Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2010
Анна ГОЛУБКОВА
Избавление от избыточного
Дмитрий Данилов. Горизонтальное положение. – М.: Эксмо, 2010. – 320 с.
Первое, что привлекает внимание в романе «Горизонтальное положение», – это его форма, которая может показаться, и действительно кажется очень многим, весьма искусственной. Между тем произведение такого типа вовсе не является для Дмитрия Данилова случайным. К этой форме писатель шел более десяти лет, постепенно переходя от условно ранних (то есть написанных в начале 2000-х годов), более или менее привычных «реалистических», иногда с элементами фантастики, рассказов к прозе подчеркнуто обезличенной. Достаточно сравнить, к примеру, микроцикл про Мелентьева («Нина Ивановна», «Нагорная», оба – 2002; «Черная металлургия», 2003) и рассказы «Более пожилой человек», «Вечное возвращение», «Праздник труда в Троицке», «В Москву» (2006). Если в первых мы еще встречаем относительно прописанных героев и пусть пунктирный, едва намеченный, но все-таки близкий к традиционному сюжет, то со вторыми дело обстоит намного сложнее. В рассказе «Более пожилой человек» есть персонажи, но нет сюжета – его герои просто перемещаются из одной точки пространства в другую, причем автор так и не объясняет нам ни кто они, ни зачем едут туда, куда они едут. Примерно то же описывает рассказ «В Москву», хотя в нем все-таки можно вычленить некий условный образ повествователя. «Вечное возвращение» представляет собой описание дороги домой всего многомиллионного населения города Москвы и ближайших окрестностей. Здесь персонаж вообще коллективный. «Праздник труда в Троицке» посвящен некой «изнанке» журналистских будней, и здесь опять-таки, очень постаравшись, можно обнаружить повествователя, а своеобразным сюжетом стало само это несколько странное мероприятие.
Если прямо сопоставлять рассказы первого и второго типа, может даже показаться, что написаны они двумя разными писателями. Впрочем, у Данилова есть произведение, которое можно, на мой взгляд, счесть переходным от одной формы к другой – это повесть «День или часть дня» (2003). Несмотря на отстраненную манеру изображения, в этой повести в редуцированном виде сохраняется повествовательный сюжет и отчасти – образ главного героя. Название намекает на то, что описываемый день – самый обычный в жизни персонажа, но на самом деле это не так, потому что в этот день происходит весьма важное для героя событие – от него уходит любимая девушка. Переживание личной драмы показано в той же как бы отстраненной безличной манере: «Встал, походил по комнате. Подошел к стене. Ударил по стене кулаком. Прислонился предплечьем к стене, лбом прислонился к предплечью, постоял так некоторое время. Походил по комнате»[1]. Но, на мой взгляд, форма и содержание этого произведения фактически вступают в конфликт и начинают довольно-таки мешать друг другу. И не случайно, видимо, в дальнейшем Дмитрий Данилов совершенно исключил из своих произведений личные переживания. По крайней мере, мы не найдем их в романе «Горизонтальное положение», ставшем полноценным художественным исследованием всех возможностей выбранной писателем стилистики.
Дневниковая форма имеет в художественной литературе давние и весьма устойчивые традиции. Писатели эпохи классицизма использовали имитацию подлинных записей для подчеркивания достоверности своих произведений. Именно через дневники и разного рода записки романтики показывали сложную внутреннюю жизнь исключительной личности. Например, значительная часть «Героя нашего времени» оформлена как дневник Печорина. К концу XIXвека в связи с распространением эстетики натурализма необходимость создавать художественные тексты в форме дневника практически исчезает, зато литературными произведениями становятся реальные дневники. Достаточно, к примеру, вспомнить невероятный успех дневника Марии Башкирцевой. Таким образом, выбрав для своего романа форму объективных ежедневных заметок, Дмитрий Данилов сразу же оказался в русле как минимум двух традиций – классицистской и натуралистической, причем если первая требует имитации подлинности, фактически – подражания жизни, то вторая настаивает на точном соблюдении принципа ежедневных записей, то есть превращения в художественный текст самой «жизни».
