Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2010
Родился в 1963 году в Салехарде. Окончил Нижнетагильское художественное училище и Литературный институт. Жил в Ярославле, служил в ярославских церквях, в настоящее время священник московского храма Благовещения Богородицы. Публикации в журналах “Октябрь”, “Знамя”, “Воздух” и др. Автор книг стихов “Приношение” (1998), “Январь” (2002), “Парастас” (2006). Лауреат Третьего Филаретовского конкурса на лучшее религиозное стихотворение (2003).
ЧАСТИЧНЫЕ ГАЛЛЮЦИНАЦИИ
Первые дни юности с их непрямой перспективой,
Частичными галлюцинациями,
Явлениями на фортепьяно членов Политбюро,
Например, Арвид Янович Пельше:
Жизнь пройдет – будешь помнить:
Звали его Арвид Янович, этого Пельше,
Скитавшегося в поисках абсолютного ничего
Со всем упорством, со всей настойчивостью памяти,
Растекавшейся подозрительной синевой
Или красная оркестровая яма где-нибудь в Афганистане,
Полет шмеля над гранатом в утреннем молоке,
Солнце параноидального ледохода,
Твое пробуждение в бесперспективном пространстве,
Где до сих пор ветвится карликовая березка,
И улитка трогает рожками телефонную трубку,
И звенья рассыпавшейся твоей цепочки
Плавают, переливаясь, над островком Тишинского рынка
Но, бывало, росла во времени как бы некая ваза,
Не завершающаяся во времени ваза какой-то другой
Полуденной рыночной площади
С фигурками босоногих кармелиток
И исчезающим бюстом Вольтера
Взорванная голова наполнена облаками,
Архитектурными превращениями,
И дочь Западного ветра,
Повенчанная с ветром Восточным,
Дочь ветра со станции Котлас,
Возвращается, плача, к брачному ложу
ОСНОВЫ ПРАВОСЛАВНОЙ КУЛЬТУРЫ
– Я не знаю вас, люди, я плохо вас знаю, –
Обратился он к соотечественникам, а была ночь
И знобило с похмелья, – но мне есть дело до вас:
Меня занимает, в чем теперь ваша душа,
Чтобы знать наверняка,
Вновь ли возгорается звезда Вифлеема
Или вновь начинает меркнуть, а это самое главное.
Потому что, – все более воодушевлялся он, обращаясь
К сидящим во тьме и сени смертной, –
Потому что все остальные катятся к закату,
А если и не катятся, то едва мерцают,
А если даже и сияют, то не стоят и двух плевков
И тут он увидел и черноусых мужеска пола и женска,
И декабриста в коверкотовом пальто,
И человека в телогрейке, и Митрича –
Слезы стояли в глазах у Митрича,
Слезы жалости к Лоэнгрину и к стенке,
Которую тот обмочил – все было жалко ему, дураку:
И лодку, и чирьи. Жалость, – подумал в сердце своем
Председатель пира, – первая любовь
Или последняя жалость – какая разница?
Жалость и любовь к миру – едины.
Любовь ко всякой персти, ко всякому чреву.
И ко плоду всякого чрева – жалость:
Вот основы православной культуры
И если Бодрияр прав, и “Апокалипсисом сегодня”
Америка действительно выиграла войну во Вьетнаме,
То Россия, несомненно, выиграла битву с самой собой
Этими трагическими листами
ОСТРОВ
Эти шахматные фигуры –
Кони, слоны – все войско
Спит, кто вповалку, кто стоя,
Застыв на помосте между
Братским корпусом и колокольней
Ферзь, лежащий ничком, ладья,
Пешка-ландскнехт, и странно
Светится лак на кости, странные имена
Встречаются на побережье:
Прохор из Сольвычегорска,
Савелий из Череповца
Знаешь, на севере каждое утро –
Утро стрелецкой казни, и разве не странно,
Что остров поморов, зеков Беломорлага,
Канувших чернецов, немногочисленных
Отдыхающих по дешевым путевкам,
Белобрысых недорослей из Онеги –
Остров блаженных?
