Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2010
Родилась в Петербурге. Там же закончила медицинский институт, затем, с отличием, Литературный институт в Москве. Как прозаик дебютировала повестью “Евгеша и Аннушка” (“Знамя”, № 7 за 1990). С этого момента по настоящее время – множественные публикации в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Волга”, “Урал”, “Нева” и др. Вышло пять книг прозы в России и шесть – за рубежом. Участие в многочисленных российских и зарубежных антологиях. Проза переведена на английский, финский, немецкий, шведский, японский, итальянский, французский, нидерландский, норвежский, словацкий, словенский, эстонский, латышский языки. Сама она переводила поэзию с итальянского, нидерландского, новогреческого, английского и словенского языков, а также фламандскую прозу. Финалист премий Букер, Большая книга, им. И. П. Белкина. С 1995 года живет в Нидерландах.
Из цикла “Слова исключения”
БРЕМЯ
в юности прыщи
в старости морщины
между тем и этим
поцелуи
пощёчины
слёзы
кислотное чувство собственного достоинства
много косметики
после сезона морщин
обнажается череп
как в самый отлив обнажается берег
становятся зримы
скалы
впадины
скулы
отростки
выросты и наросты
какие-то, боже, бугры и провалы
ухабы и рытвины
и много ещё чего
известного только узким специалистам
она купила на рынке
африканскую маску
поносить перед самым концом вместо кожи лица
маска знает волшебное слово “
только очень уж чёрная
ИМЯ
Громадный,
чёрно-венозный,
словно его душили,
с базедовыми глазищами,
дракон огнедышащий,
сын Уганды,
в ноздре –
кольцо племенного быка;
нос дополнительно раскурочен
кокаином и боксом;
в плечах воплотился мощный размах генокода;
мошонка:
табачный кисет слоновьего стада Мбарары
и два бильярдных шара в замшевых лузах.
Сын Уганды,
с нежной татуировкой
на боеголовке члена: шипы и розы;
насмерть стоящий,
размером с полено,
член
с выправкой лейтенанта из Légion étrangère.
Сын Уганды,
задрюченный пасынок
факсово-пипифаксовой,
обдолбанной,
sorry,
объединённой
Европы.
Сын Уганды,
бык и кровавая тряпка в едином тандеме.
Ну, мне бы так и подумалось, именно про корриду, если
была бы я каталонкою – или же астурийкой,
или там андалузкою – или, как её там, кантабрийкой.
Но мне не дано вспоминать о корриде, ведь я –
дочь Соломона и внучка царя Давида, однако
не матерью, но тульскою крестьянкой
я вскормлена
в тех (определенье опустим) пенатах,
где морошки не может никак допроситься
их лучший поэт,
хоть морошки – греби там себе невозбранно лопатой.
Вернёмся однако к событиям той one—night—stand.
Короче,
поэтому,
то есть
по причине моей прошлой жизни,
я вижу,
во время корриды,
совсем не корриду,
а чёткий
вид ветра,
что, в переводе с японского, кажется,
значит
ландшафт:
захезанное,
хотя и застиранное беззаветно
знамя:
дырявую простыню
над осевшим
бревенчатым остовом сельсовета –
и вот,
уже крупным планом,
я вижу древко. Да, древко –
то самое –
в три мужицкие пальца обхватом –
то самое
(нет, там было не древко,
там был черенок
лопаты –
лопаты-копалки, лопаты-долбилки и ковырялки,
тот черенок лопаты,
которым
так глубоко, так подробно, так долго –
словно это проктологическое исследование, то есть
колонофиброскопия с ретроградной илеоскопией –
короче, тот самый как есть черенок,
которым
долбили-долбили-долбили, всем скопом, долбили-долбили-долбили
красивого генерала
в лирико-философском фильме “Хрусталёв, машину!”)…
Но не генерал я, а просто солдат,
хотя в той же самой незавидной позиции,
точнее – в разнообразных позициях, одна незавидней другой,
то есть, если вываливать начистоту,
я есть дезертир,
старлей медицинской службы запаса,
короче, лепило
(кстати, как и тот генерал) –
в силу чего
анатомия, равно как и физиология человека –
нормальная ли, патологическая –
мне быстро надоедают.
По этой же самой причине,
в смысле, от смертной скуки,
к тому же – от жесточайшей бессонницы на фоне отсутствия барбитуратов,
а именно, в 5:17 утра,
я спрашиваю у нелегального негра, как его имя,
хотя бы фиктивное –
или там, nick—name, user—name,
а он, этот mother fucker,
отвечает мне внятно “Idi Amin” – и стреляет себе в живот.
Наверное,
он очень любил Бертолуччи.
Короче,
я не успеваю оказать ему медицинскую помощь,
а, самое главное,
я так и не успеваю ему сообщить,
что меня
зовут
Anabella.
ПЛАМЯ
(МОРОЗКО, римейк)
сказка
Что, девчушка,
яблочко-погремушка,
ладно ли будет,
коли отца засудят?
Отчим тебя – ну лупить-колотить!
Не заступятся люди!
Да и мама тебя перестанет любить.
Тепло ль тебе будет?
– Тепло, Господь-батюшка.
Что, молодица,
до пят косица—пшеница,
плат голубой до бровей,
что будет, коль молодец въяве приснится
цыганских кровей,
иль хуже того взблазнится –
куда уже хуже! – еврей.
А ты и помыслить о нём не смей.
Тепло ль тебе будет?
– Тепло, Господь-батюшка.
Что, молодайка,
кофта – бархатная размахайка,
пышная юбка – сплошь маки-цветы:
в тяжести ты.
