Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2010
Нина Горланова, Вячеслав Букур
Нина Горланова родилась в деревне Юг Пермской области. Окончила филологический факультет Пермского университета (1970). Работала лаборантом в Пермском фармацевтическом и политехническом институтах, младшим научным сотрудником в Пермском университете, библиотекарем в школе рабочей молодежи. Методист в Доме пионеров и школьников. Автор девяти книг прозы и многочисленных публикаций в толстых литературных журналах (“Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя”, “Урал”, “Волга” и др.). Замужем за писателем В. Букуром. Живет в Перми.
Вячеслав Букур родился в 1952 году в городе Губаха Пермской области. Окончил Пермский университет (1979). Работал редактором в Пермском издательстве, сторожем. Сотрудник газеты “Губернские вести”. В соавторстве с Н. Горлановой пишет прозу, публикуется в толстых литературных журналах. Член Союза российских писателей. Живет в Перми.
Моя тихая радость
Вошла, широко размахивает закуклившимся зонтом, слишком широко.
Ермолай – повезло или не повезло? – вчера только устроился в отдел и впервые увидел начальницу. Она вернулась из отпуска. Он стал наблюдать за ней, чуть ли не ворожа (начальника, начальника, не трогай меня). Ведь карьера, судьба!
– На трех каналах сразу,– бурлила Стелла Васильевна, – мародеры тащат вещи из домов в Багдаде, а один с веселым видом несет букет искусственных цветов! Все хватают дорогие вазы, мебель, ковры, а он – цветы! Нужна людям красота! Этого мародера я почти полюбила – за то, что цветы…
На первый взгляд – не железная леди, решил Ермолай.
А на второй взгляд что будет? На третий?
А дальше было то, что в тот же вечер он случайно встретил Стеллу – выходила из музыкальной школы с дочкой лет семи. У той была кошка – белая с огромным пышным хвостом. Приглядевшись, он понял, что это мягкая игрушка, точь-в-точь размером с живую.
– Ты из-за тройки расстроилась? Три балла из пяти набрать – это надо уметь. Не расстраивайся.
Дочь ответила:
– А у некоторых дома братьев до потолка. У них весело.
Вдруг сентябрь взял свою рыжую гитару и стал вызванивать Ермолаю: все, все сбудется.
Когда через день Стелла вскрикнула на планерке, признавая свою ошибку: “Каюсь! Забросайте меня помидорами!” – он на своем внутреннем дисплее сразу увидел, как под душем истомно отмывает ее от яркого помидорного сока.
Ермолай потому так смело производил подобные клипы, что уже знал: с мужем-алкоголиком Стелла была в разводе, и где он сейчас затерялся в бескрайних просторах белой горячки, никто не ведал. Причем он исчез не один, а вместе с двумя собутыльниками. Они однажды сбились в одну сущность из трех людей, когда их личности почти до нуля сузились. Поэтому их притягивало друг к другу. Может, поэтому русские так часто пьют на троих.
В обступившем их со всех сторон сентябре Стела впервые водила машину и приезжала на работу вся порозовевшая от адреналина, хлопала себя по щекам:
– Видите, какая я. Оказывается, они все мешают мне, виртуозу вождения. (Смеется).
В отделе работала такая Крылышкина – ей было за полсотню лет – из диссидентов. Точнее, жена диссидента, который отсидел в застой за распространение “Архипелага Гулаг”.
Она, Крылышкина, осталась тогда с грудной дочкой. Еще в ту зиму, рассказывала, в лютые морозы, лаяли городские собаки каждую ночь до самого утра.
Вдруг Ермолай мимоходом видит: изображает в лицах Крылышкина свой вещий сон: дочь привела в дом медвежонка, а он стал всех кусать.
Разумеется, через день дочка заявила, что выходит замуж за майора ФСБ!
– Сон в руку! Медвежонок стал кусать! Медведь. Они опять к нам подбираются!
Муж, который недавно перенес шунтирование сердца, отмахивался:
– Я уже не пью, не курю, мне нечем успокоиться… – Подумал и добавил: – Дорогая.
