Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2011
Ирина КОСЫХ
Родилась в 1976 году в д. Александровка Знаменского р-на Тамбовской области. В 1999 году закончила МГУ имени М.В. Ломоносова (факультет иностранных языков) в 2009-м – Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А.М. Горького. Публиковалась в “Нашем современнике” (2008, № 3), “Литературной газете”, в сборниках “Новые писатели” (2009), “Толстый журнал” (2008) и др. Живет в Тамбове.
НЕЛЕГАЛЫ
Сереже Дроганову
“Деточка,
Все мы немножко лошади…”
В. Маяковский
Батыр постучал по стене:
– Асланбек Ятимович! Водку будете?
– Иду-иду, – поспешно донеслось с той стороны, – а сколько времени?
– Полчетвертого. Самое время взбодриться, – крикнул Батыр и пошел на кухню. Поставил на плиту сковороду и кастрюлю. В первую бросил домашних котлет из морозилки, во вторую всыпал немного риса и залил его водой. Достал из холодильника полупустую бутылку водки и наполнил две маленькие стопки.
– Утро-то какое… доброе! – воскликнул подоспевший дед Асланбек с папиросой в зубах и тут же выпил.
Батыр налил по второй и мечтательно заметил:
– Москва… Весна… Теплынь… Водка…
– Жаль, Зухры нет. В женском обществе как-то того… мажорнее.
– Н-да, работает всё. Как лошадь.
– Зачем так грубо? – обиделся за отсутствующую Зухру Асланбек Ятимович. – Как пчелка. Порхает, порхает… Мотылек наш… чешуекрылый…
– Нет, хорошая она все-таки баба, – Батыр налил по третьей.
Дед Асланбек, озираясь, быстро выпил.
– Очень хорошая, – охотно согласился он и застенчиво поставил на стол пустую стопку. – Такая…м-м… понимающая.
– И умная.
– Умная – жуть, круче Селина, – дед Асланбек украдкой пододвинул стопку поближе к бутылке.
– И талантливая, – подсказал Батыр.
– Не то слово… Вермеер в литературе!
– Да вообще она гений.
– Гений, конечно. Леонардо в юбке!.. Достоевский на каблуках!.. Короче, тамбовский Эйнштейн ей товарищ! Кхк-кхе… – дед Асланбек вдруг закашлялся и деликатно замолчал.
– И красивая.
– Этого не отнять, – с грустью подтвердил Асланбек Ятимович. – Такая вся… в черном паль-ти-шеч-ке…
– Да-да, черное ей идет, – закивал, улыбаясь, Батыр. – И деловая.
– Особенно в пиджаке и лосинах! Я, когда ее в пиджаке вижу, прям зажмуриваюсь от красоты. Вылитый Чубайс. Ей бы какой-нибудь холдинг возглавлять.
– К тому же блондинка.
– Абсолютная!
– Не абсолютная, а натуральная.
– В натуре? Не знал.
Батыр встал к плите, чтобы перевернуть шкворчащие котлетки.
– Асланбек Ятимович, а почему вы не работаете?
– Я, Батырчик, дорогой мой, свое уже оттрубил. Двадцать лет отдал советской контрразведке. Помню, сбили нас над Чанчунем в 45-м. Чудом остались живы, попали в плен, подверглись пыткам…
– Да-да, вы уже рассказывали. А потом?
– Потом суп с котом. Мне вообще-то пенсия полагается. Я из принципа ее не оформляю. Это же не пенсия, а слезы… Издевательство какое-то. Я больше на домбре в переходе заработаю. Мне просто гордость не позволяет побираться. А вообще, у меня еще сезон не наступил. Вот летом пойдут корпоративы, тимбилдинги, тренинги, мидсаммеры… Я там стихи читаю: от Гомера до Иртеньева. В зависимости от интересов аудитории. В прошлом году Гёльдерлин и Рубальская хорошо шли. А ты почему не работаешь, Батырчик? Такой молодой, здоровый… Руки у тебя такие… здоровые. Небось, такие руки везде нужны?
