Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2010
Родилась в Петербурге. Там же закончила медицинский институт, затем, с отличием, Литературный институт в Москве. Как прозаик дебютировала повестью “Евгеша и Аннушка” (“Знамя”, № 7 за 1990). С этого момента по настоящее время – множественные публикации в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Волга”, “Урал”, “Нева” и др. Вышло пять книг прозы в России и шесть – за рубежом. Участие в многочисленных российских и зарубежных антологиях. Проза переведена на английский, финский, немецкий, шведский, японский, итальянский, французский, нидерландский, норвежский, словацкий, словенский, эстонский, латышский языки. Сама она переводила поэзию с итальянского, нидерландского, новогреческого, английского и словенского языков, а также фламандскую прозу. Финалист премий Букер, Большая книга, им. И. П. Белкина. С 1995 года живет в Нидерландах.
Из цикла “Слова исключения”
БРЕМЯ
в юности прыщи
в старости морщины
между тем и этим
поцелуи
пощёчины
слёзы
кислотное чувство собственного достоинства
много косметики
после сезона морщин
обнажается череп
как в самый отлив обнажается берег
становятся зримы
скалы
впадины
скулы
отростки
выросты и наросты
какие-то, боже, бугры и провалы
ухабы и рытвины
и много ещё чего
известного только узким специалистам
она купила на рынке
африканскую маску
поносить перед самым концом вместо кожи лица
маска знает волшебное слово “cheeeeese”
только очень уж чёрная
ИМЯ
Громадный,
чёрно-венозный,
словно его душили,
с базедовыми глазищами,
дракон огнедышащий,
сын Уганды,
в ноздре –
кольцо племенного быка;
нос дополнительно раскурочен
кокаином и боксом;
в плечах воплотился мощный размах генокода;
мошонка:
табачный кисет слоновьего стада Мбарары
и два бильярдных шара в замшевых лузах.
Сын Уганды,
с нежной татуировкой
на боеголовке члена: шипы и розы;
насмерть стоящий,
размером с полено,
член
с выправкой лейтенанта из Légion étrangère.
Сын Уганды,
задрюченный пасынок
факсово-пипифаксовой,
обдолбанной,
sorry,
объединённой
Европы.
Сын Уганды,
бык и кровавая тряпка в едином тандеме.
Ну, мне бы так и подумалось, именно про корриду, если
была бы я каталонкою – или же астурийкой,
или там андалузкою – или, как её там, кантабрийкой.
Но мне не дано вспоминать о корриде, ведь я –
дочь Соломона и внучка царя Давида, однако
не матерью, но тульскою крестьянкой
я вскормлена
в тех (определенье опустим) пенатах,
где морошки не может никак допроситься
их лучший поэт,
хоть морошки – греби там себе невозбранно лопатой.
Вернёмся однако к событиям той one—night—stand.
Короче,
поэтому,
то есть
по причине моей прошлой жизни,
я вижу,
во время корриды,
совсем не корриду,
а чёткий
вид ветра,
что, в переводе с японского, кажется,
значит
ландшафт:
захезанное,
хотя и застиранное беззаветно
знамя:
дырявую простыню
над осевшим
бревенчатым остовом сельсовета –
и вот,
уже крупным планом,
я вижу древко. Да, древко –
то самое –
в три мужицкие пальца обхватом –
то самое
(нет, там было не древко,
там был черенок
лопаты –
лопаты-копалки, лопаты-долбилки и ковырялки,
тот черенок лопаты,
которым
так глубоко, так подробно, так долго –
словно это проктологическое исследование, то есть
колонофиброскопия с ретроградной илеоскопией –
короче, тот самый как есть черенок,
которым
долбили-долбили-долбили, всем скопом, долбили-долбили-долбили
красивого генерала
в лирико-философском фильме “Хрусталёв, машину!”)…
Но не генерал я, а просто солдат,
хотя в той же самой незавидной позиции,
точнее – в разнообразных позициях, одна незавидней другой,
то есть, если вываливать начистоту,
я есть дезертир,
старлей медицинской службы запаса,
короче, лепило
(кстати, как и тот генерал) –
в силу чего
анатомия, равно как и физиология человека –
нормальная ли, патологическая –
мне быстро надоедают.
По этой же самой причине,
в смысле, от смертной скуки,
к тому же – от жесточайшей бессонницы на фоне отсутствия барбитуратов,
а именно, в 5:17 утра,
я спрашиваю у нелегального негра, как его имя,
хотя бы фиктивное –
или там, nick—name, user—name,
а он, этот mother fucker,
отвечает мне внятно “Idi Amin” – и стреляет себе в живот.
Наверное,
он очень любил Бертолуччи.
Короче,
я не успеваю оказать ему медицинскую помощь,
а, самое главное,
я так и не успеваю ему сообщить,
что меня
зовут
Anabella.
ПЛАМЯ
(МОРОЗКО, римейк)
сказка
Что, девчушка,
яблочко-погремушка,
ладно ли будет,
коли отца засудят?
Отчим тебя – ну лупить-колотить!
Не заступятся люди!
Да и мама тебя перестанет любить.
Тепло ль тебе будет?
– Тепло, Господь-батюшка.
Что, молодица,
до пят косица—пшеница,
плат голубой до бровей,
что будет, коль молодец въяве приснится
цыганских кровей,
иль хуже того взблазнится –
куда уже хуже! – еврей.
А ты и помыслить о нём не смей.
Тепло ль тебе будет?
– Тепло, Господь-батюшка.
Что, молодайка,
кофта – бархатная размахайка,
пышная юбка – сплошь маки-цветы:
в тяжести ты.