Он лег и отгородился книгой “Менструация родины”. В общем, перекрыл он этот канал аутотренинга, змей.
Пришлось успокаиваться, напрягая коллег:
– Когда Крылышкина посадили, меня сразу с кафедры вышибли, друзья на другую сторону улицы переходят! И только соседка Октябрина поздно вечером появляется, сигареты сует, продукты ставит в холодильник и несет какую-то ерунду про своих любовников, у нее для них было свое клише: “одни деятели”: “Одни деятели тут приезжали, я им сказала про тебя – обещали найти деятеля и для тебя”. Я так смеялась, что лопнул сосуд в глазу… И как пережить, что вдруг это чудо-юдо, дочь моя – я ее пять лет одна поднимала, клубки вен вздулись на ногах, хирурги потом их выдирали… а как я бешено курила – все платья, все кофты были прожжены…
Тут Крылышкина мгновенно умерла: посинела, веки почернели и запали. Через секунду она отмерла и выкрикнула
– И вот она выходит за опричника!!!
Выйдя со всеми из кафе, Крылышкина бешено закурила.
Тогда Стелла произнесла целую ответную речь, там было и про немецких оккупантов, в которых влюблялись, и про дочь Цветаевой, полюбившую своего стукача, то есть, когда узнала – почти совсем разлюбила, но принимала от него посылки с теплыми вещами, потому что в лагере надо было выживать. Видно, и он ее любил, да быстро же его расстреляли.
Речь не помогла.
Тогда Стелла достала из души рассказ о своей матери:
– Дед-украинец ушел на фронт, а бабушку и маму угнали в Германию на работы. Повезло: никто из соседей не донес об их еврействе! По дороге состав разбомбили, и бабушка погибла… Маму отправили на ванадиевый завод, ей было семнадцать, и в разговоре с начальником-немцем выяснилось, что она знает наизусть со школы всю таблицу Менделеева. Перевели работать лаборантом, там тепло и чисто. Начался ее роман с французом-лаборантом. Морис умолял после окончания войны остаться с ним, ведь она от него родила дочь. Эта девочка, когда выходили из бомбоубежища, спросила о лежащих в разных позах телах: “Мама, почему столько поломанных кукол разбросали?” Ну, недавно эта моя единоутробная сестра уехала жить во Францию – присылает вот парижские костюмы…
Ермолай видел: лицо Стелы трепетало, как свеча на ветру… и взгляд его стал самостоятельным и пустился путешествовать вниз от этого трепета – по гитарным изгибам. Последняя трезвость его покидала…
Тут прилетела оса (откуда она в сентябре?), пробралась под брюки, ужалила и вернула человека в рабочее состояние. Он раздавил осу и слушал дальше:
– В общем, закругляюсь. В ссылке мама вышла замуж, в шестидесятом родила меня. И постоянно ее вызывали. Сначала с ней беседовали сержанты, потом лейтенанты, а в конце – полковник. Он ее не допрашивал, а только беседовал на разные темы. Когда уходил в отставку, сказал: “Никто уже вас не будет беспокоить, я уничтожил всю документацию”. Так что всюду встречаются люди.
Крылышкина кричала:
– Люди! О чем ты?! – Ее лицо зачугунело на миг надбровными валиками. – Вспомни хотя бы, как КГБ создал двойника Солженицына, который распутничал в Москве и всем говорил, что он и есть тот самый Солж…
А у Ермолая отец прожил жизнь в музыке, как на острове, ничего советского не замечал. Разве только баб. Но их тоже нельзя отнести к чему-то советскому. Маму он рано бросил, ушел к барабанщице из джаза…
Ермолай думал: если б отец, допустим, сел за распространение Архипелага… да, возможно, это было бы матери легче перенести… и не исключено, что тогда не ушел бы родитель так рано из жизни!
Он вышел в коридор и позвонил матери, а она говорит:
– Хористка приходила.
– Какая хористка?
– Что, не помнишь? К которой он ушел от барабанщицы. “Дайте, – говорит, – фотографию молодого Вани. Я оцифрую и вам верну”.
– Ну, а ты?
– Что-то не нашла, некогда искать.