– Я – по идеологическим соображениям.
– Это как же?
– А так же. Ну, вот вы, наверное, знаете, что существуют определенные касты. Есть шудры: это, типа, наша Зухра, которая целыми днями вкалывает почем зря. Есть вашьи: например, мой друг Умид, который гвоздями торгует, или тетя Фатима, с семечками у метро. Есть кшатрии: это вроде Хасана, который охранником в казино работает. А есть брамины: это, типа, меня с вами. Потому что мы знаем Путь. Я по рождению брамин – у меня родители инженеры. А вы – по жизненным обстоятельствам. Вас жизнь брамином сделала. Вот поэтому мы и не работаем, – заключил Батыр и налил.
Дед Асланбек озадаченно промолчал. Снова выпили.
– Хотя, – передумал Батыр, – Зухра тоже может брамином стать. Бывают у нее эти… инсайты.
– Чего-чего?
– Я один раз видел, как она прозревала, – объяснил Батыр, умело шуруя деревянной лопаткой в сковороде.
– Что прозевала? Маршрутку, что ли?
– Не прозевала, а про-зре-ва-ла! Эти… как их… Глубины!
– Что, столько выпила?
– Да нет. Бутылку коньяка всего. Дагестанского.
– Фу, дрянь какая…
– Да не, нормальный, я пробовал.
– И что?
– Смотрю на нее: глаза горят, как два фитиля, сидит в позе лотоса, повторяет “АУМ, АУМ, АУМ” и прозревает. Я, говорит, сейчас вижу, что мир – это, типа, интернет. В нем все взаимосвязано: повсюду IP-адреса, ссылки, баннеры, торренты…
– Глубоко, – кратко прокомментировал дед Асланбек.
Батыр выключил плиту и разложил еду по не слишком чистым тарелкам.
– А “живой журнал”, говорит, это такой литературный прием – “ирония” называется. А на самом деле, там, типа, все давно померли.
– Не, ну это она загнула.
– Согласен, – Батыр налил по новой. – Но что-то в этом есть. Ну, потом, понятное дело, собрали вещи: зубную щетку, пижаму, тапочки, пластиковую кружку, самоучитель по китайскому, кофе из цикория. Повезли. А она по дороге все спрашивает: правда, я не умру? А сама улыбается так странно, смотрит в окно и на солнышко щурится – просветленная – прям как Ошо.
– А куда повезли-то?
– К Римскому-Корсакову, на Россолимо. Ее сам Константин Сергеевич Станиславский принимал.
– А Россолимо это кто?
– Друг Чехова. Там вообще – литературная среда. У них и Есенин в гостях бывал, а Толстой так вообще рядом поселился, чтоб далеко не ходить.
– Неплохая компания, – пробормотал дед Асланбек, запихивая в рот ложку с рисом.
– На приеме у нее Станиславский первым делом спрашивает: у вас долги есть? Мы все хором отвечаем: нет! А она вдруг: есть! Помолчала и добавила: моральные, нравственные. Ну, он как услышал такое, тут же без разговоров направление выписал. Ее в беспокойное отделение определили (знают уже, что она петь любит). Попрощались, значит, вышли в коридор, а из-за двери ее голос (ну вы себе представляете) раздается: “Пусть мы далеки, как да и нет, и рампы свет нас разлучает…” Ну, сунули Станиславскому, чтобы не привязывали ее, и ушли.
– А мне нравится, как она поет! – с вызовом заявил дед Асланбек. – Вот нравится, и все тут!
– Да пусть поет, если хочется. Жалко, что ли? – миролюбиво согласился Батыр.
– Она душой поет! Страдающей… Нет! Страждущей душой!
