Стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2011
Родилась в Вологде в 1976 году. Редактор и издатель выходившего в Вологде с 1997 по 2002 годы литературного альманаха “Стрекоза”. Стипендиатка Русского ПЕН-центра и Фонда Альфреда Тепфера (Германия) 2000 года. Публиковалась в журналах “Арион”, “Новый мир”, “Октябрь”, “Новая юность”, “Дети Ра”, альманахах “Илья”, “Вавилон”, “АлконостЪ”, антологиях “Время Ч”, “Нестоличная литература”, “Девять измерений” и др. Автор книги стихов “Лирический герой” (Воймега, 2010). Член Союза российских писателей.
Птенчик
***
Ну вот они, твои поводыри:
один – босой, худющий нестерпимо,
расчёсывает сладко волдыри,
ошпаренный кипящею крапивой.
Вторая – слёз фасетный отпечаток,
дороги эти поросли быльём –
большая черно-белая овчарка,
набитая, как ватою, репьём.
Ведут: забор, увитый повиликой,
колхозный сад, казённый небосвод,
где ты когда-то воровал клубнику,
хотя своей был полный огород!
Наверняка – чтоб видели в сторожке,
в земле и в сладком – липкая рука,
и представлял, как остро пахнет кожей,
солдатский дедовый ремень из сундука.
Петлял, как заяц, забирал правее –
брат чертыхнётся, бабушка – вздохнёт –
хотя бы так, раз не дадут примерить,
хотя бы так – пусть пряжка обожжёт!
Через забор, увитый повиликой,
чтоб завтра предъявить всем на пруду,
синяк на правой белой половинке,
похожий на солдатскую звезду.
***
Шепчет что-то своей кузине,
а твоей, стало быть, сестре,
ты же в круглых очках на резинке,
как обычно, на самом дне.
В их девчачьем чудном наречьи,
не понять ничего никак,
ты же с книжкой библиотечной
абсолютный опять дурак.
В затонувшем бесславно штампе
на странице, ну да, семнадцать
с длинноухой дурацкой шапкой
и на мостике капитанском.
Слёз солёных полны очки,
и по стёклам волну гонит крейсер,
всхлипни, шмыгни, еще раз прочти –
и замри, и умри, и воскресни.
***
это не просто считалка, игра –
воздуха поцелуи,
ходит чужой, из чужого двора
с баночкой из-под шампуня.
выдоха мыльные пузыри
в радужных бликах на солнце,
у моего – все дрожит внутри,
и там, где тонко, рвется.
вот я несу его в мокрой руке,
точно синицу мертвую, прячу,
и это все – о тебе, о тебе,
и не пытайся понять иначе.
***
Ночью приснится тебе музей,
зверь краеведческий, тигр саблезубый,
только барашков бессонных успей
ты от него под подушку засунуть.
Все пересчитаны, сложены в ряд
– жутки полоски матраса! –
вот они тут, под подушкой, сидят
только один – потерялся.
Здесь новогодний у них карнавал,
сон твой парит дирижаблем,
только барашек один упал
из рукава пижамы.
Утром проснешься – мурлыкает кот,
свесилось небо в окошко,
а по нему потеряшка идет
в розовых тоненьких рожках.
***
Когда твоя девушка спит, то её обнимает лисёнок,
набитый крупой синтетической, точно искусственным снегом,
он так обнимает её, что бывает почти человеком,
с блаженным, как сон, выражением морды весёлой.
Когда твоя девушка спит, то её обнимает лисёнок,
он глаз не сомкнёт, он таращится в темный простенок,
он помнит забытое ею из утренников и сценок,
он кашей детсадовской пахнет тревожно спросонок.
Когда бы он мог, она ела одни шоколадки,
солёная хрунка, зелёнкой набухшая ватка,
и ты никогда бы не сделал ей больно и сладко,
не больно – не больно, не сладко – не сладко – не сладко.
***
Ты мне говоришь: посмотри, у зимы в рукаве –
невзрачный зайчишка, растрепанный мех – балахон.
Что можно почувствовать в этом, прости, барахле,
застегнутом, тесном и толстом, как синтепон?
