Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2011
Сергей Дигол
Родился в 1976 году в городе Каушаны, Молдавия. Окончил исторический факультет Молдавского государственного университета, аспирантуру Института истории Академии наук Молдавии. Имеет ряд исторических публикаций в научных изданиях Молдавии, России и Румынии. Живет в Кишиневе. С 2005 года – в рекламе, является креативным директором ведущего брендингового агентства Молдавии. Автор двух романов, повести и около десятка рассказов. Дебютировал в “Волге” в минувшем году.
КОГДА ОНА ЗАМОЛЧАЛА
Рассказ
– Вóлото, вóлото! Лутфее волото! Ивыфканное волото! Фамое дефовое волото в Кифинёве!
Прохожие заранее шарахаются, берут резко вправо или влево – смотря, с какой стороны идут, – брезгливо отмахиваются и убыстряют шаг. В общем, всеми силами стараются избежать встречи с кричащей девушкой.
“Лучшее золото! Самое дешевое золото!”
Ну не бред ли?!
В самом центре Кишиневе, на углу проспекта Штефана Великого и улицы Александри, никто не решается войти в магазин золотых изделий, перед которым кричит и суетится она. Страшная – к чему кривить душой, – деваха, которую словно покусал рой пчел: все лицо покрыто огромными красноватыми припухлостями. Прыщи это или угри, издали и не разглядеть. Да никто и не пытается подойти поближе, рассмотреть поподробнее, или, боже упаси, потрогать. На девушке – бледно-желтая, видно выцветшая, футболка и джинсы, какие-то серо-синие – вполне, кстати, модный цвет, если не знать, что это у нее – единственная пара, и кто знает, обрели бы они такой окрас, если бы не концентрированная смесь дорожной пыли, пота от ее ног и выжигающих краску на ткани солнечных лучей.
Девушка, кстати, прихрамывает на правую ногу, что впрочем – полбеды в сравнении с левой рукой. Ее она прижимает к груди, и это хотя бы ненадолго, пока не присмотреться, скрывает очевидное: рука – совсем сухая, из нее словно откачали кровь и выдавили мясо, и если бы девушке удалось распрямить ее, наверняка оказалось, что левая рука заметно короче правой.
Да еще, вдобавок ко всему, не самая последняя, для зазывалы в магазин проблема.
Дикция.
– Волото, волото! Элитное волото! Дефевле не бывает! – вопит она как заведенная.
И так почти целый день. Стоит ли удивляться, что магазин обходят стороной?
Впрочем, Геннадий Аксенте так не считает. Ну как, вообще-то он в курсе, что пока девица орет перед дверьми магазина – а это случается каждый день с десяти утра до четырех дня, с одним воскресным выходным, но без перерывов на обед и непогоду, – в магазин заглядывают разве что безработные бездельники, проку от которых все равно никакого. Ну, или прохожие, планы которых нарушает внезапный ливень, и от которых нет ни то что пользы, а сплошной убыток: грязь и вода на плиточном полу магазина. Ливень, кстати, совсем не помеха для девицы перед магазином, а план у нее один – в любую погоду надрывать глотку заученной чушью об элитном и дешевом золоте. Еще бы – ведь за соблюдением ее рабочего распорядка, равно как и за строгим соответствием содержания и порядка выкрикиваемых фраз первоначальному сценарию, следит автор. Сам Геннадий Аксенте, владелец “Аурландии” – одного из ювелирных магазинов на центральном бульваре Кишинева, бесчисленных, как ломбарды вдоль того же бульвара.
“Нужно же где-то покупать золото, если есть, куда его закладывать”, рассудил Геннадий, предварительно подсчитав – для чего ему пришлось дважды (в первый раз он сбился со счета) пройти вдоль всего проспекта Штефана Великого, – что ломбардов на центральной улице аж тридцать шесть, в то время как магазинов ювелирных украшений – всего двадцать четыре. Дело представлялось более чем верным, и откладывать его Геннадий не стал. Так в центре Кишинева появился еще один, двадцать пятый ювелирный магазин.
– Не нужно бояться конкуренции, – сказал инструктор семинара по маркетингу, и подозрительный Аксенте сразу ему поверил. Было в этом энергичном парне в деловом костюме, на курсы которого, кроме Геннадия, записалось еще восемь человек, что-то такое, что Аксенте сразу понял: это – тот еще прохвост. А прохвостам Геннадий безоговорочно верил. Просто потому, что прохвосты всегда добиваются своего. Поэтому, когда продавщицы, вытерпев две недели орущую перед магазином – закрытые двери не спасали от закипающего в них бешенства – прыщавую калеку, окружили Геннадия, чтобы наперебой, и немногим тише нелепой зазывалы жаловаться на отсутствие клиентов, Аксенте решительным взмахом руки прекратил невыносимый галдеж.
– Что, совсем, что ли, нет покупателей? – спросил он, переведя дух.
– Только после четырех, – взвизгнула Нина, крашеная в рыжий цвет брюнетка и по совместительству старшая продавщица.
– Ну вот, – просиял Геннадий и торжествующе усмехнулся.
Продавщицы переглянулись, а Нина покрутила у виска, правда, уже после того, как Аксенте вышел из магазина. Геннадию же было плевать. Тем более на мнение продавщиц, этих безмозглых куриц, не только никогда не посещавших курсы маркетинга, но и путающих маркетинг с петтингом.
“Запомните, реклама срабатывает не сразу. Эффект наступает спустя определенное время”, наставлял инструктор-прохвост, и Геннадий с удовольствием убеждался, что эта формула работает, да еще как! Хотя бы на примере прыщавой калеки Риты, назойливо зазывающей прохожих в его, Геннадия, магазин. Срабатывает, еще как срабатывает, радовался Аксенте, видя, как прохожие, стоило Рите закончить смену, валили в магазин, как за водкой во времена антиалкогольной кампании.
“Маркетинг не разведешь!”, думал Геннадий и с гордостью оборачивался назад – в сотый раз взглянуть на стену в своем кабинете, украшенную дипломом об окончании семинара.