В дверь позвонили. Батыр пошел открывать, и спустя несколько секунд на пороге возникла довольно упитанная фигура в шубе под выдру, в пуховом платке, на полных кривых ногах и с пакетами в руках.
Зухра ввалилась в прихожую, и тут же с какой-то ненавистью бросила сумки прямо на пол. Освободив кривые руки, она принялась остервенело стаскивать с себя сапоги.
– Зухра, ты водки принесла? – радостно спросил ее Батыр.
– “На березовых бруньках” устроит отца русской демократии? – злобно рявкнула Зухра.
– А закусь? – жалобно поинтересовался дед Асланбек.
– Гречка, котлеты “Клинские”, лук, сальце, капустка. Все дай бог каждому, – попыталась она пошутить, но вышло все равно недобро.
– Молодец! Хозяйственная ты у нас! Кормилица! Мать родная! – стали заискивать перед ней соседи по коммуналке.
Зухра прошла на кухню и с размаху плюхнулась на стул, который тут же покосился и заскрипел. Батыр засуетился: достал еще одну стопку, вскрыл свежую бутылку и быстро налил всем водки. Все молча и не чокаясь выпили. У Зухры потеплели глаза. Она тяжко вздохнула и вдруг пожаловалась:
– Ой, мальчики… Как же на работу ходить не хочется…
– Ты это брось, Зухра! – строго сказал Батыр.
– Работа – это… – дед Асланбек воровато огляделся, – это свет!
– Ага… Газ, горячая вода, вывоз мусора и кодовый замок, – язвительно добавила Зухра.
– Без труда, – наставительно сказал Батыр, – не вытянешь и рыбку из пруда.
– Сил моих больше нет тянуть это все, – всхлипнула Зухра, налила одной себе и сразу выпила.
– А кому сейчас легко? – терпеливо, по-отечески начал уговаривать ее Батыр. – Без работы денег не будет. Деньги, они завсегда пригодятся. Ты откладывай в кубышечку, откладывай. Потом мне спасибо скажешь.
– Зухра, а может, тебе замуж выйти? – внезапно расчувствовался дед Асланбек.
– За кого? – усмехнулась Зухра.
– За бизнесмена, – встрял Батыр. – У тебя же на работе есть бизнесмены?
– Они все женаты давно, детей вагон и маленькая тележка, да еще и любовницы телефон обрывают…
– Н-да, – задумчиво протянул Батыр, – И ты не фотомодель. Да еще и просроченная. Раньше надо было думать.
– Раньше я работала.
– Вот: как жизнь начнешь, так ее всю и проживешь, – назидательно заметил Батыр.
– Мальчики, а может, вы работать пойдете?
– Кто ж нас возьмет без регистрации? – резонно возразил ей Батыр.
– Слушайте, у нас в соседнем офисе менеджеров ищут. Ни регистрации, ни образования не требуется – только амбиции!
– Это что же, на целый день? – робко поинтересовался дед Асланбек.
– С десяти до семи.
– Ты смотри!.. – всплеснул тот руками. – Прямо стахановцы…
– Ну, какие из нас менеджеры, Зухра? – возмутился Батыр, – Сейчас в менеджеры одни гопники идут.
– И лохи, – вставил дед Асланбек.
– Но надо же вам как-то деньги зарабатывать? – заныла Зухра. – Что ж вы у меня-то все время берете? На метро – и то нет… Неужели самим не унизительно?
– Еще как унизительно, Зухра, – вздохнул Батыр. – Каждый раз через себя переступаю, когда беру. Ты пойми, что брать, оно куда тяжелее, чем давать.
– Прямо сердце кровью обливается! – подтвердил дед Асланбек.
– Измучились, бедные! – гневно скривилась Зухра. – Я свой хлеб в поте лица добываю! А вы последнюю рубашку с меня снимите и не подавитесь!
– Между прочим, Цветаева говорила, что давать, Зухра, надо на коленях – как нищие просят, – немного обиделся дед Асланбек и налил водки.