Сосны и можжевельник,
Изба, корыто, обод в луче блестит,
Колесо застряло в фосфоре тины:
Может, телега, а может и колесница,
И это не гарпии – чайки,
Чайки, но не приближайся:
Там, в валунах, их гнезда, там я вчера увидел
Сцену из фильма Хичкока, впрочем,
Голову не пробили и крови было немного
НИК. Т – О
Искать следов ее сандалий
И. Анненский
А “талифа, куми” – нет, не “девица, встань”,
А “девочка, проснись”: руки коснулся,
Сказал чуть слышно: “Девочка, проснись”
И след сандалий в воздухе морозном,
Над звонницами, чайными, пивными
Не в Царском – в Омске… талифа куми?
Весь этот груз обломков, ужас тела,
Уносит куклу черная вода,
Инверсионный след горит на солнце,
Луч на рожке подушки кислорода
И вот уже не нужен кислород,
Как с ней не надо света. Ужас тела?
Сказать, что это я, что не молился,
Не выносил пасхального трезвона
И не молился никогда? Девица?
Нет, девочка. Не умерла, но спит
СВЯЩЕННИК-ПОЭТ
О. Сергию Круглову
Узкий путь и другой,
Тоже узкий,
И один из них входит в другой
Как меч в ножны,
Как меч обоюдоострый,
Исходящий из уст
Сидящего на Престоле –
Пророка, Царя, Иерея вовек
По чину Мельхиседекову
БЕСЫ
Кириллов спрашивает у Ставрогина:
Видали вы лист, с дерева лист? Видал, –
Отвечает Ставрогин. Кириллов: Я видел
Недавно желтый, немного зеленого, с краев подгнил.
Ветром носило. И продолжает: Когда мне было
Десять лет, я зимой закрывал глаза нарочно и
Представлял лист – зеленый, яркий с жилками,
И солнце блестит. Я открывал глаза и не верил,
Потому что очень хорошо, и опять закрывал.
Ставрогин: Это что же, аллегория?
Кириллов: Н-нет… зачем? Я не аллегорию,
Я просто лист, один лист. Лист хорош. Все хорошо.
Тот: Все? Кириллов: Все. Человек несчастлив
Потому, что не знает, что он счастлив;
Только поэтому.
В новостях между тем сообщают о выброшенной
Или выбросившейся из окна москвичке,
Приглашенной на Кипр в качестве переводчицы
И превращенной в сексуальную рабыню:
Обирают паспорта, запирают, избивают, насилуют,
Короче, ломают. Обычная история. По Кириллову,
Ее не случилось бы, если б каждый помнил
О желтом, с остатками зеленого,
Подгнившем с краю листе, если б знал,
Что он счастлив. Они нехороши, – продолжает Кириллов, –
Потому что не знают, что они хороши. Когда узнают,
То не будут насиловать девочку. Надо им узнать,
Что они хороши, и все тотчас же станут хорошими,
Все до единого. И Кириллова не собьешь вопросами вроде,
Хорошо ли и то, что девочка, осиротев,
Умрет с голоду, хорошо ли, что кто-то
Обидит ее, обесчестит: Хорошо, – отвечает Кириллов, –
И кто размозжит голову за ребенка, и то хорошо,
И кто не размозжит, и то хорошо.
Всем тем хорошо, кто знает, что все хорошо.