Впрочем, узнай Рита, что ей предначертана такая важная роль – служить доказательством маркетинговых механизмов, – она бы вряд ли поняла, о чем идет речь. А если бы и поняла, то навряд ли поверила бы. Сто пятьдесят леев в месяц – разве эти деньги имеют хоть какое-то отношение к маркетингу? А если на них приходится жить?
Рита и не живет. Большую часть жизни она существует в тесной двухкомнатной хрущевке, в одной квартире с алкоголичкой, избавиться от которой было бы гораздо легче, не будь эта алкоголичка ее родной матерью. Всю свою пенсию мать пропивает – можно было подумать, что от расстройства, связанного с отсутствием в квартире газа, если бы не одно “но”: газа нет по причине многолетнего и фантастического долга, суммы которого вполне хватило бы на пусть и поддержанную, но все еще на ходу, иномарку. С другой стороны, Рите и матери еще повезло: отопление и воду, долги по которым равны, по меньшей мере, стоимости малосемейки в кишиневской общаге, им отключить не могут – пришлось бы отключать весь стояк. Поэтому платят они лишь за самое основное – за электричество, без которого их семейная идиллия развеялась бы в пух и прах, а сам прах развеяли бы над океаном. Без электричества, как ни крути, не будет работать телевизор, а телевизор – единственный в доме предмет, позволяющий им обеим терпеть друг друга. Вернее, матери терпеть Риту.
За что, кстати, Рита и обожает воскресное утро и почему вечером в субботу долго лежит в постели, свернувшись под одеялом, чувствуя радостную и нетерпеливую дрожь, и злится на себя, что долго не может уснуть, и от этого еще дольше не засыпает. И все же воскресное утро наступает, а вместе с ним – редкие и, главное, тихие пару часов в одной квартире с пока еще трезвой матерью. Вместе они смотрят несколько передач, переключая каналы, но главное – не пропускают “Пока все дома” и “Непутевые заметки”. Как только на экране мелькают первые кадры веселенькой заставки “заметок”, у Риты сердце чуть ли не выскакивает из груди. Она украдкой поглядывает на сидящую, как всегда, на пару метров ближе к телевизору мать, краснеет, и медленно опускает лицо в надежде, что вот-вот справится с приступом волнения, а еще – что мать ничего не заметит.
Но мать ничего и не замечает – от экрана она и сама не в силах оторвать взгляда. А Рита не то что глаз не отводит, ей кажется, что бьющиеся о грудную клетку сердце вот-вот остановится. Дыхание, во всяком случае, у Риты уже перехватывает – да ведь отчего? Даже не от происходящего на экране, а от одного его голоса. Тихого, вкрадчивого, волнующего голоса ведущего Дмитрия Крылова, ласкающего что-то внутри Риты так, как, вероятно его ухоженная борода ласкала бы Рите… Впрочем, почувствовав приятное напряжение внизу живота, Рита встряхивается и даже открывает рот – так ей легче запоминать услышанное.
Иногда встряхнуться ей помогает мать.
– Вот видишь! – торжествующе, словно до этого у нее с дочерью был долгий и яростный спор, обернулась мать. – Видишь, как у них заботятся об инвалидах? Нет, ты посмотри, какой дворец отгрохали!
А Рита только и делала, что смотрела в телевизор, открыв рот. То и впрямь был дворец – самый настоящий, с золотистым куполом, увенчанным золотым же крестом. В тот раз волнующий голос Крылова рассказывал о Париже, и если бы не безоговорочная Ритина вера в рассказчика, ей никогда не пришло бы в голову, что такое роскошное и, судя по всему, старинное здание, может называться Домом инвалидов. У нас такое название больше подошло бы мрачной одноэтажке с перекошенными дверьми и выбитыми окнами.
А дальше камера парила над Площадью инвалидов – Рита всегда была уверена, что именно так должен выглядеть королевский парк. А главное – и в парке, и перед дворцом, оказавшимся Домом инвалидов, Рита не заметила ни одного хромого. Ни одного человека в инвалидной коляске. Ни одного на костылях. Ни одного человека в черных очках, нащупывающего тротуар тростью для слепых. Может, это и впрямь волшебное место, рай на земле, оказавшись в котором, у инвалидов не остается другого выхода, кроме как выздороветь, стать обычными и потому счастливыми людьми?
Увы, передача, как всегда, закончилась быстро, и на Риту и, особенно, на мать, навалились далекие от райских воспоминания. Например, о письмах, которые они поочередно вынимали из почтового ящика, письмах, содержание которых отличалось лишь датой, и пару раз – подписью. Всего таких писем пришло восемь, и Рите казалось, что десятое письмо станет последним, и уж после него изложенное во всех посланиях предупреждение – оплатить все коммунальные долги под страхом конфискации квартиры, – закончится куда более решительными, чем запечатанные в конверты угрозы, мерами.
После пятого письма мать и устроила истерику.
– Все здоровье на тебя угрохала! На тебя и на квартиру!– кричала она, обводя дрожащей с похмелья рукой тесную комнату, которая, по большому счету, ни ей, ни Рите, уже не принадлежала. – Постыдилась бы, сучка, у матери на шее сидеть!
Нельзя сказать, что мать кривила душой: Рита и в самом деле не проработала ни дня. Не сказала мать лишь о том, что с одиннадцати лет у дочери стала сохнуть левая рука, а в тринадцать ее официально признали инвалидом и даже выдали соответствующую бумагу. Как не вспомнила мать и о том, что с тех пор, как Рите исполнилось четырнадцать – в год, когда в пьяной драке погиб ее отец, – вот уже на протяжении шестнадцати лет мать пропивала не только свою зарплату, а затем – пенсию, но и все эти годы – пособие дочери по инвалидности.
