Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2010
Сергей Трунев
По гамбургскому счету
Леонид Костюков. Снег на щеке. М.: Арго-Риск; Книжное обозрение. 2009. – 48 с. – Книжный проект журнала «Воздух», вып. 42.
Снег на щеке… Если тает, значит ты еще жив. Если не тает, возможны разные варианты, однако в любом случае снег на щеке суть нечто временное, хрупкое, мимолетное. Как сама жизнь, бренность которой столь явственно проступает уже в самом первом (и, мне кажется, одном из самых лучших) стихотворении сборника – «Памяти тестя» – в каждой из ничтожных вещей, найденных в кармане куртки ушедшего из жизни родственника:
и в сиротстве бедных его вещей,
в каждой мелочи проступала смерть,
как когда-то из вод – твердь.
В сборнике сорок восемь страниц, двадцать одно стихотворение. Удачная, на мой взгляд, компоновка, позволяющая свести к минимуму самоповторы. Просто заметил как-то, что наилучший объем сборника, если это не антология, демонстрирующая различные манеры письма, – 30-35 стихотворений. После 45-ти читатель либо заканчивает читать, либо начинает тихо ненавидеть автора.
Периоды написания делят сборник на две неравные части. Первая, более объемная, включает стихи, написанные в период с 1996 по 2003 годы, и объединяет тематически настолько разные вещи, что принцип отбора остается под вопросом. Условно сквозным смысловым стержнем можно признать тему времени, на которую соответственно нанизываются мотивы отцов и детей, смерти и памяти.
Стилистически многие составляющие подборку тексты оставляют впечатление того, что автор устал, но мужественно и мучительно писал их, сознавая, что надо. Такое случается, когда вдохновения (простите за архаизм) нет, и приходится вытягивать текст за счет либо небанальных рифм (это не наш случай), либо за счет неожиданного, на грани потери смысла, сочетания образов. Результат – стихотворение теряет целостность, распыляется, разваливается на ряды удачных строк, к которым произвольным образом (потому, что надо) крепятся неудачные. Чтобы не быть голословным, приведу несколько примеров:
Выстиран, выглажен, ждет тебя,
Маленький, как-то нелепо плоский,
Напрочь бессмысленный без тебя,
Эти кресты, якоря, полоски,
Воздух дрожащий – все для тебя.
Это фрагмент стихотворения «Приемный сын», призванного передать ощущения отца, смотрящего на спящего в кроватке приемного сына. Очевидно, что рифма «тебя-тебя-тебя» едва ли может быть оценена как наиболее удачный из всех возможных вариантов, но, видимо в глазах автора ее наличие вполне окупается сочетанием «матросский-плоский-полоски». Стихотворение «Я вижу: высóко-высóко летят» содержит еще один прозрачный пример банальности:
а впереди как будто река,
и голоса оттуда окликают его,
но больно тут земля глубока.
Здесь, даже не принимая во внимание ритмическую нестыковку (в конце концов, придерживаться твердой формы или нет – это дело автора), закрывая глаза на смысловую несуразицу, все равно натыкаешься на рифму, каковую к настоящему времени разве что ленивый графоман не использовал. Как, собственно, и глагольную рифму, на которую давно пора наложить запрет, жаль, некому:
я понял, кого жалеть.
Хребет спасает, но по хребту
больнее можно задеть.
Что ж, опереться на пустоту –
ладонь об асфальт стереть.
Все та же смысловая нестыковка, заради «красивости»: опереться на пустоту нельзя, в то время как стереть ладонь об асфальт при достаточном желании можно, так что приравнивающее одно к другому тире здесь совершенно неуместно. Рифма «жалеть-задеть-стереть» также представляется не вполне удачной, а слово «можно» выпирает из строки, аки заусенец из пальца.
Стихотворение «Падают листья…» в ряду других выглядит наиболее целостным, звучит красиво, лирично, с ясным и безболезненным выходом в Вечность:
ветер возьмет свое.
Слышишь, пластинка скребет иглу?
Останови ее.
Отдельным блоком в сборнике представлены так называемые «Длинные стихотворения», о которых я практически ничего не могу сказать, поскольку чисто субъективно не люблю, если так можно выразиться, «длинную поэзию». То есть, прочитав их, я понял лишь то, что Леонид Костюков может писать практически обо всем на свете, и всегда это будет достаточно хорошо, и, возможно, кому-то из читателей и критиков импонирует именно такая поэзия, но вот лично меня – не зацепило. По субъективному читательскому опыту, который, разумеется, не является достаточным критерием правоты, замечу, что километры поэзии, как бы технично они не были сделаны, не способны разбудить в читателе иных чувств, кроме скуки и восхищения авторским упорством. Наступаю на горло собственной песне, дабы признать, что «длинные стихотворения» совершенно соответствуют мнению самого Леонида Костюкова, высказанному в интервью А. Пермякову: «Я говорил, что проза – один из живительных источников, которым питается поэзия. […] То есть это один из возможных источников» (Волга. № 2. 2008.С. 215). И это правда, но это же не означает, что напитавшись прозой, поэзия с необходимостью должна стать, как бы это сказать? Прозоподобной.
