вы подробней можете рассказать?
НИКОЛАЕВ. Я уже рассказывал.
ЖУРОВ. Вы рассказывали человеку из полиции, а я следователь. Итак?
НИКОЛАЕВ. Выпил. Пригласил в гости человека. Ударил его об косяк.
ЖУРОВ. За что?
НИКОЛАЕВ. Не знаю.
ЖУРОВ. Не помните?
НИКОЛАЕВ. Помню.
ЖУРОВ. Что помните?
НИКОЛАЕВ. Он встал попить воды. Я вскочил, набросился, схватил, ударил.
ЖУРОВ. Потому что он не уходил?
НИКОЛАЕВ. Да. Нет. Я бы все равно это сделал.
ЖУРОВ. Почему?
НИКОЛАЕВ. Я его возненавидел.
ЖУРОВ. За что?
НИКОЛАЕВ. За все.
ЖУРОВ. Но побуждение какое-то было?
НИКОЛАЕВ. Ну… Подумал: если ударю – что будет? Примерно так. Я убивать его не хотел.
ЖУРОВ. А что хотели?
НИКОЛАЕВ. Ударить.
ЖУРОВ. Он вас раздражал?
НИКОЛАЕВ. Да не особенно.
ЖУРОВ. То есть вы хотите, Николаев, сказать, что ударили человека для того, чтобы посмотреть, что будет? И хотите, чтобы я вам поверил?
НИКОЛАЕВ. Дело ваше.
ЖУРОВ. Вы кем работаете?
НИКОЛАЕВ. Старший диспетчер в отделе перевозок. В типографии.
ЖУРОВ. Ну вот, видите, старший диспетчер. Работа ответственная. Психов держать не будут, так?
НИКОЛАЕВ. Я не псих.
ЖУРОВ. И я к тому же: не псих. Но прикидываетесь психом. Я ведь понимаю, чего вы добиваетесь – чтобы я экспертизу вам назначил. Надеетесь, что вас признают сумасшедшим?
НИКОЛАЕВ. Нет.
ЖУРОВ. Вы намного умней, чем кажетесь. Другой бы на моем месте вам поверил. Вы все продумали. Ссора, неприязненные отношения, драка – по любому, когда есть причина, вас будут судить, как нормального. На полную катушку. Даже состояние аффекта не поможет, потому что это не аффект, а полторы бутылки водки, что вы тоже сообразили. Нет, вы придумали версию: ни за что. А ни за что, это только у психов бывает. У каждого нормального человека есть причина.
НИКОЛАЕВ. Я нормальный.
ЖУРОВ. Отлично! Все делаете правильно! Какой же псих скажет, что он псих? Ладно, я назначу вам экспертизу. А потом поговорим.
Затемнение
Квартира Гуляевых. Главная деталь – ковер на стене. Гуляевы сидят под ним на диване, смотрят телевизор. Гуляев равномерно нажимает на кнопку переключения каналов.
ГУЛЯЕВА. Ты уж выбери чего-нибудь.
ГУЛЯЕВ. Все равно смотреть нечего.
ГУЛЯЕВА. Не нравится, давай я посмотрю, что хочу.
ГУЛЯЕВ. Иди на кухню и смотри.
ГУЛЯЕВА. Там маленький. Я буду глаза портить, а ты, как барин, тут валяться будешь?
Гуляев переключает каналы.
ГУЛЯЕВА. Ты нарочно, что ли? (Встает, идет в сторону кухни.) Чаю хочешь?
ГУЛЯЕВ. Налей. Лимон есть?
ГУЛЯЕВА. Есть.
ГУЛЯЕВ. С лимоном.
Гуляева уходит, Гуляев переключает каналы. Гуляева возвращается с двумя чашками.
ГУЛЯЕВ (указывает на журнальный столик). Туда поставь.
ГУЛЯЕВА. Командир тоже. Подай, принеси, поставь. Сам поставь. На. (Сует ему чашку.)
ГУЛЯЕВ (вскакивает). Обварить меня хочешь?
ГУЛЯЕВА. Дурак ты, что ли?
ГУЛЯЕВ. Как раз не дурак. Слышала, как эта рассказывала про эту? Которая мужа сковородкой по голове? Ты тоже вот возьмешь, подкрадешься…
ГУЛЯЕВА. Виктор, ты рехнулся?
ГУЛЯЕВ. А что? Бабах по голове – и смотри по телевизору, что хочешь. Свобода. Детей у нас нет, стесняться тебе некого. А на суде придумаешь, что я сам упал.
ГУЛЯЕВА. Идиот.
Ставит чашку Гуляева на журнальный столик, садится на диван, пьет чай. Посматривает на мужа.
ГУЛЯЕВА. Может, ты меня сам хочешь сковородкой? Вот и придумываешь заранее. Вроде того, она меня хотела сковородкой, а я выхватил для защиты и ударил. Готовишься, да?
ГУЛЯЕВ. Охота руки марать. Захочу, я тебя так убью, что никто не подкопается.
Гуляева отсаживается на край дивана, ставит чашку на колени, берется рукой за грудь.
ГУЛЯЕВА. Аж сердце перевернулось. Виктор, ты брось такие вещи говорить. Я прямо боюсь уже тебя. Ты меня нарочно дразнишь? Хочешь меня до инсульта довести?
ГУЛЯЕВ. Ты лучше думай, что будем говорить, когда вызовут. Чтобы одно и то же говорить. Лжесвидетельство – это статья, между прочим.
ГУЛЯЕВА. Нечего мне говорить. Я с ними не здоровалась даже. Потому что они со мной никогда сами.
ГУЛЯЕВ. Это подозрительно. Они скажут – укрывательство. Давай так: мы видели, что он пил.
ГУЛЯЕВА. Я не видела.
ГУЛЯЕВ. Тьфу, дура! Он же пьяный был, когда мы там были. Значит, пил. А если мы скажем, что не пил, скажут: врут, скрывают. Почему, по какой причине? Подумают, что нам он заплатил.
ГУЛЯЕВА. Как он заплатит, он уже в тюрьме!
ГУЛЯЕВ. Ну, жена, другие родственники. Короче, он пил. Запомнила?
ГУЛЯЕВА. А кто не пьет?
ГУЛЯЕВА. Я тебя не спрашиваю, кто не пьет, я тебе говорю, корова, что он пил! Пил он, поняла? И с женой ругался! Мы слышали! Лично я точно слышал!
ГУЛЯЕВА. Виктор, не пугай меня, ты чего так нервничаешь? Ты себя заводишь, что ли? Чтобы потом за сковородку схватиться? Господи, аж проваливается сердце, сейчас “Скорую” вызову.
ГУЛЯЕВ. Сто раз вызывала, опять скажут: нервы.
ГУЛЯЕВА. А ты думаешь, от нервов не помирают? И из-за кого у меня нервы, догадайся с трех раз?
ГУЛЯЕВ. Опять я во всем виноват. Ей по делу говорят, а она тут. Повторяю два пункта. Он пил и они ругались. Ума хватит запомнить?
ГУЛЯЕВА. Может, и ругались… Я не слышала.
ГУЛЯЕВ. Я слышал! Ты что, мне не веришь? Я слышал, своими ушами, вон оттуда – ругались! Что ж за идиотка такая, понять не может! Нас вызовут, я скажу – ругались, а ты скажешь – не слышала. И что подумают? Что мы запутываем следствие! Скажут: ага, их подкупили! И статья! Тебя не тронут, ты инсульт начнешь симулировать, а меня посадят. Ты этого хочешь?
ГУЛЯЕВ. Виктор, помолчи! Все скажу, как скажешь. Пили и ругались.
ГУЛЯЕВ. Не пили, а пил! Он пил! Мозги куриные! Ты хоть дважды два помнишь, что четыре? Или сомневаешься? Он пил! Повтори!
ГУЛЯЕВА. Он пил. Они ругались.
ГУЛЯЕВ. Наконец-то.
Встает, идет к столику, огибая диван сзади. Гуляева поворачивает голову, смотрит.
ГУЛЯЕВ. Ты чего?
ГУЛЯЕВА. А чего ты сзади пошел, если тут ближе?
ГУЛЯЕВ. Совсем с ума сошла? Как захотел, так и пошел!
ГУЛЯЕВА. Витя, я тебя прошу. У меня сердце лопнет сейчас. Не ходи сзади, пойми мое состояние.
ГУЛЯЕВ. Сама ходишь, а мне нельзя?
Берет чашку, отпивает, выплевывает.
ГУЛЯЕВ. Тьфу, помои!