– Вот это правильно! На коленях перед вами уже стою: пожалейте меня, дармоеды несчастные!
– Да я, может, от другого кого в жизни ни копейки бы не взял, – вдруг запальчиво воскликнул Батыр, – но ты-то, ты-то другое дело!.. Не чужая, чай…
– Родная ты нам – вот и берем! – со слезами на глазах сказал дед Асланбек.
– А унижения, Зухра, они каждому человеку полезны. Через самоуничижение, самоумаление мы ведь осьмую отроковицу – гордость свою – побеждаем, очищаемся, добрее становимся, понимаешь?
– Ну не могу я больше за троих работать! – опять всплакнула Зухра. – Я ж не прошу вас миллионы зарабатывать. Хоть тысяч по десять – все мне легче. Вон в интернете вакансий пруд пруди… Было б желание…
– Опять в интернете зависаешь? – грозно рявкнул на нее Батыр, – Все твое мракобесие от этого интернета. Вместо того, чтоб реальной жизнью (обведя рукой закоптившуюся кухню с развешанным над газовыми плитами бельем), реальными проблемами (слегка пристукнув по столу пустой стопкой), реальными чувствами (кивнув на забившегося в угол деда Асланбека) жить, ты в виртуальном мире пытаешься спрятаться! А жизнь-то – вот она где! (Он с трепетом взял бутылку водки и разлил.) Кроме того, сама знаешь, чем это все кончается…
– Чем? – полюбопытствовал дед Асланбек.
– Оперой и театром, вот чем, – пробурчал с досадой Батыр. – По Станиславскому соскучилась?! Всю жизнь с Римским-Корсаковым проведешь! На себя потом пеняй.
Зухра зарыдала в голос. Батыр с осуждением, дед Асланбек с сочувствием выпили. На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая только всхлипами Зухры. Дед Асланбек закурил папиросу и глубокомысленно уставился на почти пустую бутылку водки. Потом, как в забытьи, вдруг тихо продекламировал:
– “Мой день беспутен и нелеп: у нищего прошу на хлеб, богатому даю на бедность, в иголку продеваю – луч, грабителю вручаю – ключ, белилами румяню бледность. Мне нищий хлеба не дает, богатый денег не берет, луч не вдевается в иголку, грабитель входит без ключа, а дура плачет в три ручья – над днем без славы и без толку…”
Зухра вытерла слезы полной неухоженной рукой, выпила свою рюмку водки и твердо сказала:
– Как хотите, так и выкручивайтесь. Никому денег больше не дам.
– Что ж ты меркантильная такая: все о деньгах да о деньгах?! Не хлебом единым, как говорится! Разве для этого мы рождены?! – вспылил Батыр.
– “Всё выше, выше и выше стремим мы полёт наших птиц…” – запел вдруг дед Асланбек вполголоса.
– Погодите, Асланбек Ятимович, со своими птицами! – огрызнулся Батыр, – Ты вообще задумываешься, зачем ты живешь, а?
– Налейте водки! – потребовала Зухра и икнула.
Батыр, не прекословя, подчинился. Все сосредоточенно выпили остатки водки.
– Я живу, чтобы заработать денег …ик… и иммигрировать в Канаду. Замуж там выйти, ребеночка …ик… родить, зажить по-чело… ик… вечески…
– Примитивные у тебя мечты, Зухра, – прервал ее Батыр. – Узко мыслишь. Сейчас актуален новый тренд – дауншифтинг.
– Это как? – заинтересовался дед Алсанбек.
– Возьмем для примера Зухру. Если ты, Зухра, уйдешь с работы, продашь все, что есть, и раздашь нуждающимся (например, нам с Асланбеком Ятимовичем), а сама пойдешь работать уборщицей, то ты в этом случае будешь заниматься дауншифтингом.
– А почему обязательно уборщицей? – Зухра снова икнула.