Ох, горе позорное: семя не мужа –
муж-то бледен, смертельно недужен –
а бровастого борова-свёкра –
от слёз твоих горьких в горнице мокро,
всяк мозгляк зубоскалит,
всяк, подъелдыкнув по-крысьему, судит…
Тепло ль тебе будет?
– Тепло, Господь-батюшка.
Что, вдовица,
как жива ты? – есть чему удивиться.
Отрада-сынок угодил в аты-баты,
в эти, как их, в стройбаты,
а дочурка-оторва под мужиками уже побывала –
даже допреж того, как девицею стала,
да не задаром, ещё похлеще, – за баксы,
накупила себе макияжу-ваксы –
насандалила очи – что чёрные кляксы –
и рванула к брату, к “стройбату” –
раздвигать ноги в казармах за плату –
а то и за так – небось, не убудет.
Тепло ль тебе будет?
– Тепло, Господь-батюшка.
Что, старуха,
мохом поросшее ухо,
в ямах глазниц – считанные денёчки,
в пещере рта – чёрные черви-пенёчки,
слизисто-серый синюшный язык
от пищи домашней давно отвык,
в черепе, под платочком, – одни лишь тире да точки.
Страшны твои дни!
Страшнее дней – твои ночки.
А я – ещё холоду тебе наддам да прибавлю!
А ну как бездвижной тебя оставлю!
А ну как ходить под себя мочой-калом заставлю!
И такой уж смрад пойдёт от тебя, иссохлой,
и такой уж дух истерзает тебя заклёклый,
что могила тебе покажется тёплой.
Ну что, тепло ли тебе теперь, красна девица?!
– Тепло, Господь-батюшка.
ТЕМЯ
(и чем на него капают)
Группа учёных из Мичиганского университета (США)
открыла,
что процесс дыхания
наносит здоровью человека непоправимый ущерб.
Имеется в виду не загрязнённый воздух,
то есть не air pollution,
а процесс дыхания как таковой,
запущенный с первым ветхозаветным вдохом:
регулярное сокращенье дыхательных мышц;
набуханье гроздей винограда
в тайниках прозрачной под лучами рентгена
грудной клетки;
щедрое кислородное насыщение артериального кровотока,
механизм аэробного окисления тканевых клеток.
Каждый вдох ведёт нас, –
заключили учёные в своём научном отчёте, –
на шаг ближе к смерти;
каждый выдох –
это ещё один шаг в том же самом направлении.
Если бы человек отказался от вредной привычки дышать,
он был бы вечен.
Такого же мнения придерживаются их коллеги
из Утрехтского университета (Нидерланды):
Het leven brengt u
en anderen
rondom u ernstige
schade toe.
Het leven is dodelijk.
Uw arts of uw
apotheker
kan u helpen
te stoppen
met leven.*
СЕМЯ
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
в темноте, в глухоте, в похабени –
словом, были условия те,
при каких пробуждается гений.
Вон Спаситель: родился в яслях,
где лишь иней махрился в щелях.
да ослицы дрожали в соплях.
То есть – слёзы, и свары, и срам,
и морковки плешивая грядка –
катапультой сработали там
в пустоту, но иного порядка.
Прикасаясь устами к устам,
отвратил меня кровный бедлам,
чтобы впредь – неповадно ногам.
Долго я согревалась во льду,
словно устрица перед банкетом,
добавляя для понта звезду
кабакам с негритянским балетом,
здравый смысл поправ на корню.
И кипела сисястая ню:
моё имя синело в меню.
После – звёзды голландских глициний
забивал сорняками Рунет,
и я буквы крала из латыни,
на замок заперев кабинет.
И с кувшином (долблёною дыней)
за водой отправлялась в пустыню,
где мне в кайф миражи и поныне.
А на старте – лишь пар от помоев,
вечер, кладбище старческих лиц,
но зато я в затёртых обоях
зрила лики невиданных птиц.
И олени брели к водопою,
прячась в коврике, что надо мною
их спасал домотканой ценою.
Но, сначала, девчонкой в Сезаме,
погибала зазря красота,
льнули к дауну финские сани,
и в нокдаун вела немота.
Дифтерит, синяки под глазам…
Цыц, Багрицкий! Мы сами с усами –
идиш, вши, нищета.
ПУТЬ
(Я ВЕРНУЛАСЬ В МОЙ ГОРОД)
питерская песенка
Плывёт хозяйкой чайка-пташечка
на отшвартованном борту.
На мне тельняшечка-рубашечка
и зубы белые во рту.
Ох, паруса мои, обновочки!
Бурлит шампанское в реке.
На сердце сплошь татуировочки –
Все на нерусском языке.
– К чему – музычка подзаборная,
блатняцкий лагерный стилёк?
– Так ведь загробье забугорное –
за Стиксом, чуть наискосок…
Ох, паруса мои, обновочки!
Бурлит шампанское в реке.
На сердце сплошь татуировочки –
Все на нерусском языке.
Подельнички, мир праху вашему!
Кому спасибо ввек должна,
свой лоб рассаживая заживо? –
За всех вернулась я одна.
Ох, паруса мои, обновочки!
Бурлит шампанское в реке.
На сердце сплошь татуировочки –
Все на нерусском языке.
А триколорную полосочку
полощет по ветру флагшток…
Невы свинцовую причёсочку
целую в каждый завиток…
Ох, паруса мои, обновочки!
Бурлит шампанское в реке.
На сердце сплошь татуировочки –
Все на нерусском языке.
October, 2009
* Жизнь приводит вас и окружающих к серьёзным повреждениям. Жизнь смертельна. Ваш домашний врач или аптекарь могут помочь вам освободиться от этой вредной привычки. (Чуть изменённая надпись на сигаретной пачке. — Автор.)