В одном мать была права – теперь выживать и в самом деле стало невмоготу. Цены на все, даже на водку, теперь устанавливало не государство, а какие-то маньяки, зацикленные на идее полного уничтожения наименее защищенных сограждан. Объявлять маньякам войну было страшно, глупо, а главное – безнадежно, и мать решила, что если и пришло время пальнуть, то лучше нацелить имеющиеся в арсенале орудия в сторону собственной дочери. В одно из своих недолгих прояснений, когда особенно чувствуется тяжесть головы на плечах – чувство, не приносящее облегчения, но предоставляющее время додумать хотя бы одну мысль до конца, – в тяжелую голову матери пришло, что вынужденный, под натиском ее укоров и обвинений, побег дочери из дома не станет катастрофой. Наоборот – можно будет, не заявляя в полицию, получать, как и прежде, положенное Рите пособие по доверенности, и при всем том – уменьшить количество ртов на одну единицу. А ведь это не меньше ящика водки в месяц, прикинула мать, поражаясь перспективам грамотной экономии и тоскуя об упущенных возможностях.
Второй вариант – работа, на которую криком, топотом и даже занесенным над головой Риты кулаком намекала мать, – на полном серьезе не рассматривался, и каждый новый день, проведенный в одной квартире с дочерью, все больше выводил мать из себя. Когда же эта дура поймет, что пора катиться ко всем чертям? И кто такую идиотку примет на работу? Прыщавая, недалекая (из-за инвалидности школу пришлось оставить в шестом классе), прихрамывающая после того, как в двенадцатилетнем возрасте неудачно помыла окно и еще более неудачно пыталась, вываливаясь со второго этажа, зацепиться уже высохшей рукой за оконную раму, и приземлилась на правую ногу. Сломанная нога срослась, походка осталась.
Да еще упущение самого раннего детства – эта вечно раздражавшая мать Ритина шепелявость.
И какой дурак такую дуру на работу возьмет?
***
– Возьмут у любого, – сказал ведущий семинара по маркетингу, – и любой товар. Главное – повторять, повторять и повторять. Чтобы клиентов аж затошнило, вот тогда и происходит зомбирование сознания.
“Хрень собачья”, подумал Геннадий Аксенте и помрачнел. Повертел в руке ручку, вспомнив, что заплатил за двухдневный семинар аж пятьсот евро. Не много ли позволяет себе молодой прохвост, впаривая такую чушь за такие деньги?
– Креатив, медиаохват, тыры-пыры – все это блеф, – уверенно продолжал инструктор. – Все эти трауты-райсы-нордстремы-уоллиолинсы могут идти сами знаете куда.
Незнакомые слова немного отвлекли Геннадия от невеселых мыслей.
– Они, уж если называть вещи своими именами, разводят своих читателей. Я учу вас другому – разводить ваших клиентов.
От такой откровенности Геннадию, отсидевшему в общей сложности двенадцать лет из своих сорока четырех, стало не по себе. А главное, он понял, что прохвост прав: клиента должно затошнить. И даже отсутствие на выданном дипломе печати, а заодно – подписи и фамилии ведущего семинара, равно как и названия организации, проводившей семинар, не смутило Геннадия. Надписи “Новорожденному монстру маркетинга господину Геннадию Аксинте” вполне хватало – Геннадий действительно чувствовал, что в голову ему имплантировали что-то важное, скорее чувство чем знание, позволяющее видеть то, чего он раньше просто не замечал. И первый же день по окончании семинара не обманул его ожиданий.
– Эй, ты! – окликнул Геннадий странную гостью своего магазина – прихрамывающую замарашку в неопрятной футболке, нелепо прижимавшую левую руку к груди.
– Уборщицей хотела устроиться, – отозвалась рыжая продавщица Нина и, опершись локтями в прилавок, выпятила свой и без того выдающийся зад. – Куда ей, с такой рукой?
– Заткнись, – огрызнулся Геннадий, и Нина обиженно выпрямилась. В магазине, кроме нее и ее напарницы Виорики, Геннадия и длинного охранника Миши, не было никого, если не считать калеку, интересовавшуюся работой уборщицы. И все равно Нине было неприятно: она привыкла, что самыми грубыми, грязными и возбуждающими словами Геннадий называет ее у себя в кабинете, когда они, запершись там вдвоем, кувыркаются нагишом на его кожаном диване.
– Хочешь работать у нас? – спросил Аксенте, и калека вместо ответа потупилась.
– А ну-ка скажи: золото, лучшее золото по лучшей цене! – не отставал Геннадий.
– Вот это зря, – начала Нина, но Геннадий не дал ей закончить.
– Заткнись, я сказал! – рявкнул он.
– Волото, волото, – прошепелявила калека.
– Как-как? – удивился Геннадий.
– Я как раз хотела…, – снова попыталась сказать Нина.
– Рот закрой, я сказал! – снова оборвал Геннадий.
– По лутфей фенé, – сказала калека.
– Потрясающе! – только и смог сказать Геннадий и выпятил грудь так, словно на нее вот-вот повесят государственную награду. – Ты – то, что нам нужно, – добавил он, и Нина, как не старалась, не смогла удержаться от вздоха изумления.
– Волото, лутфее волото фо фкидкой! – кричала Рита и полгода спустя.
Пешеходы брезгливо отмахивались и убыстряли шаг.
Нина ненавидела Риту, искусно скрывая благодарные чувства. Можно сказать, что Рита стала для старшей продавщицы чем-то вроде громоотвода, принимая на себя презрение и ненависть трех других продавщиц, которые до прихода Риты только тем и занимались, что за глаза мыли Нине косточки, мечтая, само собой, оказаться на ее месте – старшего продавца и на ее ложе – на диване директора.
Геннадию же Нина все прощала, и Риту – не в последнюю очередь. В конце концов, каприз гения – смог бы еще кто-нибудь, кроме гения, так организовать собственное дело?
Геннадий и сам считал себя самородком. Наладить в самом центре Кишинева продажу томпака и симилора – дешевых турецких сплавов, неотличимых от золота не только на вид, но и на глаз не самых подготовленных экспертов, – такое под силу лишь неординарному человеку. Да еще дипломированному, вспоминал Геннадий и озирался на диплом на стене. Главное – прозомбировать клиентов, довести их до тошноты. А уж в этом, знал Геннадий, Рите не было равных.