– Ну, или рабочей на завод, или дворником, или кочегаром, как Виктор Цой…
– Так за это платят кот наплакал – мне за комнату и то не хватит! Где же я жить тогда буду?
– Опять ты за свое, Зухра? Вот посмотри на Асланбека Ятимовича: не сеет, не пашет, в житницы не собирает, живет, как птица небесная. И ничего, по миру пока не пошел!
– Не хочу я уборщицей…
– Это в тебе, Зухра, гордыня говорит. А ты ее ломай, ломай, гордыню-то. Тебе не хочется, а ты себя пересиливай, развивай силу воли.
– Да не хочу я быть этим… дауном! Зачем мне это нужно?
– Дура ты все-таки, Зухра… Для духовного роста. Для очищения кармы. Для пробуждения кундалини.
– Нет у меня никаких миндалин. Еще в третьем классе вырезали. Я дома хочу жить, а не на вокзале. А Асланбек Ятимович по миру не пошел только потому, что я вас, тунеядцев, кормлю и пою…
– Давайте выпьем за Зухру! – миролюбиво встрял дед Асланбек, и все выразительно посмотрели на пустую бутылку.
– Что делать будем? – усмехнулась Зухра.
– Асланбек Ятимович, ваша очередь бежать, – хмуро заметил Батыр.
– Улажу любую проблему, – поспешил его заверить дед Асланбек, – за семьдесят два рубля тридцать копеек.
Зухра с тоской посмотрела на своих собутыльников, вздохнула и полезла за кошельком. Вытащив сотенную купюру, она отдала ее деду Асланабеку со словами:
– Только не читайте никому стихов, Асланбек Ятимович, я вас умоляю. А то опять побьют.
– Не буду! – с готовностью пообещал он. – Я теперь понял, что это не мой формат, не моя аудитория. Поэзия, философия – это все-таки музыка высших сфер, только для избранных. Это, в общем-то, элитарная форма культуры, искусство для интеллектуалов и маргиналов, недоступное пониманию гопоты и быдла…
– Ой, Асланбек Ятимович… Знаете, вы там лучше вообще ничего не говорите: купите водки и сразу обратно.
– Зухра, не волнуйся: обернусь мигом – подобно японскому богу ветра Сусаноо!..
– Идите уже, Асланбек Ятимович, идите…
Когда дверь за ним захлопнулась, Батыр по-хозяйски положил локти на стол, и лицо его вдруг осветила обворожительная белозубая улыбка. Зухра встревожилась не на шутку:
– Ну, что еще случилось? Соседи опять милицию вызывали?
– Да нет, целый день никого нет. Гюльчехра Абдурахмановна на дежурстве в поликлинике, Юсуф Каримович в Тулу к родственникам уехал, а Фарид с Чинарой на курсах живописи и скульптуры до позднего вечера.
– И то хорошо. Хоть один вечер без эксцессов…
– Зухра… – Батыр снова улыбнулся и мечтательно загляделся на потолок, – а давай, правда, все бросим, купим мотоцикл с коляской и уедем втроем к морю? Ты только представь: ночь, пустая автострада, небо, звезды, ветер в лицо… Свобода… Счастье…
– Знаешь, Батырчик, а ведь нам, действительно, придется уехать. И как можно скорей.
Зухра озабоченно огляделась.
– Взять придется только самое необходимое: одежду, туалетные принадлежности, деньги…
– А что такое? – без особого интереса спросил Батыр.
– За мной следят, – трагически выдохнула Зухра и с напряжением взглянула на него.
– Давно? – Батыр помрачнел.
– Уже вторую неделю. Видно, нарвалась я на страшного человека. Язык мой – враг мой. Теперь и мне, и вам достанется…
– Кто следит-то? Опять Гринпис, что ли? Говорил я тебе: зря ты шубу купила.