Комната свиданий. Стол, два стула, зарешеченное окно. К Николаеву пришла жена Татьяна.
ТАТЬЯНА (с горечью и недоумением). Как это могло случиться, Олег? Говорила я тебе, когда уезжала, не пей!
НИКОЛАЕВ. Я не пил почти. Как обычно. Ты же знаешь, меня и с двух бутылок не берет.
ТАТЬЯНА. Нашел чем хвастаться! Ты зачем позвал этого мужика?
НИКОЛАЕВ. Так… Для компании.
ТАТЬЯНА. И что вышло?
НИКОЛАЕВ. То и вышло.
ТАТЬЯНА. Ладно, у нас полчаса всего, слушай. Я уже наняла адвоката, человек опытный и недешевый. Этот Лыткин, которого ты… Он бомж практически, дома не живет, выгнали за алкоголизм. Это хорошо, понимаешь? Это асоциальная личность.
НИКОЛАЕВ. Неважно.
ТАТЬЯНА. Важно! Все важно! Слушай внимательно. Адвокат говорит: это самооборона. Ты приличный человек, интеллигентный, ответственный, он обманом проник к тебе в гости по поводу своей нищеты, ты его по-человечески пожалел, а он напился и стал лезть на тебя в драку. Ты его оттолкнул. Вот и все. Адвокат говорит, что при таком раскладе можно самое большое условный срок получить. Или на крайний случай поселение. А это не тюрьма, Олег, там люди просто работают, только уезжать нельзя. Но лучше, конечно, условно. Ты представь, каково Виталику будет, если отец в тюрьме? Это же пятно на нем! А выйдешь – где будешь работать? Мы же почти на квартиру Виталику скопили, правда, придется платить сейчас много – адвокату и другим, но мы это восполним. Если работать. А если тюрьма, то все крахом пропадет, Олег, понимаешь? Тебе могут инкриминировать просто убийство, а так будет убийство по неосторожности или превышение меры самообороны, огромная разница!
НИКОЛАЕВ. Я уже следователю сказал, что он не нападал. Что… Ну, что так вышло.
ТАТЬЯНА. Адвокат говорит: ты в состоянии ступора, у тебя чувство вины, поэтому ты сам не понимаешь, что говоришь. Изменить показания никогда не поздно. Он говорит: у тебя временная потеря памяти, ты же все-таки выпивал, а теперь все вспомнил. И дашь показания заново: что он нападал и что ты защищался. Обычная практика.
НИКОЛАЕВ. Не знаю…
ТАТЬЯНА. Олег, я же даже сама вижу, у тебя до сих пор ступор полный. Ты хоть понимаешь, что я говорю?
НИКОЛАЕВ. Понимаю. Как ты съездила?
ТАТЬЯНА. Нормально съездила. Значит, ты понял, да? Говоришь, что самозащита.
НИКОЛАЕВ. Попробую. А чего это ты так?
ТАТЬЯНА. Как?
НИКОЛАЕВ. Заботишься. Уезжала, сказала: надоел.
ТАТЬЯНА. Мало что я сказала. Любой человек иногда устает от другого человека.
НИКОЛАЕВ. Это правда. Кстати, это правда. Я тоже устал. От себя. И убил. От усталости. Вот это точная версия.
ТАТЬЯНА. Ты заговариваешься, Олег. Это тоже хорошо. Адвокат будет требовать судебно-психиатрическую экспертизу.
НИКОЛАЕВ. Следователь уже назначил.
ТАТЬЯНА. Отлично. Вот и скажи психиатру, что ты устал. Это звучит странно. Дополнительно к самозащите будет еще заключение, что ты странный. Это плюс, понимаешь?
НИКОЛАЕВ. Я нормальный.
ТАТЬЯНА. Вот когда дома окажешься, будешь нормальным, а тут нельзя! Кормят здесь как? Плохо?
НИКОЛАЕВ. Не ресторан. Но есть можно.
ТАТЬЯНА. Да я уже вижу, ты за три дня похудел весь. Или от нервов? Переживаешь, да?
НИКОЛАЕВ. Кстати, это тоже вопрос. (Почему-то оглядывается, шепотом.) Таня, я не переживаю. Будто не человека убил, а… Таракана или мышь. Да нет, мышь и то жалко, помнишь, у нас мыши завелись, я поставил мышеловку, мышонок попался маленький, ему только хвост прищемило. Ты сказала в унитаз его спустить, а я пожалел, потихоньку в подъезд вынес. Мне жалко его было. А человека почему-то нет. Я вообще не чувствую, что убил. До меня не доходит.
ТАТЬЯНА. А ты что хотел? Это шок, все правильно. Только следователю этого не говори. Адвокат говорит: обязательно раскаяние.
НИКОЛАЕВ. Нет раскаяния, Таня. Это ведь страшно, что нет, да?
ТАТЬЯНА. Есть, нет, это твое личное дело. Сейчас показания правильные нужны, а что ты там думаешь, это потом.
НИКОЛАЕВ. А ты разве не хочешь узнать, почему я убил?
ТАТЬЯНА. Мало ли спьяну…
НИКОЛАЕВ. Да не был я пьяным.
ТАТЬЯНА. Ну, почему?
НИКОЛАЕВ. Не знаю. И это главная загадка.
ТАТЬЯНА. Олег, ты нарочно издеваешься? Я не сплю, я деньги собираю, неизвестно, сколько еще платить придется, я тебе все объяснила, как адвокат объяснил, а ты – не знаю! (Смотрит на часы.) Я с Виталиком пришла, нам на двоих время дали. Ты всё меня понял?
НИКОЛАЕВ. Да.
ТАТЬЯНА. Тогда я Виталика на пять минут впущу. (Встает, гладит Николаева по голове.) Господи, какой же ты…
Идет к двери.
НИКОЛАЕВ. Таня!
ТАТЬЯНА. Чего?
НИКОЛАЕВ. Еще погладь. Ты никогда не гладила.
Татьяна подходит, гладит. Для нее это непривычно.
НИКОЛАЕВ. Ладно, иди, зови Виталика.
Татьяна выходит, входит Виталий.
ВИТАЛИЙ. Привет. (Садится на стул напротив отца.) Как ты?
НИКОЛАЕВ. Нормально.
Длинная пауза.
НИКОЛАЕВ. Как учеба?
ВИТАЛИЙ. Понемногу.
НИКОЛАЕВ. Ты все с Ниной дружишь?
ВИТАЛИЙ. С Никой.
НИКОЛАЕВ. Да, извини.
ВИТАЛИЙ. Дружим.
НИКОЛАЕВ. Наверно, удивляешься, что отец такую штуку сотворил?
ВИТАЛИЙ. В жизни все бывает.
НИКОЛАЕВ. Не удивляешься?
ВИТАЛИЙ. Ты же не нарочно.
НИКОЛАЕВ. А если нарочно?
ВИТАЛИЙ. Значит, за дело.
НИКОЛАЕВ. А если не за дело?
ВИТАЛИЙ. Ты маньяк, что ли?
НИКОЛАЕВ. Нет. Я читал: маньяки получают удовольствие от убийства. А я убил – и никакого удовольствия. Ничего вообще. Странно, да?
ВИТАЛИЙ. Почему? Чужой человек. Если бы кто-то свой. Ну, или знакомый. Это как в кино. Ну, боевик. Там, допустим, главный герой и так, мелочь. Мелочь убивают пачками – и не жалко. А главного убьют – переживаешь. Потому что ты его уже как бы знаешь. Он свой как бы.
НИКОЛАЕВ. То есть ты меня не осуждаешь?
ВИТАЛИЙ. Ты же не убийца.
НИКОЛАЕВ. А если убийца? Если всю жизнь хотел кого-то убить, но терпел. И вот не вытерпел и убил.
ВИТАЛИЙ. Прикалываешься?
Входит Тюремщик.
ТЮРЕМЩИК. Заканчиваем, свидание кончилось!
ВИТАЛИЙ (встает). Ты держись.
НИКОЛАЕВ. За что?
ВИТАЛИЙ. В смысле?
НИКОЛАЕВ. За что держаться, сынок? Скажи, пожалуйста, ты меня любил когда-нибудь? Уважал?
ВИТАЛИЙ. Само собой.
ТЮРЕМЩИК. Выходим!
НИКОЛАЕВ. Ладно, иди. (Встает, пожимает руку Виталию, хлопает его по плечу.) Давай я тебя обниму. Смешно, я тебя никогда не обнимал. Даже маленького. Стеснялся почему-то.