– Волото, волото! Элитное волото по нивкой фене!
Ну кого от такого не замутит?
– А ведь это идея, – задумчиво произнес мужчина с мрачным лицом, стоявший на перекрестке напротив магазина ювелирных изделий “Аурландия”
В ответ на него уставились шесть недоумевающих глаз.
***
– Да, идея, – сказал мужчина.
Трое других мужчин, смотревших на него с явным непониманием, перевели взгляды на магазин через дорогу, а заодно и на сновавшую перед магазином девицу. Девица хромала, прижимала к груди левую руку и выкрикивала какие-то рекламные призывы, что-то о золотых изделиях. Слова слышались неотчетливо: во-первых, четверо мужчин стояли на углу здания министерства внутренних дел, откуда к магазину с кричащей девицей можно добраться, минуя две пешеходные “зебры”, а во-вторых, у зазывалы были явные проблемы с речью – она то ли картавила, то ли шепелявила, а может – и то, и другое: из-за расстояния и разделявшего их потока машин было не разобрать.
– Идея, – в третий раз повторил мрачный мужчина, и взгляды трех его спутников потускнели и окончательно сбились с прицела. Один стал рассматривать вывеску “Агроиндбанка” через дорогу, другой скользил взглядом по шныряющим по проспекту Штефана автомобилям, третий и вовсе уставился в асфальт у себя под ногами.
Их можно было понять: мрачный мужчина всегда говорил мало и всегда по делу. И уж точно никогда не повторялся.
– Зайдем, что ли в “Нистру”? – предложил мрачный мужчина, и удивленные взгляды снова встретились – вначале на его лице, а потом и друг с другом.
В “Нистру”, одном из старейших кишиневских ресторанов в сотне метров от здания МВД, они еще не бывали. Ну как, не бывали? Бывали, конечно, но вместе – никогда. Повод же посетить ресторан сейчас, был известен разве что одному из них, а вот что делать после ресторана – этот вопрос волновал как минимум троих. Тем более что денег на четверых оставалось тысяча триста долларов, и это при полной туманности дальнейших перспектив.
Около часа спустя двери ресторана распахнулись и из него вышли четверо мужчин. Четверо сытых мужчин с удовлетворенными и уверенными взглядами. По правде говоря, в их взглядах всегда можно было прочесть удовлетворение, особенно в те мгновения, когда они вчетвером вставали из-за стола после обеда в столовой кишиневской тюрьмы, где судьба впервые свела их двенадцать лет назад. Звали мужчин Андреем, Костей, Георгием и Валерием – последний не только вышел последним из ресторана, но и не изменил своей привычке – смотреть на мир чуть исподлобья, не меняя мрачного выражения лица даже в предчувствии удачи.
Последние полтора года друзья-рецидивисты провели на свободе, маясь от скуки и безденежья и перебиваясь мелкими разбоями. Настолько мелкими, что иногда Валерий мрачнел сильнее обычного, представляя, как, вернувшись в тюрьму, будет краснеть от одного вопроса – за что его на этот раз повязали. И это после всех делишек, которые им удалось провернуть за решеткой!
– Дефевле не бывает! Две единифы волота по фене одной! – не унималась шепелявая деваха.
Прогулявшиеся от ресторана “Нистру” до угла министерства внутренних дел трое сытых мужчин с восторгом оглянулись на четвертого, на мрачном лице которого не дрогнул ни один мускул.
***
“Менты”, мелькнуло в голове у Риты.
“Менты?” засомневалась она и потопталась на коврике в собственной прихожей.
Мать, при всем желании подтвердить или развеять подозрения дочери не могла. Она сидела в конце коридора, напротив застывшей у входной двери Риты и молчала. Возможно, минут десять назад она еще издавала похожие на мычания звуки, но сейчас устала даже мычать. Да и что еще, кроме мычания, могло доноситься из ее рта, наглухо заткнутого самодельным – из кухонного полотенца, узнала Рита – кляпом, покрытым темной, неприятного цвета, кляксой. Кровь, поняла Рита и кроме сочащихся из ноздрей матери бордовых струек – они бросились в глаза сразу – заметила несколько пятен на белом, в синюю полоску, материнском сарафане.
Рита даже пожала плечами, так ее удивило ощущение от увиденного: не страх и даже не жалость от вида привязанной к стулу матери с кляпом во рту и наполовину окровавленным лицом. Одна лишь отрешенность, как будто Рита смотрела телевизор, боевик или криминальную хронику, вот только мать на этот раз оказалась по ту сторону экрана.
– Рита?
Рита вздрогнула, и навалившую было отрешенность как рукой смахнуло. Не могла мать ее окликнуть, да и голос был не женский.
– Вам не о чем беспокоится, – сказал вынырнувший из кухни смуглый мужчина с грустными глазами на мрачном лице. – Мы не причиним никакого вреда.
Рита встретилась глазами с матерью и вздохнула. Вслед за мрачным мужиком из кухни вышел еще один – повыше и повеселее, а из комнаты напротив – еще двое.
Ну вот и конец, подумала Рита. В груди у нее стало легко в предчувствии свободы, и только легкое недоумение – чем таким соблазнила воров их с матерью пустая квартира – не давало Рите уплыть, хотя бы мысленно, под самые небеса.
– Есть дело, Рита, – сказал мрачный мужик и впервые улыбнулся – неумело, отчего его лицо исказила совсем уж зловещая гримаса.
Уходя, четверо мужчин несколько раз недоверчиво взглянули на пол в прихожей, словно не могли взять в толк, куда пропала их обувь. Потом посмотрели на Риту так, что она поняла: им немного не по себе оттого, что обувь они так и не сняли.
– Ну что, до среды? – спросил Риту мрачный мужчина, представившийся Геннадием. Надо же, подумала она, тезка нашего директора.
– Да-да, конефно, – кивнула Рита.
– Ты, надеюсь, довольна? – поинтересовался представившийся Геннадием.