– Ой, не знаю, Батыр. Все время вижу одну и ту же машину. У метро встречает и провожает. Я уже и номер записала…
Зухра полезла в сумку и вытащила совсем уже ветхий и измятый клочок серой бумаги.
– Вот: тридцать один ноль восемь двенадцать т-т.
– Да разве бывают такие номера? Абракадабра какая-то…
– Да при чем тут “бывает–не бывает”?! Это же ясно, как день! Тридцать один ноль восемь двенадцать – это дата следующего ядерного взрыва.
– А-а, – Батыр устало кивнул. – А “т-т” – что за хрень?
– Что-что… Ну, пораскинь мозгами-то!
– Пистолет?
– При чем здесь пистолет? Это место, где будет взрыв. Сокращенно.
– Сокращенно от чего?
Зухра встала, нагнулась к Батыру и что-то прошептала ему на ухо. Батыр хлопнул себя по лбу:
– Как же я сам не догадался! Теперь все ясно…
Неожиданно в кухне зазвучала скрябинская мазурка – это звонил телефон Зухры. В трубке сначала послышалось какое-то мычание, а потом раздался хрипловатый голос Асланбека Ятимовича:
– Зухра! Зухра! Это я! Звоню с телефона профессора. Мы познакомились в Ясенево, у магазина “Любава”. Чудный человек, выдающийся философ, светоч мысли…
– Боже мой, да как же вы туда попали? Каким вас ветром… – растерялась Зухра.
– Не знаю, Зухраюшка, ноги сами принесли. Так вот, мы тут с профессором вместе, нас забрала милиция, куда везут, не знаем. Кажется, за город. Уже час едем.
– Асланбек Ятимович, узнайте, в какое отделение вас везут, я туда сейчас же позвоню.
– Зухра, боюсь, что до отделения нас не довезут…
– Как?..
– По дороге в расход пустят…
– Что вы несете? Вы еще выпивали?
– Ни капли! И ментам позорным сказал: трезв, как стеклышко, как слезинка ребенка… Но эти козлы вонючие ни черта не понимают по-узбекски: под белы рученьки и в “воронок”…
– Асланбек Ятимович, умоляю вас, молчите там во что бы то ни стало, ничего не говорите! Как партизан, как Федора Капустина, помните?! Мы вас найдем и обязательно освободим. Главное: ни слова всуе! Ну, притворитесь немым, что ли! Ведь побьют, как пить дать, побьют…
– Хорошо, Зухра! Буду нем, как рыба!
В трубке послышалось отдаленное надрывное пение Асланбека Ятимовича: “Ой, Россия, ты Россия, каторжанская ты Русь! Что тебе страданья сына, да что тебе цыганки грусть…”
– Батыр, Асланбека Ятимовича в милицию замели, – пропищала Зухра.
– Не в милицию, а в вытрезвитель, – совершенно спокойно поправил ее Батыр, – Сегодня все равно не отпустят. Завтра заберем.
– Но ведь его там изобьют до полусмерти… – запричитала она.
– Непременно побьют. А он за это подарит миру пару-тройку гениальных стихотворений. Таков закон творчества, и не нам ему препятствовать.
Зухра всхлипнула пару раз, вытерла набежавшие слезы, убрала со лба отросшую челку и снова присела за стол, обхватив лицо ладонями. Потом вдруг вздрогнула и потрясенно взглянула на Батыра. Из-за расширенных и ненатурально блестящих зрачков в этот момент нельзя было определить цвет ее глаз:
– Послушай, Батыр, до меня только что дошло… Это не милиция… Его взяли бандиты… Он сказал: в расход… Это все из-за меня… Будет много крови… Послушай, они, наверное, уже близко…
– Н-да, херовый из меня психотерапевт… Кто они? – скорее устало, чем удивленно спросил Батыр.