Ты мне говоришь: посмотри, в рукаве у зимы –
бельчоночий хвостик, цигейка, кусочки ватина,
а девочки в стрингах все время возбуждены,
не так, чтоб мешало, но, в общем, вполне ощутимо.
Затянуты лямочки, город, как коридор,
никак не понять – она их целует или уже кусает? –
вот выпал из рукава перетрухнувший зайка,
и убегает, белый, во весь опор.
***
Эти длинные-длинные эти ситцевые облака,
это солнце, что пело вам,
эта девочка сделана из сгущенного молока,
до чего она белая!
С этикеткой джинсовой сухонского м.к.,
с голубою заплаткою,
эта девочка сделана из сгущенного молока –
до того она сладкая.
Мутный берег кисельный плывет и дрожит,
и над кухней походною
вьется сладкий дымок, точно старенький джин
с голубою бородкою,
и спускается вниз, где густеет вода,
сквозь палатные колышки,
где ее для тебя, как всего и всегда,
остается на донышке.
***
пока кто-то там где-то там тебя поджидает
у тебя на шее голубая рыбка живая, голубая жилка живая.
я тебя слишком сильно к себе прижимаю,
но в тебе, как в воде, очень быстро все заживает,
и любая вода под прозрачными плавниками,
не прикасаясь к тебе, сквозь тебя утекает.
голубая рыбка бьется, дрожит, мелькает,
ее можно поймать на сбившееся дыханье
невесомым выдохом, сохнущими губами
или просто голыми, точно вода, руками,
отделив от других – всего лишь пока мальков,
ее можно поймать, ее можно поймать – легко.
рыбка, рыбка, чудесная рыбка моя,
голубая форель, серебро на солнце,
как не пораниться о тебя,
не уколоться?
Птенчик
1.
Мне не найти тебя – город становится лесом,
сквозь черепичные крыши трава прорастает,
мой оловянный солдатик застыл у подъезда
у твоего – на своей пограничной заставе.
Вот он пошел, как по нитке, лампасы – продольны,
дышит на руки замерзшие, чувствует холод,
и проявляется медленно на ладони,
как полароидный снимок размазанный, город.
Он здесь поставлен – тебя не посмеют обидеть –
ангел-воитель, нет больше заставы картонной,
выцвели руки его, и лампасы, и китель,
стерся со снимка квадратного призрачный город.
Город становится морем – деревья качает.
Стой, оловянный мой, не отступи, мой бесстрашный!
Мне не найти тебя, разве – увидеть случайно
в старой беседке у тонущей пятиэтажки.
2.
Птенчик мой, птенчик, пташечка,
– кренится легкая палуба –
бьется под тесной рубашечкой,
бьется, поет так жалобно!
Над невесомой бездною
не удержать в горсти,
рвется в силки небесные,
жалится: отпусти!
Вот над бездонной прорвою
замер на миг, паря,
видишь, там небо порвано,
видишь, остры края!
Точно открытка с видами
берег, и над водою –
белое мясо куриное –
облако молодое.
3.
Как мне такое тебе достать?
Ну же – волшебное слово!
Пусть оно падает на асфальт –
легкое – невесомо,
вылетит мелкой птичкою,
птенчиком – под нажимом
небесного электричества
простого непостижимо.
4.
Смотришь на город далекого детства –
видишь какие-то мутные пятна:
грязные пятна площадки футбольной,
желтые пятна, зеленые пятна,
чувствуешь только, что жил по соседству –
все расплывается в этом пинхоле,
на этой пленке невероятной.
Если поставить их по порядку:
желтые пятна, зеленые пятна,
грязные пятна футбольного поля,
пятна пыльцы на обеих ладонях,
пятна пыльцы на обоих коленях,
жирное пятнышко на обоях –
все еще более непонятно.
Но наступает новое утро,
где все – взаправду, но – как захочешь,
не понарошку, а просто – мутно,
где ты, хохочешь, веселый зачинщик,
где ты смеешься, коварный обманщик,
где одуванчика колокольчик
и колокольчика одуванчик.
5.
В этом закрытом чужом альбоме
Будет единственно правильным
спрятаться в мутной на мониторе
фотке из летнего лагеря,
где у тебя очумительный вид,
где горизонт завалился,
где не болит, не болит, не болит,
ну, или ты притворился.