Неловкое объятие. Виталий выходит.
Затемнение.
Квартира Лыткиной. Грязь, хлам. На кровати полулежит сожитель Лыткиной Василий. С Лыткиной пришел побеседовать адвокат Земцов.
ЛЫТКИНА (агрессивно плачет). Это что же делается уже? Среди бела дня человека! Это же какой был человек! Он был же человек же! Всем для людей всегда старался! Двоих детей воспитал, как они теперь будут без него?
ЗЕМЦОВ. Дети в детдоме, насколько я знаю.
ЛЫТКИНА. А вы меня на слове не ловите, товарищ следователь!
ВАСИЛИЙ. Вот именно!
ЗЕМЦОВ. А вы кто?
ЛЫТКИНА. Он родственник. Временно проживает.
ЗЕМЦОВ. Я не следователь, я адвокат.
ЛЫТКИНА. Тем более! Должны знать закон, что власть не имеет права! Детей материнства лишили ни за что, это как называется? Были ухоженные, накормленные, все у них было, а они их взяли и увезли! Анжелочке пять лет всего, они ее от матери отучат, она меня знать не будет!
ЗЕМЦОВ. Шесть.
ЛЫТКИНА. Чего?
ЗЕМЦОВ. Ей на прошлой неделе шесть лет исполнилось.
ЛЫТКИНА. Вы чего пришли? В глаза мне детями тыкать? Натыкали уже, все глаза мне протыкали! А если я сама сирота и мать с отцом схоронила в раннем возрасте? Если мне власть на работе не платит ничего, в смысле швейная наша фабрика, чтоб она сгорела!
ЗЕМЦОВ. Вы уже три года не работаете.
ЛЫТКИНА. Так а на хрена работать, если не платят? Я и дома тогда посижу, дома мне тоже не платят, но я хоть дома. Хозяйство могу вести, детей собиралась воспитать, а они взяли и отобрали.
ЗЕМЦОВ. Давайте по делу. Вас должны вызвать для дачи показаний по поводу смерти мужа…
ЛЫТКИНА. Пусть вызывают! Я на них в суд подам на компенсацию за то, что кормильца нет в семье!
ЗЕМЦОВ. Вам нужны деньги?
ВАСИЛИЙ. А вам нет?
ЗЕМЦОВ. Анна Романовна, никто вам компенсацию выплачивать не будет. Муж ваш кормильцем не был, около года назад вы его выгнали, он скитался по подвалам и помойкам.
ЛЫТКИНА. Ничего не значит! Один человек и на помойке человек, а другой и в театре свинья!
ЗЕМЦОВ. Выслушайте, пожалуйста. Повторяю, никто вам никакой компенсации не выдаст. Если только я.
ЛЫТКИНА. Это за что?
ЗЕМЦОВ. За то, чтобы вы сказали правду. Правда ведь простая: муж был бродяга, бездельник. Только это и скажите. И получите двадцать тысяч рублей.
ЛЫТКИНА. Когда?
ЗЕМЦОВ. Половину сейчас, половину после суда.
ВАСИЛИЙ. Не пойдет!
ЛЫТКИНА. А ты не вмешивайся! (Земцову.) Не пойдет! Все сразу!
ЗЕМЦОВ. Нет. Половину сейчас, половину после. (Достает бумажник, отсчитывает десять тысяч.) Вот. Берете?
ВАСИЛИЙ. Надо брать, Аня. А то вообще ничего не дадут.
ЛЫТКИНА. Ну да, а если он обманет и потом ничего не даст?
ЗЕМЦОВ. Я тоже рискую, даю вам деньги без расписки.
ЛЫТКИНА. Могу написать!
ЗЕМЦОВ. Не надо. Берете или нет?
ЛЫТКИНА. Между прочим, он меня бил. Каждый божий день. Оскорблял и бил каждый день, за это я его и выгнала. Нехорошо про покойника, но гад он был, если честно! Про это сказать, когда вызовут?
ЗЕМЦОВ. Обязательно. Говорите всю правду. Но про деньги не надо.
ЛЫТКИНА. Я что, не понимаю? Ясное дело, женщина не хочет, чтобы муж в тюрьму сел, я бы тоже любые деньги отдала. Муж все-таки, не кто-нибудь.
ЗЕМЦОВ. Итак, он вас бил, скандалил, отличался неуравновешенным характером. Мог схватиться даже за нож. Ведь хватался?
ЛЫТКИНА. Хватался. (Василию.) Чего скалишься, правду говорю: хватался! Один раз по всей квартире за мной бегал, хорошо – пьяный был, устал и упал. А то бы тоже убил.
ЗЕМЦОВ. Обязательно про это расскажите.
ЛЫТКИНА. Как его раньше не прибили, дурака? Даже удивительно! Да я бы его сама своими руками! Так и скажу! (Обращаясь в сторону.) Признаюсь, граждане судьи, своими руками хотела его задушить! Таким людям не место на нашей земле! Испортил мне детей, всю он мне жизнь испортил! (В истерике.) Каждый день пил мою кровь! Алкоголичку из меня сделал! Душу мне изуродовал! Судите его на двадцать лет пожизненно, граждане судьи, а я бы вообще расстрел присудила! За меня! За моих детей! За нашу родину! (Рвет кофту на груди.)
ЗЕМЦОВ. Ну-ну, не увлекайтесь. И запомните: если скажете все правильно, то есть всю правду, получите дополнительно даже не десять тысяч, а пятнадцать.
ВАСИЛИЙ. Ни фига себе!
ЛЫТКИНА. А чего ты фигакаешься? Правда денег стоит, между прочим! Если за вранье платят, то почему за правду не заплатить? Правильно?
ЗЕМЦОВ. Правильно. Всего доброго.
Он уходит.
ЛЫТКИНА (прячет деньги за пазуху). Вот только подойди.
ВАСИЛИЙ. Ты сходила бы.
ЛЫТКИНА. Не плачь, схожу. Эх, шампанского, что ли, взять?
ВАСИЛИЙ. Не Новый год, обойдешься. Чего деньги зря швырять?
ЛЫТКИНА. Мои деньги, что хочу, то и делаю! Я, как женщина, имею право на шампанское! Или я не женщина?
ВАСИЛИЙ. Иди быстрей, горит все!
ЛЫТКИНА. Загорелось! Весь день терпел, и еще потерпишь.
ВАСИЛИЙ. Я терпел, потому что ждать нечего было. А сейчас не могу. Умираю, Аня, правда.
ЛЫТКИНА. До меня не умри! Не хватало мне еще одного мертвеца!
Николаев и психиатр Кириллов.
КИРИЛЛОВ. Приступов необоснованной агрессии не было?
НИКОЛАЕВ. Нет.
КИРИЛЛОВ. А в детстве? Неадекватная реакция на чужие поступки? Ну, например, у вас тетрадку в школе схватили, а вы сразу кулаком по лицу? Не бывало такого?
НИКОЛАЕВ. Никогда. Я вообще спокойный. Мама рассказывала, я с рождения такой был. Старшая сестра все время кричала и плакала, а я лежал молча. Целыми днями меня не было слышно.
КИРИЛЛОВ. Мама жива?
НИКОЛАЕВ. И мама, и отец. Они далеко живут, на Алтае. А меня вот сюда занесло…
КИРИЛЛОВ. На работе конфликтов не возникает?
НИКОЛАЕВ. Нет. В семье тоже. Жена даже злится, говорит, что я каменный.
КИРИЛЛОВ. Это ничего не значит. Человек может казаться хоть каменным, хоть железным, а внутри у него эмоциональная буря. Тем не менее, Олег Валентинович, мое заключение о вас будет отрицательное. То есть: вы человек вполне вменяемый. Или вы другого ожидали?
НИКОЛАЕВ. Да нет. А вас не смущает, что я ни за что убил?
КИРИЛЛОВ. Ни за что – такого не бывает. Это вашему сознанию кажется, что ни за что, а подсознание все знает. К примеру, мы все склонны винить других. За свои неприятности, вообще за все. Даже за страну. Дела в стране плохо идут, но я не виноват, другие виноваты. С точки зрения социальной психологии ваш поступок вполне расшифровывается. Допустим, вы считаете, что жизнь была бы замечательной, если бы не было всякого балласта. Наркоманы, алкоголики, воры, проститутки, взяточники. Да мало ли. Ведь так?
НИКОЛАЕВ. Само собой, без них лучше было бы.