А через день УЗИ показало, а врачи сказали: у Крылышкиной подозрение на самое худшее. И вдруг она стала говорить: все теперь не так важно – пусть “эти деятели” женятся как хотят!
Пошла потом на томографию. Там ей похожий на престарелого лорда врач сказал:
– Мадам, успокойтесь. Ничего страшного у вас нет. Это ультразвук отражается от газовых пузырей.
Крылышкина закатила такой юбилей! Пригласила весь отдел и дочь – уже с мужем из невидимого фронта. Он купил в подарок гармошку собраний сочинений Солженицына и вошел, неся ее в широко расставленных руках.
У наших зятей много затей, подумал Ермолай.
Была на юбилее и соседка Октябрина. Она с годами перестала пылать, одевается в черное, всем говорит, что у нее – родство с самим Пушкиным. Или с Пущиным. Недавно ей перепал даже шкафчик… В общем, один из потомков то ли того, то ли другого упомянул ее в своем завещании. Октябрина уверяла, что, судя по ароматам, хранили в этом шкафчике (!) штоф с чем-то крепким. Но не предполагали предки-дворяне, даже хватив изрядно крепкого, что в их роду будет такое имя – Октябрина, то есть по имени Октябрьского переворота.
Ермолай пришел с гитарой: пусть Стелла услышит, пусть поймет хоть что-то. Он мечтал исполнить свою композицию, в которой соединились романс, фолк и рок-н-ролл.
Выбрал момент и начал разудало:
– Я словом разрушу полсвета…
– Еще чего! – затормозила его юбилярша. – Послушайте! (Он стоял с гитарой на одной ноге, как цапля, вторая – на стуле). Ума не нужно – разрушить полмира. Про себя-то вы уверены, что останетесь живы в другой половине мира.
– Да это не мои совсем стихи… – попытался он уйти от выволочки.
– А не лучше ли восстановить полсвета словом? Хватит, наразрушались! Разрушают те, кто не в силах созидать!
Чья-то вилка упала на пол. Крылышкина замолчала и всхлипнула. Ее муж вытер рот салфеткой электрического фиолетового цвета, переглянулся со Стелой, и они грянули:
– Если радость на всех одна,
На всех и беда одна…
Ермолай поневоле подтренькивал.
Крылышкина продышалась и влилась в пение:
– Уйду с дороги, таков закон –
Третий должен уйти.
Ермолай думал: да, я не подумал, начал петь совсем не то… но сама-то что поешь, Крылышкина! Кто уйдет с дороги, кто уступит любимую? Никто, никогда.
В лагерь за друга пойти или за великого писателя – это бывает. А любимую если закогтил, то уже никогда, никому.
Вот Машу он разве мог кому-то отдать? Все в школе звали ее: Марихен Чепухен, а он – никогда! Только – Маша, Маша Черепанова. Когда она узнала, что зачислена в университет, от чувств залезла на дерево и как закричит: “Спасите!” Не могла слезть… А он тогда не поступил и не поспешил ее снимать. Конечно бы, снял через минуту, но тут столько быстрых коротышек развелось – выхватывают девушку из-под носа. Так быстро и аккуратно, падла, с дерева снял Машу!!! Ну, она не простила миг задержки – понеслась к этому коротышке, а Ермолай в армии, не мог ничего.
Сейчас она с двумя детьми, а коротышка баблом в нее швыряет и требует, чтобы в рот смотрела. Сволочь ты, тебе кто Маша – стоматолог, что ли, в рот смотреть?! Вот про него, подлеца, и была однажды брошена пословица про зятей, у которых много затей (матерью Маши)…
Ермолай вздрогнул, открыл глаза, отлепил щеку от полированного бока гитары. Все уже расходились.
– Это просто какой-то уход в астрал, а не юбилей! – восклицала Стелла и осмотрела всех на предмет: на кого бы вытряхнуть последние крошки сегодняшнего оптимизма.
И она выбрала Ермолая:
– Ты как – не обиделся на юбиляршу? Я вот что подумала: эти слова, которые ты взял для песни – они от страха перед жизнью… закрыться стебом… со временем это пройдет…
Он сжал ее локоть, словно право имеющий, словно между ними это было возможно. А они уже вышли на улицу, и Стелла утешающее поцеловала его в щеку. Ермолай не успел еще обрадоваться, как она стала усаживаться в такси. Последней втянулась в салон невообразимо длинная желанная нога.