– Эти головорезы… Я слышала об одном местном авторитете по кличке Профессор… Скоро они будут здесь… Надо уходить…
Зухра резко встала и, охая, побежала в свою комнату. Там она вытащила из-за шкафа большой тканевый чемодан и стала судорожно бросать в него все, что попадалось под руку. Батыр несколько секунд задумчиво наблюдал за ней, потом не спеша вернулся в кухню, взял оставленный на столе мобильный и набрал какой-то номер:
– Добрый вечер, – очень вежливо произнес он. – Будьте добры, пришлите бригаду, у моей соседки приступ начался. Батыр назвал адрес и положил трубку.
Когда в квартиру вошли два рослых санитара, Зухра была уже полностью собрана и сидела в своей комнате прямо на полу, сложив руки в молитве. Она словно окаменела и обводила присутствующих широко раскрытыми, горящими помешательством глазами.
– Зухра, – дружелюбно тронул ее за плечо Батыр, – тебя сейчас отвезут в безопасное место, а я завтра приду тебя проведать. Что тебе принести? Хочешь гранат? Или альбом для рисования?
Пока Батыр произносил это, складывалось впечатление, что Зухра все более ужасается каждому его слову и впадает в какой-то немыслимый транс. Ни с того ни с сего она вдруг выкрикнула неизвестно кому:
– Лицемерие! Гнев! Хамство!
Батыр рассмеялся:
– Не могу себе представить себя без лицемерия, гнева и хамства. Поврежденность полнейшая, но чувствую руку врачующую. Я так понимаю, что есть промысел нас исправить. Так что давай не роптать. Быть нам богату.
Один санитар придержал Зухру сзади за руки, другой забрал ее чемодан, и размеренным шагом эта короткая процессия прошествовала по нескончаемому темному коридору коммуналки.
Батыр, оставшись совсем один, посидел на кухне, загадочно улыбаясь непроницаемой темноте за окном. Звезд в эту ночь совсем не было видно. Из дворов доносились звуки чьих-то шагов и чьей-то приглушенной речи. Батыр нашел в буфете заначку Асланбека Ятимовича и впервые за последние полгода закурил. Потом порылся в карманах куртки и насчитал мелочью на чекушку водки. Он оделся и вышел на улицу, прошел два квартала до круглосуточного магазина, купил водку и выпил ее тут же, на пороге ларька, едва выйдя за дверь, прямо из горла.
Он гулял часа два по пустым и безмолвным улицам, когда, наконец, начало понемногу светать. Город спал: не было ни машин, ни людей. Батыр шел, шатаясь и улыбаясь. Наконец, он увидел знакомую вывеску, усмехнулся и присел на бордюр перед пятиэтажным желто-серым зданием. Закурил. В этот предутренний час в огромном чужом городе, где он никому не был нужен и который, тем не менее, он считал родным, ему в голову пришла какая-то важная, необыкновенно ясная мысль, и он, по-прежнему улыбаясь, принялся что-то бормотать себе под нос: “…эти весенние белесые ночи… мигающие светофоры… запах пробуждающейся природы… и уже тепло вылететь на улицу… в свет фонарей с музыкой в ушах… пьяно-трезвый мозг лихорадочно ищет следующую цель… ее нет а есть лишь еще одна сигарета… и слезы душат ком в горле и нет сил… а я так хочу взорвать все одной красивой бомбой… и ничего не нужно кроме как пронзить это все скоростью… дороги освещены фонарями и ветер в ушах… кричать и стрелять непрерывными пока не кончится лента… вставить другую и ее засадить в эти любимые окна легкие занавески лампочки елки новый год упасть в снег лицом и есть легкий белый снег и плакать от счастья что ты наконец вырвал из сердца страх и любить всех стало просто и молодость и сила и губы целуют твои мокрые замерзшие щеки она тебя нашла…”
Его обнаружили утром на газоне наркологической больницы номер пятнадцать. Он лежал, раскинув руки, а в застывших раскрытых глазах отражались бегущие облака и прозрачное высокое небо.