КИРИЛЛОВ. Вот вам и объяснение. Вы приличный человек, социально адаптированный, работаете, живете честно. Встречаете бомжа. Вы сами не отдаете себе отчета, но вы его уже ненавидите. Из-за него ваша жизнь хуже, чем могла быть. И вы ведете его домой – как врага. Чтобы рассмотреть поближе.
НИКОЛАЕВ. Зачем?
КИРИЛЛОВ. Любоваться отвратительными зрелищами – свойство человека. Он ведь был грязный, вонючий, ведь так?
НИКОЛАЕВ. Вонял, это точно.
КИРИЛЛОВ. И вы даже наслаждались этой вонью, ведь правда?
НИКОЛАЕВ. Кстати, да. Это я помню. Точно. Он воняет, а мне как-то… Почти даже приятно. Это вы близко говорите.
КИРИЛЛОВ. Профессия такая – понимать побуждения людей. И вот вы наслаждаетесь общением с этим отвратительным человекоподобным существом, а потом постепенно в вас поднимается внутренняя злоба. Вы вспоминаете, что он враг, он мешает обществу, то есть и вам. И вы безотчетно набрасываетесь на него и убиваете. Ваше подсознание говорит вам, что вы совершаете даже благородный поступок – избавляете землю от мусора.
НИКОЛАЕВ. Надо же… Сроду бы не подумал.
КИРИЛЛОВ (все больше увлекается). Есть еще более интересная версия. В психиатрии существует такая тема: убийство как самоубийство. То есть, если по этой версии, вы увидели не врага, а наоборот, самого себя.
НИКОЛАЕВ. Это вы слишком. Он бомж, а я все-таки…
КИРИЛЛОВ. Не торопитесь! Ответьте честно, вы любите свою работу?
НИКОЛАЕВ. Да так… Работа, как работа. Где-то же надо работать. Платят более или менее.
КИРИЛЛОВ. Работу вы не любите, Олег Валентинович. А жену? Сына?
НИКОЛАЕВ. Сына люблю. Он меня не очень почему-то. Не то что не любит, а как-то… Не замечает, что ли. Сроду с ним по душам не поговоришь.
КИРИЛЛОВ. А вы пытались? Вряд ли. К жене, как я понял, вы равнодушны. Если честно?
НИКОЛАЕВ. Почему? Я ее ценю. А сейчас тем более. Она старается для меня.
КИРИЛЛОВ. Это сейчас. А до этого?
НИКОЛАЕВ. Не знаю. Конечно, такой любви, как когда-то…
КИРИЛЛОВ. Никакой! Это я вам говорю. И ваше подсознание говорит, но вы его не слышите. Что имеем? Вы не любите работу, жену, сына…
НИКОЛАЕВ. Сына я…
КИРИЛЛОВ. Дослушайте! Вы вообще мало что любите, ведь так?
НИКОЛАЕВ. Нет, почему? Я… С машиной люблю повозиться иногда.
КИРИЛЛОВ. Вы ничего не любите! А то, чего не любишь, это существует условно, а проще говоря – практически не существует. У бомжа ничего нет, ни работы, ни денег, ни семьи, ни детей. То есть он все бросил. Но и у вас на самом деле ничего нет, потому что вы этого не цените. Вы на самом деле такой же бомж. Он живет в подвале, да, питается из мусорных баков, но и вам своя квартира кажется подвалом, а еда такой же невкусной и гнилой, как в мусорных баках. Так?
НИКОЛАЕВ. А если она такая на самом деле? И квартира у нас – две комнатки и кухня пять с половиной метров, хуже подвала.
КИРИЛЛОВ. О том и речь! Вам все опостылело, надоело, вы неинтересны сами себе, у вас зреет мысль о самоубийстве!
НИКОЛАЕВ. Откуда вы знаете?
КИРИЛЛОВ. Что, попал? Попал?
НИКОЛАЕВ. Да нет. Но был момент, один раз. Вышел на балкон покурить, стою и вдруг думаю: а если прыгнуть? Двенадцатый этаж, между прочим. Я так испугался, что даже ушел. Но это было всего один раз. Потом сто раз выходил на балкон – ничего, никаких мыслей.
КИРИЛЛОВ. Неважно! Один раз подсознание пробилось наверх – уже показательно! Мысль о самоубийстве живет в вас. Вы ее боитесь. Но вот перед вами такой же, как вы, человек. Вы убиваете его. Вам кажется – ни за что. На самом деле вы убиваете как бы себя. Убив его, вы лишаетесь назойливого желания убить себя. Вы попадаете в ситуацию, когда, наоборот, вынуждены бороться за свою жизнь! Вы даже чувствуете себя лучше в заключении, чем дома, ведь так? В моральном смысле.
НИКОЛАЕВ. Вы очень умный человек.
КИРИЛЛОВ. Это профессиональное.
НИКОЛАЕВ. Вы мне сразу две версии предложили. Что он врагом показался – тут правда есть. И что я его – как себя. В этом тоже что-то есть. Надо обдумать.
КИРИЛЛОВ. Вот и думайте, а я пока заключение напишу.
Он пишет, Николаев смотрит на него. Кириллов поднимает голову.
КИРИЛЛОВ. Только не придумывайте лишнего. А то вы сейчас убедите себя, что вам и меня убить хочется. Подумали об этом?
НИКОЛАЕВ. Если честно – да.
КИРИЛЛОВ. Это с вами подсознание забавляется. Вы не убийца, Олег Валентинович.
НИКОЛАЕВ (вытирает пот со лба). Да… Нет. То есть, да, конечно…
Квартира Гуляевых. Гуляева собирает вещи в сумку на колесиках. Прислушается. Торопливо застегивает сумку на молнию, катит к шкафу, открывает дверцу, запихивает сумку, она не влезает. Входит Гуляев, наблюдает за действиями жены.
ГУЛЯЕВ. Что это ты делаешь?
ГУЛЯЕВА. О, господи, напугал!.. Да так, вещи перебирала. Летние уже не понадобятся, вот я их… Чтобы места не занимали. Да что ты, не лезет…
Гуляев подходит, сумка вываливается из шкафа. Гуляева отходит в сторону.
ГУЛЯЕВА. Чего ты?
Гуляев расстегивает молнию.
ГУЛЯЕВ (достает шерстяную кофту). Это летняя?
ГУЛЯЕВА. Да я ее не ношу уже. Надо вообще выкинуть.
ГУЛЯЕВ (достает шерстяные носки). И это летнее?
ГУЛЯЕВА. По ошибке засунула.
ГУЛЯЕВ (достает чашку, упаковку чая, печенье, копченую колбасу, другие вещи и продукты). Колбаса у нас тоже летняя? И почему моих вещей нет? Куда собралась, Раиса?
ГУЛЯЕВА. Сестра позвонила, просит приехать. Давно не виделись, скучает. Сам знаешь, одна тоже живет.
ГУЛЯЕВ. А почему прямо не сказать?
ГУЛЯЕВА. Я хотела. Ты меня напугал, я растерялась.
ГУЛЯЕВ. Я все понял, Раиса. Я все понял.
ГУЛЯЕВА. Что ты понял?
ГУЛЯЕВ. Все. Хочешь меня одного оставить? Следователь спросит: где жена? Сбежала! Ну, тогда, Виктор Павлович, берем вас в залог!
ГУЛЯЕВА. Не придумывай.
ГУЛЯЕВ. Предательница ты. Бросаешь меня в такой момент.
ГУЛЯЕВА. Да я на два дня всего!
Гуляев долго смотрит на нее.
ГУЛЯЕВА. Витя, не смотри так. У меня и так сердце уже почти не бьется, а только трепыхается. Боюсь я.
ГУЛЯЕВ. Чего?
ГУЛЯЕВА. Не знаю. (Негромко.) Тебя.
ГУЛЯЕВ. Не слышу!
ГУЛЯЕВА. Тебя боюсь, Витя. Я понимаю, что это дурь, чего мне тебя боятся, мы с тобой сколько уже живем, я от тебя плохого слова не слышала, ты добрый человек вообще. Это психоз какой-то, Витя. Дай я съезжу – и отдохну. А?
ГУЛЯЕВ. А чего ты боишься?
ГУЛЯЕВА. Даже говорить не хочу. Сама не знаю.
ГУЛЯЕВ. Ты боишься, что я тебя убью?
ГУЛЯЕВА. Нет! Я же говорю – сама не знаю.