И тут подошла Октябрина, утопающая в своем дворянстве:
– Бабушка перед смертью обращалась ко мне так: “Простите великодушно, который день хочу спросить, но не осмелюсь – как вас зовут?” А время-то было хамское, красное, родители не говорили, что бабушка – герцогиня, и я над нею еще посмеивалась…
Ермолай вспомнил: герцогинь в России никогда не было. Но если эта сочинительница в седых буклях так устроилась в уютном дворянском мире, то… Никогда, никогда я ее не выбью из седла грубой правдой, что не бывало герцогинь, подумал он, клянусь!
Октябрина величаво посмотрела на него, тем более, что это ей было легко: она походила на породистую лошадь, вставшую на задние ноги. Вдруг она вздохнула, сжалась всей благородной костью и ловко нырнула в заказанное такси.
Недавно он слышит – случайно и не случайно – Стелла утешает по мобильнику какую-то бывшую коллегу:
– Ну и что загулял муж! Ты ведь женщина – должна быть выше этого! Чем раньше ты с таким столкнулась, тем скорее найдешь укрытие в другом: в дружбе, в детях… В чем хочешь, даже, может, в работе.
Какие есть уроды, думал Ермолай, как это так, чтобы отпустить жену искать счастья в чем-то другом, у меня бы не искала.
На другой день Стелла вышла в обед на мини-рынок – купить горшок для “тещиного языка”, который зеленел у них в отделе и символизировал крепость и стойкость их пестрой команды. Ермолай, как всегда в последнее время, бесшумно возник рядом и спросил:
– Носильщик нужен?
Начался задыхающийся, сбивчивый разговор, который, впрочем, сама Стела и сбивала, чтобы Ермолай никуда не вырулил.
– Стелла Васильевна, смотрите, какой рисунок на простыне! В разрезанных яблоках… что, если я куплю?
– Это без меня! – умоляюще попросила она.
– А почему?
– Отойдите, отойдите! Вы загораживаете наш товар от посетителей! – раздался голос судьбы.
И так все время – где бы они ни встали, их отгоняют:
– Загораживаете товар.
Тогда мелкими быстрыми пассами он направил ее к палатке электротоваров:
– А этот торшер в римском стиле… видите, какая колонна с меандром… он подошел бы?
Радио в это время громко сообщило: в можжевеловой роще столько бактерицидных веществ, что там можно делать хирургическую операцию. А Ермолаю никакой рощи и не надо было – он стоял рядом со Стелой, с кипарисом своим.
Никогда у него такого электричества не было! А всё какие-то ледяные блондинки за ним гонялись, одна даже догнала. Встреча с этой писательницей-фантасткой произошла в доме Смышляева, знаете, где библиотека, среди фанов. Ермолай задал ей вопрос о различении души и интеллекта в рассказе “Прогулка по кротовой норе”.
– Я как раз об этом много думаю, – ответила она.
– Читала пейджер, много думала, – не замедлил кто-то из зала источить яду.
И ему стало ее жаль.
На выходе, когда она подошла и предложила продолжить разговор, он не мог ей отказать. Но этот разговор был не очень информативным – на диване, горизонтально, его участники обменялись всего лишь несколькими громкими междометиями.
И дважды кончалась ясная ночь, и трижды миновал белый день, а он все еще был с ней.
… Его потом вот что охладило: человек пишет странные, завораживающие рассказы, а шутки сыплет младенческие:
– Ох, одеяло – какой-то негуманоид, в пятку впилось!
А в повести у нее пыль залетает в окно, повисает буквами, и оказывается, что это не пыль, а нанореклама.
Вдруг выяснилось, что – хотя ей всего тридцать пять – митральный клапан почти полностью забит и требует замены. После коронографии она позвонила и захлебнулась рыданиями:
– Ермолай, не бросай меня… везут в операционную!