Все хорошо, – сказал бы Кириллов отцу погибшей –
Бывшему военному, продавшему квартиру,
Чтобы найти и покарать убийц, –
Все хорошо, потерпи, отец, не так уж много осталось
До вашей встречи, до тех минут, когда
Время остановится, когда весь человек
Счастья достигнет, и времени больше не будет,
Когда погаснут в уме за ненадобностью
Идея времени, идея пространства,
И радости вашей никто не отнимет у вас
БАЗИЛИКА НА ВОСТОЧНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ
Черепичные крыши в простреле воздушной ваты
Античными письмом, чешуйками смальты вспыхнут,
И облако скроет их в иллюминаторе –
Так и эти фрагменты мозаичного пола:
Ихтиос без головы, амфора или осколок
Дискоса, гроздь винограда, орнамент под костяной
Мачтой-колонной – под лучевой костью,
Державшей когда-то свод с Пантократором,
Круговращеньем светил, ангельским ликом
И человеками в нимбах – остались
Одни лишь опоры, фундамент,
Рухнувших стен вулканический камень,
Напоминающий о Геркулануме,
Огненной лаве, испепеляющем ветре,
И олеандры роняют алые лепестки –
Алые, розовые лепестки вместо снега,
Паче которого убелиться нам мудрено
Алые бабочки вьются над пепелищем
В снежной пустыне, стайка зеленых птиц промелькнет
Над Галилейской гладью, взор отведешь от руин
И увидишь агавы и высоковольтную линию,
Пещеры и валуны на округлых желтых холмах:
Здесь погребали своих мертвецов, здесь и жили они,
Гадаринцы, по другой версии – гергесинцы,
Вязали цепями своим бесноватых, вывших в гробах,
Отсюда, с этого камня, торчащего как осколок
Гнилого зуба, оно, говорят, и бросилось в бездну,
Колхозное стадо, вода подходила тогда вплотную,
И эта базилика, видно, стояла у самой воды, на месте,
Где попросили Его – робко, но твердо –
Убраться. А бесноватый, срам прикрыв кое-как,
Просился в юнги. И те же, должно быть,
Солнечные самородки бросали карминовый отсвет
На воды Геннисарета. Иди и расскажи,
Что сотворил тебе Бог. Рассказать? Это им-то?
Одинокий апостол, одетый и в здравом уме,
Смотрит, как удаляется лодка. Рыбаки из России
Расположились на берегу, варят уху с матерком,
Тивериада зажгла огни, ночью обещан дождь
ВИФЛЕЕМ. ПАСТУШЬИ ПОЛЯ
Здесь и теперь рожают: в вертепах, на козьей шкуре,
В одной половине – козы, в другой – бедуины,
Люлька-качалка на земляном полу, в яслях горит солома,
Младенец спеленут, связан, раскалены докрасна
Руки Молоха – отдан приказ в Египте
Топить, как щенков, новорожденных израильтян,
Иудеи не прикасаются к женам, но вот ты плывешь
В корзинке из ивовых прутьев, Иохаведа юна,
А была столетней старухой, когда разлучилась с Амрамом,
Не извещенным еще во сне о твоем рождении,
Сопровождавшемся светом великим, подобным свету
Солнца во славе, и вот ты плывешь по Нилу,
Купальщицы твой остановят кораблик.
Кто он такой, фараон? Нет царя кроме кесаря? Сталин –
Имя России? Каспар, Мельхиор, Бальтазар, чьи черепа
В Кельнском соборе, или Гермизд, Яздигерд и Перод,
Или – по Оригену – Авимелех, Охозат и Фикол
Двор озирают, где сушатся Божьи пеленки
НАФАНАИЛ
И ты хочешь сказать, Филипп, что он вырос
В одном из этих клоповников на лепешках
Из ячменя и полбы, лепешках,
Что заменяют им ложки, когда,
Сидя на земляном полу, они макают их
В общий котел? Мать, отец и десяток мальцов,
Штукатурка пухнет в дожди, дым ест глаза,
Пахнет скотиной, ютящейся тут же, в левом углу,
Свет сочится в сквозное оконце под потолком
На циновки, глиняную посуду, тряпье,
Деревянную лошадь на сбитых колесиках,
Плошка коптит. И ты хочешь сказать, Филипп,
Что он ел из одной миски с ягненком,
Ходил круглый год в одном и том же
Рядне из верблюжьего волоса? Нет,
Сам-то хоть понял, что ты сказал?
Мессия из Назарета!
ИОРДАН
1.