ГУЛЯЕВ. То есть ты не веришь, что я тебя убить могу? Считаешь, что мне не хватит мужества? Вроде того – размазня? Ты ведь всю жизнь считала меня размазней. Почему же ты размазню боишься? Значит, ты врала? Считала размазней, а на самом деле уважала? Только признаться не хотела, да? Действительно, еще чего, мужу сказать, что уважаю! Обойдется! А теперь вот – уважай. И бойся. Я тебя не трону, но ты все равно бойся. На всякий случай.
ГУЛЯЕВА. Зачем ты меня мучаешь? За что?
ГУЛЯЕВ. А ты за что меня мучила всю жизнь?
ГУЛЯЕВА. Чем я тебя мучила?
ГУЛЯЕВ. Сама знаешь! Мы обедать будем или нет?
ГУЛЯЕВА. Конечно, у меня все готово.
Идет по направлению к кухне. Останавливается.
ГУЛЯЕВА. Витя, ты иди, а я за тобой.
ГУЛЯЕВ. Совсем рехнулась? Боишься, что сзади нападу?
ГУЛЯЕВА. Боюсь.
ГУЛЯЕВ. Пусти тебя сзади, ты сама нападешь.
ГУЛЯЕВА. У меня нет ничего.
ГУЛЯЕВ. Долго, что ли? Утюг вон схватила – и все.
ГУЛЯЕВА. Я уберу утюг. Убрать?
ГУЛЯЕВ. Не трогай! Вместе пойдем.
Идут в кухню плечом к плечу.
Николаев и Журов.
ЖУРОВ. Ну что, не вышло под психа закосить?
НИКОЛАЕВ. Я ваш жаргон не понимаю.
ЖУРОВ. О, как заговорил! Ну, рассказывайте теперь, как что было. Без всяких этих “не знаю, не понимаю!” Все вы знаете и понимаете.
НИКОЛАЕВ (довольно монотонно, но по мере рассказа оживляясь). Я познакомился с этим человеком в магазине. Он попросил добавить денег, сказал, что не хватает на водку. Потом сказал, что его выгнали из дома, что он замерз и голодный. Я его пожалел. Привел, выпили, он начал говорить всякие вещи. Оскорблял. Я сказал, что выгоню его за такое поведение. А он начал угрожать. Ну, знаете, как у нас бывает: посади свинью за стол, она и ноги на стол. Я вежливо терпел. И тут он бросился на меня. Начал душить. Я уже задыхался. И оттолкнул его. А он ударился и упал. Я сразу полицию вызвал.
ЖУРОВ. Это единственная правда, что вы полицию вызвали. Все остальное – врете.
НИКОЛАЕВ. Ничего я не вру. У меня просто ступор был, поэтому… Я не понимаю, я говорил, что не знаю, почему убил, вам не нравилось, теперь рассказал, как было. Вам опять не нравится.
ЖУРОВ. У вас Земцов адвокат?
НИКОЛАЕВ. Не знаю, я с ним не виделся.
ЖУРОВ. Зато с женой виделись. Это она вам рассказала, как все было?
НИКОЛАЕВ. Как она могла рассказать, если она не видела?
ЖУРОВ. Легко. Ей рассказал Земцов. Узнаю почерк – действует через других. А теперь, Олег Валентинович, давайте расскажем, как было на самом деле.
НИКОЛАЕВ. Мне больше нечего добавить.
ЖУРОВ. А я думаю, все было не так. Я вот когда-то в армии служил, служил на точке, нас было всего восемь человек. Лейтенант, сержант, остальные рядовые. Лейтенанта увозят с аппендицитом, он оставляет сержанта за себя. Ну, тот дембель уже, всех вот так вот держит, служба идет. И тут он ломает ногу. Как нарочно. И оставляет за себя такого Девяткина. Тихий такой был, самый незаметный. Но вы не представляете, он за три дня стал просто зверем. Рычал и рвал, по морде бил. Это я к чему? Вы – как тот Девяткин. Жена у вас командирша, я с ней беседовал, сразу понял. Она уехала, оставила вас, и вам тут же захотелось покомандовать. А кем? На работе вас никто особо не слушает, я там тоже побеседовал, там больше непосредственно на директора ориентируется, а вы так, мелкая сошка. Ловите мысль?
НИКОЛАЕВ. Пока нет.
ЖУРОВ. Я говорю же: покомандовать захотелось. А некем. Тогда вы затаскиваете больного алкоголизмом человека, безвольного, слабого. Начинаете над ним издеваться. Входите в раж. Убиваете. Логично?
НИКОЛАЕВ. Нет.
ЖУРОВ. Почему? Чем это хуже вашей версии?
НИКОЛАЕВ. У меня не версия, а правда.
ЖУРОВ. Чем докажете?
НИКОЛАЕВ. А вы чем докажете?
ЖУРОВ. Я-то докажу как раз, а вы-то вот нет. Ну?
НИКОЛАЕВ. Что?
ЖУРОВ. Рассказываем, как было на самом деле?
Долгая пауза.
НИКОЛАЕВ. Там была девушка.
ЖУРОВ. Еще и девушка была?
НИКОЛАЕВ. Нет. Не когда я… А потом. Она труп осматривала.
ЖУРОВ. Маша Дементьева, знаю, у меня протокол есть. И что?
НИКОЛАЕВ. Можно с ней встретиться?
ЖУРОВ. Зачем?
НИКОЛАЕВ. Я ей все расскажу.
ЖУРОВ. Почему ей, почему не мне?
НИКОЛАЕВ. Так можно или нет?
ЖУРОВ. Если она согласится.
НИКОЛАЕВ. А вы попросите, как следователь.
ЖУРОВ. Зачем? Я просто попрошу, по-дружески. Зачем, вот вопрос?
НИКОЛАЕВ. Я ей все скажу.
ЖУРОВ. Только неофициально. А потом повторите мне под запись. Потому что я следствие веду, а не она. Хорошо?
Затемнение.
Квартира Николаева. Адвокат Земцов общается с Татьяной.
ЗЕМЦОВ. Пока все идет, как надо.
ТАТЬЯНА. А почему вы с ним не встретились еще?
ЗЕМЦОВ. У меня свои методы. Я иду по спирали. (Чертит рукой сужающиеся круги.) Работа, семья, друзья и тому подобное, круг сужается, в итоге прихожу к обвиняемому во всеоружии. Я все о нем уже знаю. Мне остается объяснить ему, как вести себя на суде – и все.
ТАТЬЯНА. А со следователем почему не говорили?
ЗЕМЦОВ. Тут тоже спешить нельзя. Я сначала должен убедиться, что он зашел в тупик. Понимаете, да? Он в тупике, он понимает, что бонусов в служебном смысле он на этом деле не заработает, дело не эффектное, ничего такого не придумаешь. Служебный интерес пропадает. Но остается личный.
ТАТЬЯНА. Деньги?
ЗЕМЦОВ. В том числе. Все зависит от размера. Дать мало – может обидеться, дать слишком много – может подумать, что дело все-таки серьезное, насторожится. В общем, буду смотреть по обстоятельствам.
ТАТЬЯНА. Я и так кучу денег раздала. Вам в том числе.
ЗЕМЦОВ. Жалко денег – пусть сидит. Зачем он вам вообще? Вы женщина яркая, работа у вас интересная, людей за границу отправляете и сами, наверно, ездите?
ТАТЬЯНА. Да, раз по пять в год. Осматриваю отели, договариваюсь с местными операторами.
ЗЕМЦОВ. В этот раз тоже за границей были?
ТАТЬЯНА. У матери в Пензе, я вам говорила уже, у вас что с памятью?
ЗЕМЦОВ. Гневаться изволите? Забыл, бывает. И получаете намного больше мужа?
ТАТЬЯНА. Не понимаю. Вы адвокат, а советуете что-то несуразное вообще. Будто он не ваш подзащитный.
ЗЕМЦОВ. Я не советую, Таня, я просто интересуюсь, почему такой героизм?
ТАТЬЯНА. Странный вопрос. Он мне муж. Что сын скажет, если я для отца все, что могу, не сделаю?
ЗЕМЦОВ. А, да, сын. Сын, да. Тогда понятно. К тому же, пятно на вашей репутации. Муж в тюрьме – нехорошо звучит.
ТАТЬЯНА. Вы знаете что, вы, пожалуйста, в личные мои дела не вмешивайтесь. Я вас наняла по конкретному делу, вы по нему и работайте.
ЗЕМЦОВ. Мне нравятся такие приказные женщины. Волевые. С ними интересно. С вами интересно. Наверно, если разозлитесь, можете и накричать на мужчину?
ТАТЬЯНА. На всех могу, при чем тут на мужчину? И что?