Он целый месяц проводил у нее вечера – даже не ходил к ученику, которого учил игре на гитаре (а ведь тот хорошо платил), только иногда по телефону проверял настройку инструмента:
– Ну-ка, поднеси трубку… четвертую струну подтяни, ставь ля-минор…
Кстати, Павел Балатов, который всех потом так подвел, кружился вместе с ним вокруг прооперированной фантастки. Так хорошо они выхаживали нашу ледяную блондинку, что она почувствовала в себе много сил и в благодарность захотела сделать из Ермолая знаменитого барда, причем немедленно:
– Сольник! Пора! Сольный концерт – это другой статус, понимаешь… Пусть твоя родня возьмет кредит, а мы снимем зал!
Но пришла сессия, он провалил вышку (высшую математику), и все рассосалось. Какой кредит, какой зал, когда стипа горит синим пламенем!
Ермолай слышал, что бывают дирижеры, у которых словно нет никакой техники, но они умеют передать оркестру все, что хотят. Тут мистика, тайна, тут что хотите.
Так вот что-то похожее происходило в отделе. Стелла не говорила начальственным тоном, никого не распекала никогда, но работа шла, и экологию отстаивали. Когда эксперт Верочка заявила, что у нового моста сливы сделаны не на современном уровне – со старыми фильтрами, Стелла два дня ходила бледная, звонила беспрерывно разным “деятелям” и наконец любимицу-реку отстояла (фильтры поставили новейшие).
Как раз в это время Ермолай пригласил в отдел своего друга и однокурсника Павла Балатова. Его посадили на “родники”.
И все оглянуться не успели, как что-то сделалось со вчерашним студентом и он стал сатанеть на взятках. Так он себя поставил, что другим приносили иногда конфеты к Новому году, а ему – всегда коньяк и в большом количестве.
Старушка к нему пришла:
– Я после реанимации, руки дрожат.
У нее был мичуринский участок, она хотела его подарить, и вдруг оказалось, что там бьет источник и нужен акт экспертизы.
Павел все равно из нее выжал хоть печенье – послал в магазин. Пил с печеньем чай, всем видом показывая: а что – у нас эпоха частной собственности.
Пару раз был вообще рекорд: собралось у него этих подношений два тюка. Он даже просил Ермолая:
– Помоги мне донести до такси.
Надоело это Ермолаю, и он стал делать вид, что у него проблемы со слухом. Балатов придумал зайти с другого боку:
– Ты вот не остался с нашей блондиночкой, фантасточкой, талантищем нашим. А мне нужно теперь каждый год ее в Усть-Качку возить. Знаешь, какой это сейчас дорогой курорт?
– Курорт – это благое дело, – ответил Ермолай, чувствуя, что вывязывает что-то не то и не тому…
И тогда Балатов решил не длить эти сложности со своим тихим, странным другом, а брать только деньгами, которые значат много, весят мало, греют сильно.
Однажды он сам купил землю с целебным источником – туда ходил целый поселок! А Павел огородил свой участок вместе с родником бетонной стеной.
Целебный источник подумал-подумал – и закрыл свое водяное око, не в силах взирать на лицо нового хозяина, которое – как у динозавра, надувающего мешочки на шее, чтобы обозначить свой статус в стаде.
А хотел источник смотреть на родные лица из поселка: трезвые и с запахом, здоровые и надорванные…И вот – мгновенно в отдел явились все жители в лице пяти ходоков. Впереди маячил суд.
Стелла сказала:
– Павел, как хотите – разруливайте ситуацию и сносите забор. Кстати, еще одна взятка – и мы расстаемся.
В этот день Ермолай остался после работы на три часа – делал шабашку. Попросила, кстати, сама Стелла. А ее – сам директор. Ермолаю вручили “кусок дерева” (тысячу рублей), и он на следующий день сводил весь отдел в кафе.
Там вдруг промелькнуло два-три флюида между Ермолаем и одной стальной скромницей – официанткой, промелькнуло, и все. Так у любого при встрече с любой слегка что-то мелькает. А дальше должны пойти усилия, чтобы эту любую сделать единственной. Но на эти усилия у Ермолая сил не было не запланировано.