Рита обернулась на мать. Та и не думала двигаться с места, да в ее положении это было бы не самым разумным решением. Для начала требовалось хотя бы освободить связанные за спинкой стула руки.
– Ах, да, черт! – насупился представившийся Геннадием и кивнул троим остальным. – Развяжите же!
– Убейте ее.
Не успев сделать и шага, трое мужчин застыли, как перед невидимой стеной.
– Что-что? – не понял представившийся Геннадием четвертый.
– Убейте эту дрянь, – сказала Рита. – Варефте ее.
– Что-что? – повторил четвертый. – Зарезать? – расшифровал он.
Рита кивнула – пожалуй, подчеркнуто уверенно.
– Мы…, – представившийся Геннадием растерянно оглянулся на своих спутников, – мы не убийцы. И потом, она твоя мать, разве нет?
Рита кивнула, на этот раз гораздо менее уверенней.
– Развязать? – предложил четвертый.
– Нет! – крикнула Рита, и мужчины испуганно засуетились.
– Ладно, ладно, – примирительно выставил ладонь представившийся Геннадием, и мужчины стали молча выходить из квартиры. Первым вышел Костя, за ним Андрей, затем – Георгий. Четвертым вышел представившийся Геннадием Валерий.
– Ууууу, – услышала за спиной Рита, закрывая за посетителями дверь.
Обернувшись, она посмотрела на мать и полезла здоровой рукой в карман джинсов.
– Уууу, – промычала мать, забила ногами по полу и попыталась выплюнуть кляп.
Выплюнуть кляп ей не удалось, а вот у Риты получилось. Получилось достать из кармана купюры с изображением американского президента.
Ими она и помахала перед окровавленным носом матери.
***
– Менты? – с сомнением произнес главбух.
– Финансовая гвардия? – предположил директор.
– Может, это, как ее, счетная палата? – вставил свои три копейки охранник.
– Да какая палата! – возмутился директор.
Почему-то не на шутку разозлившись на охранника, Геннадий Аксенте даже вскочил с кресла и заходил по кабинету.
– Какая на хрен палата?! – негодующе спросил он у покрасневшего охранника. – Ты-то что думаешь? – обратился он к главбуху, лысоватому мужчине лет пятидесяти пяти.
Тот уклончиво пожал плечами, не отказываясь от своей первоначальной версии, но и не подтверждая ее.
– Может, просто санэпидстанция? – развел руками Аксенте.
– Нет, – решительно сказал четвертый голос.
Голос принадлежал Рите, которая, прислонившись к подоконнику, уже несколько минут молча пялилась на просторный директорский диван.
– Что нет? – спросил Геннадий.
– Не фанэпидеф… не фтанфия.
– Не что? – сощурился Геннадий
– Не фанф…
– Не санстанция?
Аксенте облизнул губы и переглянулся с бухгалтером.
– Рита, – тихо сказал Геннадий, – ты знаешь, кто эти люди?
Рита кивнула. Аксенте переглянулся с бухгалтером, который облизнул губы.
– Рита, – еще тише сказал Геннадий, – скажи, пожалуйста. Кто. Эти. Люди.
– Они фкафали, фто вофьмут меня к фебе, – затараторила Рита, и все сразу все поняли.
– Конкуренты! – хлопнул себя по лысине главбух.
– Это же “Ауреола”! – воскликнул успевший побледнеть охранник.
– Кхм, – откашлялся Аксенте. – Может быть, может быть. Но не “Ауреола” – это точно. Какие мы им конкуренты? “Аурелия”, скорее всего. Или “Ауриста”. Или “Аурения”.
– Может, “Аурприм”, – тоскливо предположил охранник.
– Может, – нахмурился Аксенте. – Еще что-то они сказали? – поднял он глаза на Риту.
– Фкавали, тыфяфя леев.
– Тысяча леев? – уточник Аксенте. – Заплатят тебе тысячу леев?
– Варплата, – помотала головой Рита. – Варплата будет тыфяфя леев.
Главбух хихикнул.
– Милая моя, – развязно начал Аксенте, – эти люди – нехорошие люди. Не бывает таких зарплат у уличных зазывал.
– Они фкавали тыфяфя, – сказала Рита и посмотрела на хозяина исподлобья.
– Хорошо, хорошо, – расплылся в улыбку Геннадий и, сунув руку в карман брюк, неспешно подошел к окну, остановившись в полуметре от Риты. Странно, вроде даже не воняет, подумал он, но тут же спохватился, решив, что за время, пока Рита находилась в его кабинете, обоняние успело адаптироваться к исходившему от нее запаху пота и сырости.
– Мы ведь не обманем их ожиданий, а, Рита? – спросил он, глядя в окно.
Рита кивнула.
– Давай сделаем все так, как они хотят.
– Угу, – сказала Рита и нахмурилась. – Я ведь вам помофь хотела, – обиженно сказала она.
– Ты. Все. Правильно. Сделала, – сказал Аксенте и даже коснулся рукой правой Ритиной руки. Главбух, не удержавшись, поморщился.
– И очень нам помогла, – испуганно взглянул на свою руку Аксенте, словно ожидал увидеть следы от ожогов. – Теперь дело надо довести до конца. Ты ведь не подведешь меня?
Рита кивнула, но, спохватившись, помотала головой.
– Значит, так, – развернулся Геннадий и, сев на подоконник, стал болтать ногами в рыжих лакированных туфлях. – В среду утром, – сказал он, указав пальцем на главбуха, – ты выдашь ей цепь. Возьмешь из сейфа – ту, что пятьсот восемьдесят пятой пробы, одиннадцать и восемь грамм. Ну, ты знаешь.
Бухгалтер выпучил глаза.
– Что? – перестал размахивать туфлями Геннадий. – Что непонятно-то?
– Я… я просто думал, – сказал главбух.
– Отдашь цепь, – ударил ребром ладони по подоконнику Аксенте. – Браслет “Орландина”, пару колец – ну это на твой выбор. Ну и… – он покосился на Риту, – нет, пожалуй, серьги не надо.
– Ээээ, – сказал главбух.