ЗЕМЦОВ. И ударить, наверно, можете? Били когда-нибудь мужчин?
ТАТЬЯНА. Случалось. Один раз пьяный пристал, пришлось ему врезать, другой раз в Египте официант гадость сказал по-арабски про меня, а я арабский знаю. Ну, встала, как дам ему пощечину. Его уволили в тот же день.
ЗЕМЦОВ. Красиво. Есть в этом что-то сексуальное, когда красивая женщина бьет мужчину.
ТАТЬЯНА. Вы что, мазохист, что ли? Ищете, чтобы кто-то подоминировал?
ЗЕМЦОВ. С чего вы взяли? А вас эта тема не интересует?
ТАТЬЯНА. Мне мужа хватает. И учтите, я ваши выплаты все могу проверить. Так что, если вы его жене, в смысле, жене покойного, дали десять тысяч, а мне сказали двадцать, я узнаю.
ЗЕМЦОВ. За кого вы меня принимаете?! … Так. Давайте определимся, чего мы все-таки точно хотим? Минимальный срок? Условный?
ТАТЬЯНА. А вообще без срока нельзя?
ЗЕМЦОВ. Это очень дорого.
ТАТЬЯНА. Ну, тогда условный, наверно. Человек защищался, убил для спасения своей жизни, в этом ничего такого нет.
ЗЕМЦОВ. Конечно. Вы бы сами для спасения любого мужчину убили бы. Да?
ТАТЬЯНА. Вы опять за свое?
ЗЕМЦОВ. Кстати, я все выясню насчет тупика, это я про следователя, но встречаться с ним будете, конечно, вы.
ТАТЬЯНА. Я вам плачу, и я же… А, ну да, вы все-таки адвокат.
ЗЕМЦОВ. Вот именно. Мне нельзя.
Затемнение.
Комната для свиданий. Николаев сидит за столом в наручниках. Входит Маша. Тюремщик, впустивший ее, стоит в двери. Маша садится. Молчание.
МАША. Идите, все нормально.
ТЮРЕМЩИК. Если что, позовете.
Он выходит. И опять молчание.
МАША. Между прочим, я сейчас не на службе, у меня личное время.
НИКОЛАЕВ. Здравствуйте, Маша.
МАША. Здравствуйте. Что вы хотели мне сказать?
НИКОЛАЕВ. Да. Я много думал, как вам сказать, чтобы коротко. Потому что я могу целый день говорить, но… Понимаете… Я тогда, когда вы осматривали, а я сидел, я на вас смотрел и поразился, до чего вы красивая.
МАША. Это я уже слышала.
НИКОЛАЕВ. Нет, я видел, конечно, красивых женщин, но я никогда никем так…. Не любовался. Я даже удивился. И потом думал, думал. И понял, что я вас в этот момент полюбил.
МАША. Бывает.
НИКОЛАЕВ. Не верите?
МАША. Верю.
НИКОЛАЕВ. То есть что получается? Получается, я убил этого человека для того, чтобы вас увидеть?
МАША. Но вы же не знали, что я приду.
НИКОЛАЕВ. Я не знал, судьба знала. Я, знаете, в бога не верю. Я вообще ни во что не верю. А в судьбу теперь верю. И в вас верю. Иногда такие мысли бывают… Работаешь, работаешь, а потом вдруг: а зачем мне эта работа? Или живешь в семье. Живешь, все нормально. И вдруг: а зачем мне эта семья? Мне и без нее хорошо. Вернее, и без нее плохо. Вернее, как-то… Никак. Пусто. То есть это все, работа, семья, оно есть, но как-то так условно. А вы – точно есть. Навсегда. У нас в камере восемнадцать человек, теснота, люди сидят по разным делам… Разные люди. Злые есть. Идиоты. Несчастные. Уголовники. Всякие. А мне все равно. Я закрываю глаза и вижу вас. Вы сияете, как икона. И я вас люблю.
МАША. Только не надо мне эти тюремные похабности рассказывать. Очень мне приятно иконой для вас в камере быть!
НИКОЛАЕВ. Зачем вы так? Я об этом даже не думаю. Физическая сторона вопроса меня не интересует, я же говорю: мне хватает просто вас мысленно видеть. Это теперь моя жизнь. Мне теперь ничего не страшно. Вы мой бог, Маша.
МАША. Богиня уж тогда.
НИКОЛАЕВ. Неважно. И даже хорошо, что я тут. На свободе я бы мечтал, но не решился, а тут, видите, решился. То есть – сказать вам все. Хотя бы.
МАША. Зачем?
НИКОЛАЕВ. Чтобы вы знали.
МАША. Ну, знаю. Дальше? Что вы сказать-то хотели?
НИКОЛАЕВ. Я сказал.
МАША. А про убийство? Журов сказал, что вы мне почему-то про убийство хотите что-то сказать.
НИКОЛАЕВ. Я уже сказал. Или нет?
МАША. Еще нет.
НИКОЛАЕВ. Я сам не мог понять, зачем. Теперь понимаю. Не может же быть, чтобы просто так, я же не зверь, не животное. Я однажды видел по телевизору документальные кадры: женщина снималась на память в цирке рядом с медведем. Ну, все снимаются, и она. Медведь на цепи, рядом дрессировщик. Она села рядом, улыбается, даже прижалась к нему. А он вдруг повернулся и лапой ее. Просто так. Что-то ему не понравилось. Лапой – и голову набок. Насмерть сразу. Не может же быть, чтобы я тоже так. То есть субъективно так, а объективно – нет. Смысл в том, что он был страшно некрасивый. Я его убил, некрасоты стало меньше. А вы остались. Красоты стало больше. Потому что некрасоты стало меньше, понимаете? Баланс в пользу красоты. Один-ноль.
МАША. Чего вы мне пургу гоните? Вы же следователю сказали, что вы в порядке самозащиты его убили. А мне тут навели тумана какого-то. Сами-то понимаете, что говорите?
НИКОЛАЕВ (холодно, почти неприязненно). Я-то понимаю. А вы-то, я вижу, нет. Ладно. Не буду отнимать ваше личное время. Идите домой, к мужу и ребенку.
МАША. Опа! То весь соплями тут растекался, то грубить начинаете. Хамить, я бы сказала.
НИКОЛАЕВ. Я не растекался. Я говорил не с вами, а с вашей красотой. К которой вы не имеете никакого отношения.
МАША. Еще интереснее! Я что, сама по себе, а внешность сама по себе?
НИКОЛАЕВ. Именно так. Передайте следователю, что я убил в порядке самозащиты. Других версий не будет.
Затемнение.
Высвечивается край сцены. Встречаются Маша и Журов.
ЖУРОВ. Ну?
МАША. По-моему, он просто с ума сходит. Ничего нового нее сказал.
ЖУРОВ. А зачем просил о встрече?
МАША. В любви признался.
ЖУРОВ. Не понял.
МАША. Я сама не поняла. Я считаю, придумывать нечего. Бытовое убийство на почве пьянства, вот и все.
ЖУРОВ. Скучно. А ты что вечером делаешь?
МАША. Занимаюсь сексом. С мужем.
ЖУРОВ. Не надоело еще?
МАША. Надоест – скажу.
ЖУРОВ. Буду ждать.
Квартира Гуляевых. Гуляев говорит по телефону.
ГУЛЯЕВ. Я говорю, когда нас вызовут? Нет, но сколько времени уже прошло! Я ни поехать не могу никуда, ничего. Возьму и уеду, с меня даже подписки не взяли о невыезде. А когда? С кем я говорю вообще, у вас фамилия есть? Для фиксации, что я звонил и с вами говорил! Это что, государственная тайна? (Записывает.)
В комнату входит Гуляева, Гуляев резко оборачивается, следит за нею взглядом.
ГУЛЯЕВ (в трубку). До свидания, буду еще звонить. (Кладет трубку.)
Гуляева садится на диван, берет пульт, включает телевизор. Гуляев идет к телевизору, вынимает вилку из розетки.
ГУЛЯЕВА. Уже телевизор нельзя посмотреть?
ГУЛЯЕВ. Смотри на кухне.
ГУЛЯЕВА. Там маленький, я не вижу ничего.
Гуляев идет к кухне.
ГУЛЯЕВА. Ты куда?
ГУЛЯЕВ. Тоже чаю хочу. Имею право? Телевизор не включай.
ГУЛЯЕВА. Но ты же там будешь все равно.
ГУЛЯЕВ. Я из-за телевизора ничего не слышу.
ГУЛЯЕВА. А чего тебе слышать?