И тут Стела и Крылышкина завели разговор словно бы совсем из другого измерения:
– Вчера в перерыве вышли купить новый мобильник.
– Моя дочь такая углубленная в музыку – второй мобильник уже посеяла…
– А там продавщица – просто ирис – глаз не оторвать!
– Мы уж любовались-любовались! Любовались-любовались!
– Почти наша Верочка!
– Что ты говоришь! По сравнению с Верочкой та – просто ромашка чахлая.
Это ведь вам не такие свахи, которые мужику сразу обухом в лоб: остановись, посмотри на эту красу, век нас будешь благодарить и медом-пивом поить! А добрый молодец сразу прыг в кусты, и только шевеление веток далеко впереди отмечает его путь к свободе.
Ермолай мысленно называл Верочку: “Пухляндия”, в общем – была она не в его вкусе, поэтому он и ускользнул в глухие леса холостяцкой жизни, лишь робким партизаном выходя иногда на Стеллу. То покупал ей билет в командировку, то провожал-встречал ее в аэропорту.
– Моя тихая радость, – однажды сказала она ему, но дальше шел сплошной тормоз жизни.
– Ты, идиотка, послушай, – говорила ей Крылышкина, бешено куря. – Пугачева – с Киркоровым, это раз, сейчас вообще модно – вышла замуж за – он вообще моложе на двадцать пять лет.
И дальше давила – в своей элегантно-бульдозерной манере:
– Что я: сейчас да сейчас! Всегда так было. Анна Керн – помнишь? – старше мужа на двадцать лет, а жили счастливо и даже умерли чуть ли не в один день.
– Еще скажи про гормоны для здоровья…
– Скажу, – безнадежно вздохнула Крылышкина.
– И получается – Ермолай должен самое малое – на пятнадцать лет меньше прожить, чтобы иметь сомнительное счастье в один день со мной ласты склеить…
Прошло пять лет.
– Есть хорошая новость!
– Какая?
– Через три дня весна!
– Зачем спешить? Эти три дня что – мало значат, что ли?
Разговоры в отделе о как нужны были Ермолаю! Его недавно приняли в ансамбль “Нанотехно”, и он поплыл по реке созвучий, жестко потряхиваясь на порогах смыслов. Он уже давно знал, что музыка дает самым затертым словам значительность и трепет. Бросил петь Губанова и прочих СМОГовцев и ОДЕКАЛовцев, а просто – подслушает какой-нибудь разговор, чуть сдвинет ритм, обопрется на диафрагму и начнет:
– Есть хорошая
Новость!
– Скажи скорее! Скажи – о чем?
– Через неделю весна! Своим плечом
Подвинет зиму!
– Но зачем спешить? Разве эти дни не причем…
Ему ставили целых два микрофона: для голоса и – ниже – для гитары.
“Нанотехники” выходили на сцену с полотенцами на шеях, ими вытирали трудовой пот. За это их полюбили невообразимо на дискотеках и даже в ночном клубе “Коллайдер”. Особенно трепетный пол! Даже одна бросила в них своим лифчиком, его косточка попала Ермолаю в глаз, долго болела роговица.
Но все эти дела вечером и пока бесплатно, поэтому служба остается службой. Ермолай сдал на новую категорию, ему повысили зарплату, и Стела пустила в ход этот новый предлог:
– Ну теперь уже никаких отговорок! Высокий шатен, зарплата, отъявленный гитарист, и вот тебе наша Надия!
Надия пришла на место Павла Балатова, волшебным образом взмывшего в администрацию города Х.
Палец о палец не ударив, она стала любимицей одного олигарха!
Но предупреждаем: тут все вне эротики – небурный роман, а ровный пожар воспоминаний.
Олигарх зашел поспорить насчет водоохранной зоны в своих землях и увидел Надию, похожую, как две капли воды, на его первую любовь, с которой глупо, непоправимо поссорился тридцать лет назад. Тогда он был не олигархом, а кем-то вроде Ермолая… С тех пор ни разу с ней не виделся, а когда очнулся однажды среди плюшевых подушек на диване – уже женат, притом удачно, дети тут, затем внуки.