Шерсть верблюжья, волна волосок к волоску,
Изумрудная молния вод и голубка в расколотом небе,
Да возвеселится пустыня и да расцветет как нарцисс,
И увидит славу Господню, костер наготы,
Еще не выверенной по трупам изобретателем
Летательных аппаратов и субмарин
Цвета водорослей власяница вонзается в плоть
И Исайя-пророк говорит робким душой:
Будьте тверды и не бойтесь,
Вот Бог ваш, нагой Человеческий Сын,
В изумрудном потоке, спадающем с гор,
С вершины Хермона, где горнолыжный курорт,
Вот над глинисто-желтой водой
Пахнет инжиром, акридами, медом
И ремешками сандалий, волна волосок к волоску,
Волокнистая бездна с глазами ундин,
Что несутся верхом на дельфинах,
На гадах морских, шелест крыльев,
Свеча подо льдом и фонарь Леонардо,
Забытый под сводами склепа, вода
И костер наготы, что горит под водой
Он придет и спасет вас, откроются очи слепых,
Слух вернется к глухим, и оленем заскачет хромой,
И немой будет петь, ибо воды пронижут пустыню
И дебри иссохшей земли, и озерами станут болота,
Там будет веселие птиц, водворение сиринов,
Будут тростник и камыш,
Прояснится дорога и свят будет путь,
Не заблудится там даже тот, кто не знает пути,
И не будет ни льва там, ни лютого зверя,
Пойдут по нему те, кого искупил их Господь
И с весельем взойдут на Сион,
И веселие вечное над головой их,
Над глинисто-желтой водой
И костер наготы во тьме светит,
И тьма не объяла его,
Говорили, что свет великий озарил все окрест,
И все бывшие там устрашились,
Огонь исшел из Иордана,
И Дух Святой пал на Него как голубка
2.
Земля была безвидна и пуста,
И сказал Исайя-пророк: вот отрок Мой,
Которого Я держу за руку,
К которому благоволит душа Моя,
И еще сказал: так говорит Господь:
Жаждущие, на воду идите, и если нет у вас серебра,
Ешьте и пейте даром, пейте вино, ешьте тук,
Да насладится во благих душа ваша,
Услышьте Меня и душа ваша будет жива,
Взыщите Меня и найдете,
Воззовите ко Мне и помилую вас,
И словно снег на вершине Хермона,
Словно кувшинки в черной воде,
Белели сорочки в луче прожектора,
Ты сын Мой возлюбленный, Я
Ныне родил тебя, ну, а ты –
Ты возлюбленная Моя дочь
3.
Тот, Кого хвалит солнце,
Кого славит луна,
Кому присутствуют звезды,
Кого слушает свет – Его призываешь
Прожектора ли высвобождают из тьмы
Поникшие пальмы над Иорданом,
Или – мороз и звезды, фара снегохода,
И корку льда в иордани рубишь крестом,
Читаешь Исайю-пророка при свете фары,
Воды сии освятить просишь
Гады морские будут вам в пищу Великим Постом,
И в подводных садах наслаждений, когда,
Пепел роняешь на клавиатуру
И воды сии освятить просишь,
В подводных садах наслаждений,
В кишащей змеями тьме, в ее изумрудных волокнах,
Луч, проникнув в ракушку, зажжет в ней жемчужину,
Чтобы светилась ракушка, идя ко дну
Красного моря, к обломкам
Рамсесовых колесниц
ИЕРУСАЛИМ. СТУПЕНИ
Юле Новиковой
Камни вместо цветов, что-то вроде иврита,
Камни первого из алфавитов и солнце
Над белизной надгробий по склону горы Елеонской,
Солнце и черные шляпы, черные лапсердаки
Нарезает круги в синеве вертушка,
Снова буза у Навозных ворот,
Передернет затвор сибиряк,
Ангарск, а теперь – щит Давида
Синий на белом, крест Святогробского братства
Красный на белом, черные рясы
Греков, армян, эфиопов и коптов,
Рыцаря бедного щит и кольчуга в музее
Бенедиктинского монастыря
Спой, соловушка, песню о детском крестовом походе,
Десять шекелей стоит гранатовый фрэш,
Пьешь его как елень, наглотавшийся змей,
Сидя около стойла царя Соломона
И школьники между столпов гомонят, а еще
Солдатесс с автоматами видели очи мои:
Обожженные солнцем, в оливковой форме
Те были прекрасны, автобус взбирался
В Иерусалим, и в молитвенном изнеможеньи
Трудились при свете мобильников,
Пялились в книжки черные шляпы,
Черные лапсердаки, отворялся Сезам,
Ожерелья огней твоих, Город-Невеста,
Твоя тахана мерказит
Камни вместо цветов и арабские лавки
Вдоль
Отстань, дорогой, этих карт у меня… И к тому же
Я знаю дорогу: не в буре, не в землетрясении
И не в огне, Аладдин, не в огне