ГУЛЯЕВ. Мало ли.
Скрывается в кухне. И тут же высовывается. Гуляева встает с дивана.
ГУЛЯЕВ. Куда собралась?
ГУЛЯЕВА. Сахара мало положила.
ГУЛЯЕВ. Сразу не могла положить? Ну, иди. А я потом.
Идет в комнату, огибая Гуляеву, включает шнур телевизора в розетку. Садится на диван – с краю.
ГУЛЯЕВА. Мне нельзя смотреть, а тебе можно? (Отпивает чай.) Да нет, нормальный.
Садится на диван – подальше от Гуляева. Гуляев потянулся к ней, она дико кричит, роняет чашку, вскакивает.
ГУЛЯЕВ. Дура, я пульт взять!
Затемнение.
Квартира Лыткиной. Василий лежит все в той же позиции. Журов прохаживается по комнате (брезгует сесть). Лыткина сидит за столом. Рядом с нею на табуретке бутылка. Как только Журов отворачивается, она отхлебывает из бутылки. Василий подает ей знаки, означающие, что он тоже хочет. Лыткина показывает ему кукиш.
ЛЫТКИНА. И поэтому, товарищ следователь, если честно, то в убийстве моего мужа есть полная закономерность в силу его образа жизни, которого он выбрал в силу его алкоголизма и бешеного характера, в силу которого я его вынуждена была выгнать из дома, чтобы спасти детей, которые временно отсутствуют. Короче говоря, хотя мне больно это говорить… (Неожиданно плачет. Долго сморкается, утирается клочком газеты, сминает клочок, бросает на пол.) Он мне все-таки муж… Но что делать. Не надо на людей бросаться, правильно?
ЖУРОВ. Так я и думал. Сколько вам заплатили?
ЛЫТКИНА. Никто мне ничего не платил! Вот он свидетель. Это мой родственник.
ЖУРОВ. Документы есть у родственника?
ВАСИЛИЙ. Само собой. В куртке висят. Только я встать не могу, я болею.
ЖУРОВ. Как он может быть свидетелем того, чего не было, Анна Романовна?
ЛЫТКИНА. Не поняла?
ЖУРОВ. Вы говорите, он свидетель. Чего свидетель?
ЛЫТКИНА. Всего.
ЖУРОВ. Земцов к вам приходил?
ЛЫТКИНА. Это кто?
ЖУРОВ. Адвокат.
ЛЫТКИНА. Да мало ли кто приходил. Как человек жив был, никто не приходил, а как умер, сразу и пошли, и пошли!
ЖУРОВ. Кто?
ЛЫТКИНА. Да мало ли. Соседи – им интересно узнать, как человека убили. С работы бывшей. Он же, пока работал, его уважали все. Он же замечательный человек был. Если бы его не сократили, разве бы он до такой жизни дошел? Себе ничего не купит, а детям всегда конфеты несет. Мне колготки один раз купил, не мой размер, но все равно приятно.
ЖУРОВ. Значит, он был хороший и порядочный человек? Вы сами себе противоречите, Анна Романовна!
ЛЫТКИНА. Никому я не противоречу! Он когда хороший был? Лет десять назад! А то и вообще в детстве. А потом из него дерьмо полезло. Бил меня каждый день до смерти, вот, полюбуйтесь (задирает кофту), какие синяки.
ЖУРОВ (брезгливо глянув). Синяки недавние. Он после смерти вас бил?
ЛЫТКИНА. Издеваетесь? Издеваетесь над чужим горем? (Встает.) А ну, пошел отсюда! Мне насрать, хоть ты следователь, хоть ты прокурор, а плевать мне в душу не имеешь права! Пошел отсюда, понял?
ЖУРОВ. С удовольствием уйду, а пока сядьте и слушайте. Неважно, что он некоторое время не жил с вами. Жена и муж поссорились, бывает. Но официально вы не в разводе, это раз. Потом, он раньше работал, значит, мог опять устроиться на работу. Следовательно, налицо потеря кормильца при двух малолетних детях, которые в детдоме – в том числе по этой причине. Или по другой?
ЛЫТКИНА. Там лишение родительских прав вообще-то…
ЖУРОВ. Естественно, поскольку нет доходов. А теперь главное: убийца обязан вам по решению суда выплачивать компенсацию вплоть до совершеннолетия младшего ребенка. Ежемесячно. Вы об этом знаете?
ЛЫТКИН. Нет. А правда?
ЖУРОВ. Правда. То есть, у вас появится ежемесячный доход, на основании этого вы можете требовать восстановления прав материнства. И ваши дети будут при вас. Младшей сколько?
ЛЫТКИНА. Пять.
ВАСИЛИЙ. Шесть.
ЛЫТКИНА. Шесть, да, шесть недавно исполнилось.
ЖУРОВ. Ну вот, двенадцать лет будете получать ни за что пособие. Каждый месяц.
ЛЫТКИНА. И сколько?
ЖУРОВ. Достаточно, уж поверьте. Вы хотите вернуть детей?
ЛЫТКИНА. Вы еще спрашиваете! Я же каждый день о них… (Плачет.) Сердце рвется… Они же мои… Моя кровь! Я на все пойду, чтобы отдали!
ВАСИЛИЙ. Аванс бы хорошо.
ЛЫТКИНА (вытирает слезы). Тоже верно. А то вы сейчас обещаете, а как оно будет, неизвестно.
ЖУРОВ. Это не в моей компетенции. Но я вам твердо обещаю…
ЛЫТКИНА. Не надо! Мне всю жизнь обещают, никто ничего не делает! Не верю я вам! Вы меня хочете обмануть, чтобы я в вашу пользу на суде говорила!
ЖУРОВ. Я не обвинитель, я следователь, я к суду имею косвенное отношение.
ЛЫТКИНА. А как же вы обещаете за суд компенсацию, если косвенно? А? Думаете, если я выпила, я дура? Да я, когда выпью, в сто раз умней становлюсь! Я и пью поэтому – чтобы меня никто не обманул! Я, когда трезвая, наивная, а выпью – всех насквозь вижу! Компенсация, детей вернут! Фантастику развел тут мне! Все, разговор окончен!
ЖУРОВ. Анна Романовна…
ЛЫТКИНА. Я сказала!
Затемнение.
Музыка. В глубине сцены за ресторанным столиком сидят Татьяна и Журов. Татьяна что-то говорит, улыбается. Она обаятельна, всем видом показывает, что Журов ей симпатичен. Журов сначала суховат, но постепенно становится мягче, тоже улыбается. В ходе разговора пару раз дотрагивается до руки Татьяны. Так довольно долго. Затем Татьяна встает и уходит, оставив на столе конверт. Журов вскакивает, догоняет ее, возвращает конверт. Татьяна не хочет брать, Журов настаивает.
Затемнение.
В глубине сцены – постель. Журов лежит в постели, Татьяна одевается. Уходит, оставив все тот же конверт на прикроватной тумбочке. Журов берет конверт, достает деньги, медленно пересчитывает. Одну купюру рассматривает на свет.
Квартира Гуляевых. Они сидят по сторонам дивана, смотрят перед собой. Звонок в дверь. Гуляев вздрагивает, Гуляева берется за сердце. Гуляев идет открывать и возвращается с Мочаловым.
ГУЛЯЕВ. Наконец-то! На допрос поедем?
МОЧАЛОВ. Нет необходимости. Мне поручили сообщить, чтобы вы не беспокоились. А то звоните зачем-то, людей напрягаете. А они работают.
ГУЛЯЕВ. Нас должны вызвать как свидетелей.
МОЧАЛОВ. Нет необходимости. Все уже выяснилось. Вам-то чего, вы ни при чем.
ГУЛЯЕВ. Как ни при чем? У меня почти на глазах человека убили – и я ни при чем! Я обязан! Как сосед, как гражданин, извините за выражение! Я настаиваю!
МОЧАЛОВ. Минутку. Вы что-нибудь видели? Слышали?
ГУЛЯЕВ. Видели и слышали! Скандалы постоянно. Он пил. Аморально себя вел. Раиса, подтверди!
ГУЛЯЕВА. Да. Подтверждаю.
МОЧАЛОВ. Я не об этом. Вы убийство видели?
ГУЛЯЕВ. Нет. Но…
МОЧАЛОВ. Все. Вопрос исчерпан.
ГУЛЯЕВ. Но вы же сами нас позвали, как свидетелей.
МОЧАЛОВ. Как понятых.
ГУЛЯЕВ. А потом сказали, что вызовут, как свидетелей.