И вдруг смотрит: послана ОНА – его первая любовь – высшей силою… в виде Надии. Сходство – сто процентов. Те же смоляные косы, та же оливковая кожа. И никакая это не дочка, не внучка ТОЙ. Просто игра природы.
На самом деле она в любую минуту может уехать в Германию: у нее мать – приволжская немка, хоть и отец татарин.
Олигарх теперь приезжает в их отдел за двадцать минут до начала работы, заваривает Надие чай и приглашает еще широким жестом всех сотрудников:
– Сегодня с печеньем.
Или:
– Сегодня с вафлями.
– Спасибо, Владимир Иванович!
Вообще, Владимир Иванович – вылитый папа Бенедикт
XVI! Как эти продленные кости лица и радостно-прохладные глаза занесло в коми-пермяцкие просторы?Надия, которая защитила диплом по палео-климатологии, во время чаепитий размышляла:
– Наверно, угро-финские черты достались всей Европе. Ведь венгры отсюда вышли.
– А Сигизмунд Герберштейн писал, что не отсюда, – возражал Ермолай.
Стелла и Крылышкина переглядывались: Ермолай-то штурмует нашу Надию, скоро свадьбу сыграем.
А на самом деле Ермолай, плавая в Интернете, любил выдергивать вот такие цитаты: вдруг да прорастут в каких-нибудь песнях.
Все смотрели на олигарха как на странный цветок, произросший на уральских просторах, говорили: это что-то единственное в мире, нам повезло, давайте-ка поудобнее усядемся с чашкой чая, попялимся, посозерцаем.
Когда Надия заговаривала о том, что пора уехать на родину одного из предков, то есть в Германию, В.И. сразу давал ей шабашку на сто тысяч или путевку в Анталию.
И эта сказка течет дальше.
В.И. рассказывает им свои бесконечные истории про поэта Алексея Решетова – своего бывшего соседа по дому.
Когда-то поэт-сосед сказал к слову, что женщины в тридцать раз лучше мужчин. Потом он переехал в Екатеринбург, но недавно В.И. увидел его случайно на перроне – тот приехал в гости.
– А я встречаю двух женщин… это сестры жены. Помните, вы говорили, что женщины в тридцать раз лучше мужчин…
– Какую глупость я сморозил! – воскликнул поэт. – На самом деле они в сто раз лучше нас.
Сама Надия уже смотрела на Ермолая таким взглядом: если что, так я могу и не уезжать в Германию…
Скажем сразу: Надия отпала, потому что было затем общее собрание с эмчеэсниками.
Прогнозировали мощный паводок, вертолеты все время патрулировали.
– А гидрологов то не хватает, то тошнит в воздухе, как Машу.
При этом имени Ермолай вздрогнул. В самом деле, Маша сидела в средних рядах с блокнотом.
А в среде географов-гидрологов уже разбежалась волна: Марихен-Чепухен развелась…
Поскольку был очередной кризис, зарплаты срезали, свирепствовали слухи о сокращении, Ермолай и Маша никакой свадьбы не устраивали а скромно в ЗАГСе подмахнули документ о новом своем семейном статусе.
Регистраторша на фоне триколора и с кислотным разочарованием в лице одно мгновение молча смотрела на Ермолая: навидались мы вас, разводим тут же, в этих стенах. Она почти зарычала:
– Жених, вы желаете вступить в брак?!
От отдела ему был вручен керамический горшок. В нем теснились два попугайчика из шелка, ракушка, похожая на яркий нос неведомого алкоголика, какие-то серебристые завитые спицы, но само собой, что в середине трубили белые каллы, которые до этого были в бутонах и никак не хотели расцветать.
– Вы наши – коллективные каллы! Вы обязаны расцвести! – выговаривала им Крылышкина.
Склонилась она над цветами, что-то пошептала им… На следующий день – расцвели! Точно к часу регистрации.
– Как же ты их уговорила? – спросила Стелла.
– Я им нежно сказала: “Если вы, на хрен, не расцветете, я вас выброшу на мусорку”.
– Внимание! – попросил Ермолай. – Открываю шампанское!
3 ноября 09
Пермь