Второй блок включает всего семь стихотворений, написанных с 2005 по 2008 годы, и в этой небольшой подборке наиболее интересным мне показалось стихотворение «Крестный отец». Я бы назвал его гениальным, но интеллектуалы всех мастей и областей тут же поднимут на смех, со свойственной им вежливостью пояснив провинциальному недоучке, мол, в эпоху постмодерна гениальных стихотворений быть не может. Не буду спорить, скажу лишь, что одну и ту же реакцию я наблюдал при прочтении «Крестного отца» разным людям, а потом нечаянно выучил его наизусть и даже купил неоднократно виденный одноименный фильм смолодым Аль Пачино, и даже успел еще раз посмотреть. Оказалось, что стихотворение не только блестяще передает общую атмосферу фильма, но практически точно цитирует отдельные фразы. Помните?
в поле зреет золотой злак
усталых людей с настоящей работы
везет огромный жук-кадиллак
прольется много дурной крови
лучше не светиться возле струи
никогда не объединяйся ни с кем кроме
кроме своей семьи
На фоне этого стихотворения все остальные смотрятся «ничего себе» текстами, а чего, собственно, ожидать? В ряде их просматривается все та же тема бренности, хрупкости бытия, непрерывно изменяющего свои черты в столь же непрерывном потоке времени, где так трудно, почти невозможно ни удержаться, ни удержать, и поэтому, наверное, строчки замыкающего подборку стихотворения звучат практически как призыв:
Дальше только хуже, теснее, темнее.
Не уходите далеко, постоянно перекликайтесь.
В целом, сборник производит неоднозначное впечатление. Ну, был бы Леонид Костюков начинающим, никому не известным, провинциальным автором, мечтающим о «столичной публикации». Так ведь нет… И от того непонятны мотивы, следуя которым, автор, способный писать блестящие стихи, согласился на выпуск этого, по гамбургскому счету, среднего сборника, основное содержание которого составляют явно «проходные» тексты.
Сергей Трунев
По гамбургскому счету
Леонид Костюков. Снег на щеке. М.: Арго-Риск; Книжное обозрение. 2009. – 48 с. – Книжный проект журнала «Воздух», вып. 42.
Снег на щеке… Если тает, значит ты еще жив. Если не тает, возможны разные варианты, однако в любом случае снег на щеке суть нечто временное, хрупкое, мимолетное. Как сама жизнь, бренность которой столь явственно проступает уже в самом первом (и, мне кажется, одном из самых лучших) стихотворении сборника – «Памяти тестя» – в каждой из ничтожных вещей, найденных в кармане куртки ушедшего из жизни родственника:
и в сиротстве бедных его вещей,
в каждой мелочи проступала смерть,
как когда-то из вод – твердь.
В сборнике сорок восемь страниц, двадцать одно стихотворение. Удачная, на мой взгляд, компоновка, позволяющая свести к минимуму самоповторы. Просто заметил как-то, что наилучший объем сборника, если это не антология, демонстрирующая различные манеры письма, – 30-35 стихотворений. После 45-ти читатель либо заканчивает читать, либо начинает тихо ненавидеть автора.
Периоды написания делят сборник на две неравные части. Первая, более объемная, включает стихи, написанные в период с 1996 по 2003 годы, и объединяет тематически настолько разные вещи, что принцип отбора остается под вопросом. Условно сквозным смысловым стержнем можно признать тему времени, на которую соответственно нанизываются мотивы отцов и детей, смерти и памяти.
Стилистически многие составляющие подборку тексты оставляют впечатление того, что автор устал, но мужественно и мучительно писал их, сознавая, что надо. Такое случается, когда вдохновения (простите за архаизм) нет, и приходится вытягивать текст за счет либо небанальных рифм (это не наш случай), либо за счет неожиданного, на грани потери смысла, сочетания образов. Результат – стихотворение теряет целостность, распыляется, разваливается на ряды удачных строк, к которым произвольным образом (потому, что надо) крепятся неудачные. Чтобы не быть голословным, приведу несколько примеров:
Выстиран, выглажен, ждет тебя,
Маленький, как-то нелепо плоский,
Напрочь бессмысленный без тебя,
Эти кресты, якоря, полоски,
Воздух дрожащий – все для тебя.