МОЧАЛОВ. Я сказал, потому что думал, что вы что-то видели. А раз вы ничего не видели, то вы не свидетели. До свидания. И перестаньте звонить, пока мы не расценили это как мелкое хулиганство.
Мочалов идет к двери.
ГУЛЯЕВА. Постойте! Я с вами!
Она торопливо идет к шкафу, вытаскивает сумку, идет к двери, оглядываясь на Гуляева. Неожиданно показывает ему язык.
ГУЛЯЕВА. Что, взял? Не достанешь теперь!
Она уходит вместе с Мочаловым. Гуляев стоит некоторое время, потом идет в кухню, возвращается со шваброй и начинает ею молотить по чему попало. Швабра ломается. Гуляев садится на пол и плачет.
Комната в изоляторе: стол, два стула, зарешеченное окно. Николаев сидит за столом, Земцов стоит, собирая в портфель бумаги.
ЗЕМЦОВ. В общем, если не будет сбоев, а их не должно быть, я очень надеюсь, что будет условный срок. У вас линия простая, свидетели все фактически на нашей стороне. То есть ваши родственники само собой, жена покойного тоже. А больше никого и нет. У вас прекрасные характеристики с работы, отзывы соседей замечательные, в общем… В общем, все просто. А с женой вам отдельно повезло, Олег Валентинович.
НИКОЛАЕВ. Наверно.
ЗЕМЦОВ. Не наверно, а точно. Она, как львица, за вас боролась. Вы это должны ценить.
НИКОЛАЕВ. Я ценю.
Открывается дверь, входит Журов. Земцов идет к двери.
ЖУРОВ. Закончили?
ЗЕМЦОВ. Да, все.
Они пожимают друг другу руки.
ЖУРОВ. Какая версия?
ЗЕМЦОВ. Не версия, а единственная трактовка. Обычная история: отнесешься к кому-то по-человечески, а он на тебя бросается. Мой подзащитный спасал свою жизнь.
ЖУРОВ. Четко работаешь, Земцов.
ЗЕМЦОВ. Стараюсь.
ЖУРОВ. Хорошо вам, адвокатам. Каждое выигранное дело прибавляет гонорарную ставку. Разве нет?
ЗЕМЦОВ. Ну, не так прямолинейно.
ЖУРОВ. А у нас вообще никак. Хорошо сработал, плохо сработал, никто не оценит. Никаких повышений ставок. Будь здоров.
ЗЕМЦОВ. До свидания.
Журов садится за стол, раскрывает папку, достает оттуда листы.
ЖУРОВ. Ознакомьтесь.
Николаев читает.
НИКОЛАЕВ. Значит, самозащита?
ЖУРОВ. У меня нет оснований вам не верить.
НИКОЛАЕВ. Раньше не верили.
ЖУРОВ. Профессия такая. Сначала не веришь, а потом… А потом или подтверждается, или нет.
НИКОЛАЕВ. И какие выводы?
ЖУРОВ. Выводы суд делает, я только материалы готовлю. Обвинитель изложит, суд выслушает, ну, обычная процедура.
НИКОЛАЕВ. Адвокат сказал – условный срок будет.
ЖУРОВ. Осторожничает. В идеале вообще – освободить в зале суда за отсутствием состава преступления.
НИКОЛАЕВ. Неужели это возможно?
ЖУРОВ. Реально, так скажем.
НИКОЛАЕВ. За убийство?
ЖУРОВ. Самооборона. Вы подписывайте. С моих слов записано верно, фамилия, имя, отчество, подпись. И число.
НИКОЛАЕВ (читает.) Я не так говорил.
ЖУРОВ. Дело в сути. Суть правильная?
НИКОЛАЕВ. Нет. Все было не так.
ЖУРОВ. Начинается! Вы больной, что ли, в самом деле? Не так! А как?
НИКОЛАЕВ. Не знаю. Мне тут много чего придумали. И я сам себе придумал. Мне как-то надо было объяснить… Вернее, понять… Ничего не получилось. Не объяснил, не понял. Зато теперь чувствую. До меня дошло.
ЖУРОВ. Что дошло?
НИКОЛАЕВ. Что убил человека. Сына своей матери, отца своих детей, мужа своей жены…
ЖУРОВ. Там такая жена…
НИКОЛАЕВ. Человека! Такого же, как я. Мне нельзя выходить. Там я опять запутаюсь. А здесь мне хорошо думается. Я еще не понял, но начинаю догадываться. Я начинаю догадываться, почему я его убил.
ЖУРОВ. И почему?
НИКОЛАЕВ. Ни почему. Знаете, как у детей бывает? Возьмет ребенок палку и шарах папу по голове. Зачем? Ни зачем. Просто пробует окружающее. Чтобы увидеть реакцию. Нет, это слишком примитивно, я же не ребенок.
ЖУРОВ. Вот именно.
НИКОЛАЕВ. Постойте, не мешайте, уже где-то здесь (показывает на голову), уже совсем близко… Примерно так: я убил для того, чтобы что-то почувствовать. Я уже давно ничего не чувствую. Понимаете? Я даже не пьянею. Я не алкоголик, но выпиваю часто. А толку нет, я не пьянею. Мне в прошлом месяце зарплату в два раза повысили. А мне все равно. Жена по любому больше зарабатывает. Но это неважно. Вы понимаете, как это страшно: убить, чтобы что-то почувствовать? Но я не почувствовал, вот в чем ужас! То есть сейчас начинаю, но как-то… Как-то еще туманно, что ли… В общем, мне лучше остаться здесь.
ЖУРОВ. Вам тут нравится?
НИКОЛАЕВ. Нет. Но это даже хорошо. Это лучше, чем никак. А потом, если отправят в настоящую тюрьму, будет еще хуже.
ЖУРОВ. Наверняка.
НИКОЛАЕВ. Это тоже хорошо. В общем, извините, я не буду этого подписывать.
ЖУРОВ. Слушайте, Олег Валентинович. Я уже много убийц повидал и должен вам сказать, между нами, конечно: есть люди, редко, но есть, есть такие люди, которые согласны быть убийцами, ворами, разбойниками, кем угодно, лишь бы их не считали… как бы это сказать. Ну, дураками, если грубо. Они чего только не придумают! И вы придумываете. Потому что вам очень не хочется признаться себе, что вы совершили глупость. Элементарную пьяную дурь. Или даже пусть не совсем пьяную. Но – дурь. Это вне протокола, естественно. На самом деле я это сразу понял. Все вы сочиняете, Олег Валентинович.
НИКОЛАЕВ. Мне жаль этого человека. Это я – не сочиняю!
ЖУРОВ. Верю. Еще бы не жаль, если по глупости убили. Жаль – и хорошо. Сходите в церковь, исповедуйтесь, свечку поставьте.
НИКОЛАЕВ. Я не верующий.
ЖУРОВ. Тогда просто свечку поставьте. Хуже не будет.
НИКОЛАЕВ. Хуже не будет, да. Но если вы правы, тогда совсем плохо. Нет. Нет, это слишком… Нет, вы не правы.
ЖУРОВ. Это лирика, а пока – подпишите. В конце концов, зачем вам еще одну глупость делать? Себе навредите – это ладно, этого вы даже хотите, как я понял. Но – жене зачем? Сыну? Маме с отцом? А?
Затемнение.
Квартира Николаева. Николаев, Виталий и Татьяна сидят за столом.
ТАТЬЯНА (поднимает бокал.) Ну что ж, мои дорогие. Мы много пережили, испытали… Особенно ты, Олег. Я представляю, как тебе…
НИКОЛАЕВ. Не надо. (Сыну.) А ты что скажешь?
ВИТАЛИЙ. Я рад, конечно. От всей души. Пьем?
НИКОЛАЕВ. Я не буду, извините. В горло не идет.
ТАТЬЯНА. И мы тогда не будем.
НИКОЛАЕВ. Почему? Выпейте.
Татьяна и Виталий пьют. Николаев смотрит.
НИКОЛАЕВ. Шампанское. Праздничный напиток.
ТАТЬЯНА. Так праздник же! Ты ешь, пожалуйста, на тебя глядеть страшно!
НИКОЛАЕВ. Сейчас. Я руки не вымыл.
Уходит. Его долго нет.
ВИТАЛИЙ. Мам, а он руки уже мыл, я видел.
ТАТЬЯНА. Зачем же он… О, господи!
Виталий встает, идет к ванной, стучит в дверь.
ВИТАЛИЙ. Отец! Отец, открой! Папа!
Затемнение.