– Все, – спрыгнул с подоконника Геннадий и отряхнул зад. – В среду утром ты все получишь. Во сколько намечено это… мероприятие?
– В два тридфать.
– Угу, – сказал Геннадий.
– И тыфяфю, – сказала Рита.
– Что тысячу?
– Мне тыфяфю.
– За что тысячу? – удивился Геннадий.
– Я вам помофь хотела, а вы…, – заскулила Рита.
– Хорошо, хорошо, – замахал руками Геннадий. – Вот закончится все, дам тебе тысячу леев.
– Тыфяфю долларов, – сказала Рита. – Фейфяс.
– Эээээ, – сказал главбух и ядовито прищурился на Геннадия: вот что значить якшаться с отбросами общества.
– Договорились, – сказал Аксенте, став вдруг очень серьезным. – Договорились! – громко повторил он, как только за спиной снова послышалось “ээээ” бухгалтера.
– С одной поправкой, – уточнил Аксенте. – Свою тысячу ты получишь вместе с золотом. В среду утром. Идет?
“А она совсем не безмозглая”, подумал Геннадий, оставшись в кабинете один. “В отличие от этого идиота”, подумал Геннадий о главбухе, который не успевал даже за мыслью Риты, что уж говорить о его, Геннадия, мыслях.
Вот так беда и становится победой, торжествующе подумал Геннадий. Да, милые мои, сделаем так, как вы планируете, а как же иначе, думал он, представляя озадаченные рожи четырех недоносков.
Недоноски, кто же еще? Додумались же, нашли себе союзницу – шепелявую калеку! Козлы опущенные! Конечно опущенные – это ж как надо было опуститься, чтобы выследить Риту, ворваться к ней в дом и потребовать вынести на себе золотые изделия! Долбанные кретины! И ведь сами себя раскололи: золото, говорят, ведь у вас ненастоящее – надо же так проболтаться? Рита и сама бы с ними разобралась, причем не напрягаясь!
За кого они вообще всех принимают? И что будут делать с липовым золотом, зная, что оно липовое? Сорвут с Риты, бросятся наутек? Надо же было такими идиотами уродиться!
А ведь сценарий понятен даже ребенку, даже Рите. Всем, кроме придурковатого главбуха. Ну да, сценарий, ведь найдется и оператор и, понятное, дело, камера. Схема известная, по ящику сто раз показывали. Подойдут к Рите, включат камеру, а та и бегать не станет – договорились ведь! Попросят показать цепочку, а она и не откажет – договорились ведь. И браслет. И кольца. Нарочно для камеры поинтересуются, не в “Аурландию” ли она зазывает? Ну, она и кивнет – договорились ведь.
Тут-то все и произойдет. Одно движение лакмусовым карандашом по цепочке на Ритиной шее. Или по браслету на ее руке. Или по кольцу. Крик в камеру: “да это же фальшивка!” и все – можно смело заходить в магазин, где охранник обучен, словно тупая псина, кидаться прежде всего на тех, кто проявляет излишнее любопытство.
Последние перед титрам кадры и вовсе банальны: четверо мужчин – один с камерой, а трое – с раскрытыми удостоверениями, – вбегают в магазин, парализуя продавщиц и обезоруживая охранника убойным вооружением: включенной камерой и раскрытыми удостоверениями. До высадки спустя минуту-другую отряда полиции особого назначения этого вполне хватит.
Что ж, добро пожаловать, думал, щурясь в окно, Геннадий Аксенте и задумчиво кусал нижнюю губу. Сценарий предстоящей среды был теперь известен во всех подробностях, более того, сам он и являлся автором этого сценария, хотя те, кто его писал, даже не догадывались о таком изящном плагиате.
Лишь одна мысль не давала ему покоя, и от этой мысли он еще сильнее, до боли взгрызался верхними зубами в нижнюю губу. Никакие это не конкуренты, думал он. Может, налоговая, думал он. Или таможенный департамент. Или финансовая гвардия. Или у знакомого полковника из здания МВД напротив неприятности: Геннадий вынул было мобильный телефон, но звонить передумал, решив, что там, у телефона полковника, этого звонка только и ждут.
Что ж, пусть все идет как идет, подумал Геннадий. У нас все будет настоящее: золото на складах и даже не витринах, и, само собой, на шее, запястье и пальцах Риты. Хотя бы потому, что томпаку финансовая гвардия обрадуется куда больше. Или все-таки это менты?
С Ритой дело обстояло еще проще. Геннадий представил ее лицо – мерзкое, изъеденное то ли прыщами, то ли угрями, а может, и теми и другими, и машинально вытер руку о брюки. Не забыть бы пошутить про реквизит, который после съемок надо сдавать, подумал Геннадий и усмехнулся, представив ошарашенное и тупое выражение лица Риты, с которой охранник, брезгливо морщась, снимает цепочку. А потом браслет. А еще кольца. И, наконец, принимает из ее пока здоровой, но уже трясущейся руки тысячу долларов.
А труп куда, подумал Геннадий. Не сейчас, понятное дело, рассудил он. Запереть ее в подвале на пару недель, пока все забудется, и ее перестанут искать. Да и кто станет, хмыкнул он. Уволилась, не предупредив, да и не работала она официально, вспомнил Геннадий.
А труп – в озеро Гидигич. Или на свалку в Цынцэрены?
Поморщившись, Геннадий решил, что не стоит портить себе аппетит, тем более, что до обеда оставалось десять минут. Труп, свалка – все это мелочи, подумал он.
А серьезные вопросы отложим до среды.
***
– Чего она разоделась?
– Вот дура, в натуре разоделась!
– Валер, это че за маскарад, а?
Четвертый мужчина, на смуглом мрачном лице которого остановились три недоумевающих взгляда, молчал. “Заткнитесь, придурки, разве не видно, что ничего она не разоделась, и никакой это не маскарад”, хотел сказать он, но сказал лишь два слова.
– Заткнитесь, придурки, – сказал он.