Ох, горе позорное: семя не мужа –
муж-то бледен, смертельно недужен –
а бровастого борова-свёкра –
от слёз твоих горьких в горнице мокро,
всяк мозгляк зубоскалит,
всяк, подъелдыкнув по-крысьему, судит…
Тепло ль тебе будет?
– Тепло, Господь-батюшка.
Что, вдовица,
как жива ты? – есть чему удивиться.
Отрада-сынок угодил в аты-баты,
в эти, как их, в стройбаты,
а дочурка-оторва под мужиками уже побывала –
даже допреж того, как девицею стала,
да не задаром, ещё похлеще, – за баксы,
накупила себе макияжу-ваксы –
насандалила очи – что чёрные кляксы –
и рванула к брату, к “стройбату” –
раздвигать ноги в казармах за плату –
а то и за так – небось, не убудет.
Тепло ль тебе будет?
– Тепло, Господь-батюшка.
Что, старуха,
мохом поросшее ухо,
в ямах глазниц – считанные денёчки,
в пещере рта – чёрные черви-пенёчки,
слизисто-серый синюшный язык
от пищи домашней давно отвык,
в черепе, под платочком, – одни лишь тире да точки.
Страшны твои дни!
Страшнее дней – твои ночки.
А я – ещё холоду тебе наддам да прибавлю!
А ну как бездвижной тебя оставлю!
А ну как ходить под себя мочой-калом заставлю!
И такой уж смрад пойдёт от тебя, иссохлой,
и такой уж дух истерзает тебя заклёклый,
что могила тебе покажется тёплой.
Ну что, тепло ли тебе теперь, красна девица?!
– Тепло, Господь-батюшка.
ТЕМЯ
(и чем на него капают)
Группа учёных из Мичиганского университета (США)
открыла,
что процесс дыхания
наносит здоровью человека непоправимый ущерб.
Имеется в виду не загрязнённый воздух,
то есть не air pollution,
а процесс дыхания как таковой,
запущенный с первым ветхозаветным вдохом:
регулярное сокращенье дыхательных мышц;
набуханье гроздей винограда
в тайниках прозрачной под лучами рентгена
грудной клетки;
щедрое кислородное насыщение артериального кровотока,
механизм аэробного окисления тканевых клеток.
Каждый вдох ведёт нас, –
заключили учёные в своём научном отчёте, –
на шаг ближе к смерти;
каждый выдох –
это ещё один шаг в том же самом направлении.
Если бы человек отказался от вредной привычки дышать,
он был бы вечен.
Такого же мнения придерживаются их коллеги
из Утрехтского университета (Нидерланды):
Het leven brengt u
en anderen
rondom u ernstige
schade toe.
Het leven is dodelijk.
Uw arts of uw
apotheker
kan u helpen
te stoppen
met leven.*
СЕМЯ
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
в темноте, в глухоте, в похабени –
словом, были условия те,
при каких пробуждается гений.
Вон Спаситель: родился в яслях,
где лишь иней махрился в щелях.
да ослицы дрожали в соплях.
То есть – слёзы, и свары, и срам,
и морковки плешивая грядка –
катапультой сработали там
в пустоту, но иного порядка.
Прикасаясь устами к устам,
отвратил меня кровный бедлам,
чтобы впредь – неповадно ногам.
Долго я согревалась во льду,
словно устрица перед банкетом,
добавляя для понта звезду
кабакам с негритянским балетом,
здравый смысл поправ на корню.
И кипела сисястая ню:
моё имя синело в меню.
После – звёзды голландских глициний
забивал сорняками Рунет,
и я буквы крала из латыни,
на замок заперев кабинет.
И с кувшином (долблёною дыней)
за водой отправлялась в пустыню,
где мне в кайф миражи и поныне.
А на старте – лишь пар от помоев,
вечер, кладбище старческих лиц,
но зато я в затёртых обоях
зрила лики невиданных птиц.
И олени брели к водопою,
прячась в коврике, что надо мною
их спасал домотканой ценою.
Но, сначала, девчонкой в Сезаме,
погибала зазря красота,
льнули к дауну финские сани,
и в нокдаун вела немота.
Дифтерит, синяки под глазам…
Цыц, Багрицкий! Мы сами с усами –
идиш, вши, нищета.
ПУТЬ
(Я ВЕРНУЛАСЬ В МОЙ ГОРОД)
питерская песенка
Плывёт хозяйкой чайка-пташечка
на отшвартованном борту.
На мне тельняшечка-рубашечка
и зубы белые во рту.
Ох, паруса мои, обновочки!
Бурлит шампанское в реке.
На сердце сплошь татуировочки –
Все на нерусском языке.
– К чему – музычка подзаборная,
блатняцкий лагерный стилёк?
– Так ведь загробье забугорное –
за Стиксом, чуть наискосок…
Ох, паруса мои, обновочки!
Бурлит шампанское в реке.
На сердце сплошь татуировочки –
Все на нерусском языке.
Подельнички, мир праху вашему!
Кому спасибо ввек должна,
свой лоб рассаживая заживо? –
За всех вернулась я одна.
Ох, паруса мои, обновочки!
Бурлит шампанское в реке.
На сердце сплошь татуировочки –
Все на нерусском языке.
А триколорную полосочку
полощет по ветру флагшток…
Невы свинцовую причёсочку
целую в каждый завиток…
Ох, паруса мои, обновочки!
Бурлит шампанское в реке.
На сердце сплошь татуировочки –
Все на нерусском языке.
October, 2009
* Жизнь приводит вас и окружающих к серьёзным повреждениям. Жизнь смертельна. Ваш домашний врач или аптекарь могут помочь вам освободиться от этой вредной привычки. (Чуть изменённая надпись на сигаретной пачке. — Автор.)