Это фрагмент стихотворения «Приемный сын», призванного передать ощущения отца, смотрящего на спящего в кроватке приемного сына. Очевидно, что рифма «тебя-тебя-тебя» едва ли может быть оценена как наиболее удачный из всех возможных вариантов, но, видимо в глазах автора ее наличие вполне окупается сочетанием «матросский-плоский-полоски». Стихотворение «Я вижу: высóко-высóко летят» содержит еще один прозрачный пример банальности:
а впереди как будто река,
и голоса оттуда окликают его,
но больно тут земля глубока.
Здесь, даже не принимая во внимание ритмическую нестыковку (в конце концов, придерживаться твердой формы или нет – это дело автора), закрывая глаза на смысловую несуразицу, все равно натыкаешься на рифму, каковую к настоящему времени разве что ленивый графоман не использовал. Как, собственно, и глагольную рифму, на которую давно пора наложить запрет, жаль, некому:
я понял, кого жалеть.
Хребет спасает, но по хребту
больнее можно задеть.
Что ж, опереться на пустоту –
ладонь об асфальт стереть.
Все та же смысловая нестыковка, заради «красивости»: опереться на пустоту нельзя, в то время как стереть ладонь об асфальт при достаточном желании можно, так что приравнивающее одно к другому тире здесь совершенно неуместно. Рифма «жалеть-задеть-стереть» также представляется не вполне удачной, а слово «можно» выпирает из строки, аки заусенец из пальца.
Стихотворение «Падают листья…» в ряду других выглядит наиболее целостным, звучит красиво, лирично, с ясным и безболезненным выходом в Вечность:
ветер возьмет свое.
Слышишь, пластинка скребет иглу?
Останови ее.
Отдельным блоком в сборнике представлены так называемые «Длинные стихотворения», о которых я практически ничего не могу сказать, поскольку чисто субъективно не люблю, если так можно выразиться, «длинную поэзию». То есть, прочитав их, я понял лишь то, что Леонид Костюков может писать практически обо всем на свете, и всегда это будет достаточно хорошо, и, возможно, кому-то из читателей и критиков импонирует именно такая поэзия, но вот лично меня – не зацепило. По субъективному читательскому опыту, который, разумеется, не является достаточным критерием правоты, замечу, что километры поэзии, как бы технично они не были сделаны, не способны разбудить в читателе иных чувств, кроме скуки и восхищения авторским упорством. Наступаю на горло собственной песне, дабы признать, что «длинные стихотворения» совершенно соответствуют мнению самого Леонида Костюкова, высказанному в интервью А. Пермякову: «Я говорил, что проза – один из живительных источников, которым питается поэзия. […] То есть это один из возможных источников» (Волга. № 2. 2008.С. 215). И это правда, но это же не означает, что напитавшись прозой, поэзия с необходимостью должна стать, как бы это сказать? Прозоподобной.
Второй блок включает всего семь стихотворений, написанных с 2005 по 2008 годы, и в этой небольшой подборке наиболее интересным мне показалось стихотворение «Крестный отец». Я бы назвал его гениальным, но интеллектуалы всех мастей и областей тут же поднимут на смех, со свойственной им вежливостью пояснив провинциальному недоучке, мол, в эпоху постмодерна гениальных стихотворений быть не может. Не буду спорить, скажу лишь, что одну и ту же реакцию я наблюдал при прочтении «Крестного отца» разным людям, а потом нечаянно выучил его наизусть и даже купил неоднократно виденный одноименный фильм смолодым Аль Пачино, и даже успел еще раз посмотреть. Оказалось, что стихотворение не только блестяще передает общую атмосферу фильма, но практически точно цитирует отдельные фразы. Помните?
в поле зреет золотой злак
усталых людей с настоящей работы
везет огромный жук-кадиллак
прольется много дурной крови
лучше не светиться возле струи
никогда не объединяйся ни с кем кроме
кроме своей семьи
На фоне этого стихотворения все остальные смотрятся «ничего себе» текстами, а чего, собственно, ожидать? В ряде их просматривается все та же тема бренности, хрупкости бытия, непрерывно изменяющего свои черты в столь же непрерывном потоке времени, где так трудно, почти невозможно ни удержаться, ни удержать, и поэтому, наверное, строчки замыкающего подборку стихотворения звучат практически как призыв:
Дальше только хуже, теснее, темнее.
Не уходите далеко, постоянно перекликайтесь.
В целом, сборник производит неоднозначное впечатление. Ну, был бы Леонид Костюков начинающим, никому не известным, провинциальным автором, мечтающим о «столичной публикации». Так ведь нет… И от того непонятны мотивы, следуя которым, автор, способный писать блестящие стихи, согласился на выпуск этого, по гамбургскому счету, среднего сборника, основное содержание которого составляют явно «проходные» тексты.