Валерий лукавил – парни были правы, да он и сам это видел. Нет, никакого бального платья на Рите не было – все та же выцветшая футболка с грязным воротом и неопределенного цвета джинсы. Но вот поверх футболки красовалась – это было заметно даже с противоположного тротуара, на котором в ожидании зеленого сигнала светофора застыли четверо сообщников – золотая цепочка, а запястье правой, здоровой руки Риты украшал – насколько можно было украсить эту уродину – бросающий солнечные блики браслет.
– Все идет по плану, – сказал Валерий и посмотрел на светофор.
Красный человечек несколько раз исчез и снова появился, предвещая появление человечка зеленого.
– А план такой, – говорил Валерий Рите три дня назад, стараясь не обращать внимание на доносившийся из коридора стон. Если Рита не обращает внимание на связанную мать, зачем остальным напрягаться?
– Двигаться еще больше, – говорил Валерий. – Подходить к прохожим, хватать их за руки. Бегать, канючить, умолять зайти в магазин.
– Уууу, – раздалось из коридора.
Рита кивнула Валерию, стараясь не обращать внимания на стоны матери. А может, и в самом деле не обращала – слишком уж непривычным и неожиданным было все происходящее в квартире. Хотя и возбуждающим, признавалась себе Рита. Четверо мужчин, вломившиеся в дом, и все ради нее, ради Риты. А ведь в последний раз, вспомнила Рита, мужчина в их доме бывал шестнадцать лет назад и был этим мужчиной Ритин отец, вернувшийся домой в свой последний вечер не ради дочери и даже не ради жены, а лишь для того, чтобы, предварительно вылакав на троих две бутылки водки, наблевать в прихожей, упасть прямо в блевотину, на карачках проползти из прихожей до туалета, снова проблеваться и уснуть – разумеется, в блевотине, – до утра, свернувшись клубочком перед унитазом. Не самое, думала Рита, торжественное прощание с семьей накануне гибели, но и не самое, признавала она, плохое времяпрепровождение, если знать, что ничего хорошего впереди не ждет.
– И вообще, будь активней, – наставлял Валерий. – В среду будет твой звездный час. Так не упусти же его!
Рита кивала, думая о том, что ее звездный час уже наступил. Здесь и сейчас. Четверо мужчин, не сводящих с нее, прыщавой калеки своих, пронзающих сердце глаз. У нее даже стало приятно тянуть внизу живота.
– Прояви себя! Покажи им всем, чего ты на самом деле стоишь! – все больше распалялся Валерий. – Ну а мы уж не подведем. Правда, парни? – обернулся он, и парни вразнобой закивали.
– И – кричи, – сказал Валерий. – Кричи, кричи громче, ни секунды не молчи! Не пропускай ни одного прохожего, слышишь?
Рита кивала, не переставая.
– Не подведешь? – спросил Валерий.
Рита продолжала кивать.
– Договорились? – спросил Валерий.
Кивки внезапно прекратились.
– Не понял, – удивился Валерий.
– Трифта, – сказала Рита.
– Еще раз, – подался вперед Валерий.
– Три. Фта.
– Триста? – уточнил Валерий, и был вознагражден новым кивком.
Он оглянулся на корешей и полез в карман.
– Законное требование, – сказал он и протянул Рите триста леев.
– Долларов, – не сделала попытку взять деньги Рита.
– Что-о-о? – прозвучали одновременно сразу четыре мужских голоса.
Внизу живота у Риты словно что-то оторвалось и она почувствовала невыразимое наслаждение, будто внутри у нее опрокинулась банка меда.
– Как хотите, – расплылась она в блаженной улыбке. – Тогда бев меня.
– Тихо, тихо, – тихо сказал Валерий. – Мы согласны. Согласны! – громче повторил он, услышав за спиной недоуменное “ээээ” Георгия. – Надеюсь, ты понимаешь, что в случае чего бежать тебе некуда.
Рита кивнула – на этот раз одними глазами.
Вздохнув, Валерий снова полез в бумажник, который не успел спрятать в карман и вынул из него три зеленоватые купюры.
– Если все пройдет как надо, – протянул он деньги, – получишь еще двести. Зуб даю, – добавил он, чиркнув бумажником по верхним передним зубам. – Наверное, никогда таких денег и не видала, а?
Рита восторженно пялилась на портрет Франклина.
– Ну, мы пойдем тогда, – скорее спросил, чем сообщил Валерий и поднялся первым.
***
– Ну, пошли, – сказал Валерий и четверо крепких на вид мужчин ступили на “зебру” пешеходного перехода, отделяющего здание министерства внутренних дел от филиала “Агроиндбанка”. Еще одна “зебра” – между банком и историческим зданием, угол которого занимал магазин ювелирных изделий “Аурландия”, – осталась за их спиной даже быстрее чем первая, и это при том, что второй переход – через проспект Штефана Великого – был в два раза длиннее первого. Может, это случилось оттого, что мужчины перешли на бег?
– Волото, пофти даром! – что было духу заорала Рита в лицо Валерию.
– Чего, дура, вырядилась? – прошипел он, но Рита с криком о семидесятипроцентной скидке уже увязалась за ускорившим шаг мужиком с дипломатом.
Делать ей это не следовало – договорились ведь. С Валерием – уж точно.
Ах, какой это был расчет, какая идея! Сидя с Валерием в ресторане “Нистру”, почти напротив магазина “Аурландия”, трое корешей только и делали, что хлопали глазами и поминутно оглядывались по сторонам.
– Вы что, не понимаете? – шипел на них Валерий. – Идиоты вы, что ли? Это же ИДЕЯ! – произнес он так, чтобы было понятно, что писать слово нужно исключительно заглавными буквами.
Покидая ресторан час спустя, он пропустил вперед Андрея, Костю и Георгия, лица которых, в отличие от его неизменной мрачности, светились уверенностью в будущем, причем не только в ближайшем. Как по команде повернув головы в сторону мелькающей в конце квартала девахи, продолжавшей, без устали и без мало-мальского успеха, доставать прохожих сомнительными и мало понятными, ввиду дефекта дикции, призывами, трое сообщников восторженно оглянулись на четвертого.
