Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2010
Сергей ТРУНЕВ
Умный пристеб – основа демократии?
Абубакиров Э., Стрелков Е., Филиппов В. Выше, дальше, ниже: Новейшие опыты краеведения Поволжья. – М.: Три квадрата; Нижний Новгород: Дирижабль, 2010. – 160 с.
Постмодернистская культура, являясь, согласно мнению Б. Парамонова, прямым выражением либеральной демократии, стремится продемонстрировать неоднозначность реальности, к какому бы виду та не принадлежала. В подобном подходе есть определенная логика, тем более, если речь идет о физической реальности (конкретном ландшафте), исторически сложившаяся специфика которой отражена в соответствующих литературных жанрах. Это в учебниках истории и географии все понятно, по меньшей мере, вплоть до очередной смены политической власти. Но мы-то должны осознавать, что никогда не общаемся с реальностью, какова она есть на самом деле, но всегда лишь воспринимаем ее посредством наших органов чувств, неизменно нагружая полученные образы идеологически корректными (или же не корректными) культурными смыслами.
Тоталитаризм тяготеет к смысловой прозрачности реальности. Ему важно задать человеку четкий и недвусмысленный образ мира, в рамках которого этот самый человек, будучи всецело зависимым от власти, одновременно чувствовал бы себя совершенно комфортно без всяких сопутствующих повседневности размышлений. Демократия (в лучших ее теоретических проявлениях) дает человеку максимально возможную свободу выбора. В том числе, свободу выбора адекватных ему образов реальности и соответствующих данным образам стереотипов поведения. Здесь, собственно, мы и подходим к анализу творения группы авторов, включающей Э. Абубакирова, Е. Стрелкова и В. Филиппова.
Книга с интригующим названием “Выше, дальше, ниже: новейшие опыты краеведения Поволжья” в общем и целом представляет собой попытку переосмысления специфики ряда населенных пунктов, в совокупности образующих карту указанного Поволжья. Однако если определять ее более точно, то перед нами беспрецедентный опыт придания “никакой” (с точки зрения обеих столиц) в культурном отношении территории богатого культурного прошлого, опыт наделения “пустого” места новой авторской мифологией, опыт возвращения смысла в обессмысленную за многие годы забвения провинцию. Одновременно книга является посильным ответом на экономическую, политическую и культурную экспансию Запада. Вместо того чтобы с апокалипсически-чаадаевскими настроениями констатировать, мол, “одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его”, авторы гордо заявляют, что волжане предвосхитили в своих кустарных гипотезах важнейшие открытия европейской науки, что их иногда нелепые технические достижения на самом деле оказались предшественниками развитой европейской техники. Короче говоря, исторически, точнее, “краеведчески” поволжская провинция всегда и во всем (пусть лишь на пару столетий!) опережала не только столицы, но также и их ближайшего соседа – Западную Европу.
Волею авторской фантазии Царицын становится родиной феминизма, Углич – кинематографа, Капустин Яр – космонавтики, Юрьевец – местом зарождения идеи искривления пространства; в Козьмодемьянске появляется первая русская азбука, в Городце – культивируются первые в мире картофельные поля (точнее, леса), а в Горьком местный изобретатель Иван Егорович Бенардаки последовательно опережает исследования и открытия А. фон Гумбольдта, Л. Гальвани и Г. Маркони. Наличествуют в тексте книги и альтернативные гипотезы происхождения как реальных вещей и концепций, так и вымышленных. В этой связи, исследователей истории народного творчества порадует остроумная гипотеза возникновения народных промыслов в Хохломе и других заслуженных российских деревнях; адептов сравнительной филологии заставит задуматься новая интерпретация мифа о противоборстве бога-громовержца и Змея; интересующиеся историей техники восполнят свои знания рассказом о легендарных самодвижущихся повозках – самарах (давших имя городу), а также о пирогах и расстегаях, “снующих” в протоках города Калязина; этнологи получат совершенно новую информацию об этносах, к настоящему времени органично сплавившихся в огромном казанском котле: о диких эчпочмаках, злобных чакчаках и кочевых беляшах.
Появляется в повествовании и Москва – город, где во тьме подземного Некрополитена “хтонические чудовища охраняют несметные сокровища: шапку-мономаху, алмаз-орлов и яйца-фаберже”. Единственный город, где на самом деле (то есть, с точки зрения авторов) никогда не было кремля, но, исключительно по преданию “московского мифологического цикла”, кремль не только был, но и неоднократно возрождался “после сожжения неисчислимыми врагами: от Мамая, Бабая и Тохтамыша до Лжедмитрия и Наполеона”. Образ кремля как места сосредоточения и символа политической власти вообще проходит через всю книгу, фактически превращая умный постмодернистский пристеб в рассказ о трагедии. По замыслу авторов в достопамятные мифологические времена собственный кремль был в каждом из описываемых городов, но все они по какой-либо вполне правдоподобной причине оказались к настоящему времени разрушенными. Лишь в Москве, где кремля отродясь не было и быть не могло, он, как мы все знаем, стоит до сих пор. Вот и получается, что от России как совокупности относительно равноправных и имеющих свою культурную специфику городов мы пришли к России с одним кремлем, одним городом и одной культурой. В этом аспекте книгу Э. Абубакирова. Е. Стрелкова и В. Филиппова можно рассматривать как трогательно-героическую попытку привести простое к сложному, ясное к смутному, тоталитарное к демократическому.