Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2010
Алексей Александров
Название для книги
Евгений Заугаров. Избр-е. – Саратов: Литературный клуб «Дебют», 2010. – 44 с. – (Поэты Саратова).
Сборник в сорок с небольшим страниц, сверхплотная верстка, формат скорее брошюры, чем книги, вышел в новой серии «Поэты Саратова» местного клуба «Дебют». В серии – шесть книг, то есть пять авторских книжечек плюс один сборник, эдакая мини-антология с претенциозным названием «Посвященные: Мышь-ление» и довольно непростой организацией текстов внутри. Неизвестно, будет ли продолжение, но сам факт появления такого проекта радует – не часто в провинции обращают внимание на современную поэзию, предпочитая «знакомить» читателя с переизданиями сочинений Есенина или в лучшем случае проверенного временем Евтушенко, или творениями их многочисленных эпигонов. Впрочем, будем надеяться… Итак, «Избр-е»[1].
Хорошее название для книги, на грани издевательства и самоуничижения, чем и кажутся на первый взгляд стихи Евгения Заугарова. А что, в самом деле, приходит на ум после прочтения таких вот строк:
Помню первое своё дежурство.
Времени примерно три часа
ночи. Я ужасно хочу спать.
У ворот горит один фонарь,
освещает запертые двери,
часть забора, больше ничего.
Обратил вниманье на полоску
света вдоль одной двери в подсобку.
Подошёл, а дверь не заперта.
(«Таксопарк»)
Этот текст – как фрагмент, так и все стихотворение полностью, – вроде бы не требует расшифровки, абсолютно лишен красивостей и прочих «важных» примет «поэтичности», «художественности», вернее того, что под этим зачастую неверно понимается; он обескураживающее прост. Но с другой стороны, у читателя сразу же возникает чувство внутреннего напряжения, которое не ослабевает до конца этого сравнительно большого по объему произведения. Эпизод из жизни ночного сторожа, попытка уснуть, поиск удобного для этого места превращаются в блуждание в безлюдном лабиринте с характерными для Е.З. подробностями.
Производственные душевые
типа этой не оснащены
дорогой сантехникой. Смеситель –
это просто длинная труба,
загнутая сверху гусаком,
на конец которого навинчено
нечто говорящее, что это
всё-таки не что иное как
душ, и под него надо вставать.
Кран не закрывался до конца.
Получается такой двойной эффект – внешняя простота ситуации, бесхитростные наблюдения заключены в оболочку чуть ли не триллера. Читатель, ожидающий развязки этого приключения в поисках места для сна, получает в конце что-то наподобие катарсиса в виде освобождения от ночных кошмаров.
Пол под душем был довольно чистым.
Искренно обрадовавшись этому,
первым делом я отмыл ступни
(там было достаточно темно,
я вполне мог наступить в говно).
Совершенно неизвестно сколько
времени я там стоял как пугало,
но когда я выходил оттуда,
были уже утренние сумерки.
Вообще сумрачные темы на грани появления то ли представителей мира призраков, то ли чудовищ, то ли дефектов засвеченных фотоснимков – характерная черта поэзии Евгения Заугарова. Стихи его – это большей частью монолог в отсутствии того самого собеседника, о котором писал Мандельштам, внутренняя речь в пустынном городе (например, в стихотворении «Борисоглебск» и многих других), который населен вещами, предметами обстановки, кусками техногенных конструкций. Но при этом нет и никакого нагнетания эмоций, связанных со всем этим ночным миром. У Заугарова вещи называются своими именами, градус повествования не зашкаливает, напротив, он намеренно снижен.
Ночь. Окрестный пейзаж небросок.
Когда закроешь глаза, обнаружишь точку,
где улыбающийся подросток
молотит в ржавую бочку.
(«Троллейбус шестнадцатый подъезжает…»)
Одиночество альтер-эго автора, помноженное на приступы астении («…Мать говорила: / кому охота / смотреть на тебя, / на дурака? – с неплотно / застёгнутым воротником, / с неплотно / закрытым ртом, / плюнул в грязь»), придает картинке еще более отстраненный вид. Но в поле зрения поэта появляется неожиданная деталь, и все изменяется.
Около первого советского морга
всегда пахнет какой-то дрянью –
сожжёнными изоляторами,
непонятными растворителями
и жареной картошкой.
Последнее характерно больше
для вечернего времени, когда
мужья возвращаются с работы, и их
встречают улыбающиеся домохозяйки.
«Руки, понимаешь, в муке, поэтому
не обнимаю. Дети? Дети на улице…»
И тут через открытое окно в комнату
входит очень низкая нота: это
лает чёрный дог ночи.
Мир в стихотворениях Е.З. легко узнаваем, это все то же место, где мы засыпаем и просыпаемся, и снится нам приблизительно то же, но у автора «Избр-е» получается разглядеть во всех подробностях пресловутую «изнанку жизни». Возвращаясь к названию: кажется неслучайным у автора пропуск именно тех букв, которые, будучи набранными латиницей, подразумевают прожитый год – неважно какой и по какому календарю, – закольцованный весенним стихотворением, последним в этой до обидного короткой книге.