Ну точно, ИДЕЯ! Уговорить, уломать, подкупить, запугать, одним словом, сделать все, чтобы калека перед магазином шумела еще сильнее. Кричала в два раза громче! Была трижды назойливей! Есть ли лучшее средство отпугивания от магазина прохожих? Тем более, в те несколько минут, пока в нем будут хозяйничать четверо вооруженных грабителей?
– Учтите, охранника это тоже отвлечет, – сказал Валерий, тыча вилкой в коронное блюдо ресторана “Нистру”, обжигающий нёбо свиной гуляш. – Так-то они там внутри, уже и не замечают ее, не слышат, наверное. Главное, чтобы орала громче. А нам главное – побыстрее войти.
В магазин они вошли и в самом деле быстро, можно сказать, ворвались. Одновременно с тем, как замолчала Рита, и это была первая неожиданность. Вторая ждала их внутри – трое мужчин в деловых костюмах посреди торгового зала, в одном из которых, в том, что стоял слева, грабители узнали охранника, а в том, что посередине – директора магазина: за две недели наблюдения четверка сообщников не раз видела, как он парковал свой “БМВ” прямо под окнами магазина. Того, что стоял слева от директора, никто из четверки не узнал, но то, как этот немолодой, лысый мужик держал правую руку за спиной, Валера понял, что он в ней прячет. А заодно – что прячут за спинами директор и охранник.
Рита же не сводила глаз со своей недавней жертвы – человека с дипломатом, который, вероятно, забыл о существовании Риты уже через секунду после того, как она замолчала. Замолчала и пошла, убыстряя шаг, вниз по улице Александри, прочь от магазина ювелирных изделий “Аурландия”. Так она и шла – недолго, секунд пять, – вперед, обернув голову вполоборота назад, пока мужчина не выронил дипломат. Чемодан упал посередине пешеходного перехода, а еще через мгновение мужчина, похоже, забыл и о существовании дипломата. Забыл и побежал, стоило лишь прозвучать второму выстрелу.
После третьего, четвертого, пятого и еще с десятка выстрелов – вздумай Рита их считать, она сбилась бы со счета максимум после восьмого, – следом за мужчиной, напрочь забывшем о собственном дипломате, с визгом и криками бросилось еще человек пятнадцать, не исключая тех, кто до этого шел мужчине с дипломатом навстречу.
Прихрамывая, Рита тоже побежала, но быстрее ее оказались пятеро: две девушки, один парень с татуировкой на плече и женщина с ребенком на руках. На ближайшем перекрестке Рита обернулась – перед магазином не было ни души – и, тяжело дыша, полезла в подъехавшее маршрутное такси. В маршрутке Рита сообразила, что доехать сможет до железнодорожного вокзала, а уж там всегда найдется пара-тройка свободных такси.
Она полезла в карман липнущих к телу джинсов и нащупала плотный гладкий конверт. В конверте лежал загранпаспорт, в котором не было ни одной отметки о прибытии в Молдавию, равно как и об убытии из нее, хотя с даты выдачи документа минуло четыре года. Рита вспомнила, как мать постоянно напоминала ей, что если бы за паспорт потребовали хотя бы лей – а Рите по инвалидности документ был положен бесплатно – она ни за что не стала бы тратить время на сбор бесконечных справок и стояние в очередях в паспортном столе.
Еще в конверте находился билет на самолет в один конец, и концом этим была Москва. Самолет вылетал завтрашним утром, и Рита подумала, что провести ночь в лесопосадке напротив аэропорта, должно быть, не так уж страшно, тем более что майской ночью можно не опасаться заморозков. Еще Рита подумала, что если не все выстрелы в магазине достигли адресатов, дома следовало ожидать непрошенных гостей, и ей не хотелось бы, чтобы кроме привязанной к стулу и двое последних суток пролежавшей без сознания матери, эти гости застали бы и ее саму. В среду утром, в последний раз выходя из квартиры, Рита с удивлением поняла, что уже не чувствует исходящего от матери запаха испражнений, от которого ее мутило с прошлой пятницы. На прощание помахав сидевшей на стуле с закрытыми глазами матери, Рита проверила правый передний карман на наличие конверта с паспортом и билетом, а правый задний – на наличие ста пятнадцати оставшихся после покупки билета долларов.
Должно хватить, думала она и, привстав, изогнулась, чтобы похлопать себя правой рукой по левому заднему карману. В кармане лежала тысяча долларов, а на шее – золотая цепочка, вспомнила Рита и с опаской оглянувшись на пассажиров, запихнула ее под футболку. Браслет она спрятала, зажав руку почти по локоть между ног.
Теперь уж точно хватит, бесшумно вздохнула Рита и подумала, что это, должно быть, не такая уж и проблема – разыскать в Москве Дмитрия Крылова. А там – полбеды позади, ведь он, ее милый бородач, время от времени бывает в Париже, и уж точно не только затем, чтобы потом показывать по телевизору его уютные улочки, его старинные дворцы, его сказочные парки и живописные набережные. Так пусть он возьмет ее с собой – у нее деньги есть, честное слово!
На взаимность она не рассчитывает, и даже обязуется ближе чем на два, или, если ему будет угодно, на пять метров, не подходить. Она согласна смотреть на него сзади и издали, и пусть он окажется даже ниже, чем она ожидает. Лишь бы он шел впереди, как специально обученный пес-поводырь – уверенно и бесстрастно, и рассказывал бы, рассказывал, рассказывал…
Своим вкрадчивым – настолько, что приходится увеличивать громкость телевизора, – голосом рассказывал бы о Париже и привел бы ее туда, где она не может, не имеет права не побывать хотя бы раз в этой своей распроклятой жизни. На Площадь инвалидов, едва ступив на которую, она почувствует, как разглаживается лицо, как растет и выпрямляется на глазах рука и как больше не тянет хромать.
И тогда, втянув раздувшимися ноздрями сладкий парижский воздух, она почувствует себя человеком.