В конце романа стоит дата – «15 января 2009 года – 14 января 2010 года». И действительно, писатель скрупулезно отмечает каждый день календаря, не пропуская, насколько удалось заметить, ни одного, разве что иногда объединяя в одну главку несколько следующих подряд одинаковых дней: «1, 2, 3, 4, 5 и 6 июля / <…> Дома, праздность, мелкая деятельность. Время от времени – прием препарата ортофен. Время от времени – принятие горизонтального положения и погружение в сон»[2]. И на первый взгляд более актуальной здесь оказывается именно традиция натуралистическая – то есть показ жизни такой, какая она есть. Недаром некоторые читатели и первые наивные критики восприняли эту книгу в прямом смысле как собрание подробных ежедневных записей обо всем, что случилось с автором в течение дня, недели, месяца и целого года. Но не все тут так просто. Во-первых, на самом деле писателем был произведен достаточно жесткий отбор фактов. Например, в книгу не вошло все то, что можно условно назвать «личной жизнью» автора. Единственное исключение – запись от 9 июля, включающая упоминание «маленького семейного торжества в узком семейном кругу»[3]. И на этом все – между тем как домашняя жизнь и семейное общение при условии того, что герой в основном работает дома, не могут не занимать значительной части его времени. Точно так же и в описании различных литературных мероприятий Дмитрий Данилов, как мне кажется, сознательно ограничивается самым общим, исключая более мелкие подробности и индивидуальные впечатления для создания обобщенной картины.
Во-вторых, ближе к концу книги писатель, как бы «устав» от принятых на себя обязательств, начинает пропускать записи, размещая в тексте даты не в хронологическом порядке, а чисто графически – просто перед каждым новым предложением: «13 октября / Повествование становится все более отрывочным. / 14 октября / Потому что сколько уже можно. / 15 октября / Сколько уже можно описывать все эти бесконечные поездки на автобусах, метро и такси. / 16 октября / Все эти объезды из Кожухово и приезды в Кожухово»[4] – и так далее с одним исключением до последней обширной записи, датированной 13 января. И в этой завершающей книгу главе происходит своеобразное обнажение приема. Данилов последовательно описывает работу над романом: «Как хорошо, что это наконец закончилось. / Как хорошо. / Не нужно теперь мучительно вспоминать пустые, ничего не значащие подробности прошедших дней. / Не нужно мучительно вспоминать, в какой именно день произошло то или иное событие. / Не нужно мучительно думать о том, что же написать об этом дне или вот об этом»[5]. Как видим, принцип спонтанности и непосредственности записей все равно оказывается фикцией, в чем писатель сам честно признается в конце книги. Получается, что при всем правдоподобии получившегося результата, фиксация жизни, «как она есть», все равно требует художественного усилия автора. Следовательно, перед нами не сам дневник, а его искусная имитация.
На самом же деле «Горизонтальное положение» – это самый настоящий роман, написанный в форме дневниковых заметок. У этого романа, по-моему, можно выделить несколько структурных уровней. На первый взгляд повествование держится исключительно на датах, играющих важную семантическую и графическую роли. Именно даты разделяют текст романа на разные по объему и значению фрагменты. Более пристальный взгляд выделяет постоянно повторяющуюся матрицу – пробуждение, выход из дома, поездка куда-либо, возвращение, принятие горизонтального положения, сон. Эти события описываются практически одними и теми же словами, так что читателю на каком-то этапе начинается казаться, что в жизни героя ничего не происходит. Но это неправда. На этом фоне Даниловым очень подробно и обстоятельно описываются, во-первых, путешествия, во-вторых, разнообразные перипетии с многочисленными работами, в-третьих, попытка жить правильной религиозной жизнью, в-четвертых, проблемы со здоровьем, из-за которых, собственно, и не удается правильная религиозная жизнь. Все эти четыре сюжетные линии писатель отчасти маскирует под ежедневную повторяющуюся рутину, но у него, естественно, это не получается, потому что при всем однообразии жестов и движений человеческая жизнь все-таки к ним не сводится. И на протяжении одного описанного в романе года с героем на самом деле происходит много интересного – взять хотя бы миссионерскую поездку в Архангельскую область или же путешествие на книжную ярмарку в Нью-Йорк.
Однако и несколько наивный читатель, утверждающий, что в романе нет ничего, кроме «бесконечности безликой повседневности»[6], все-таки отчасти прав. Именно такого впечатления и добивается Дмитрий Данилов, разрабатывая свою максимально отстраненную манеру повествования, в которой почти невозможно обнаружить эффект авторского присутствия. Почти, впрочем, не значит – невозможно. В романе «Горизонтальное положение» писатель мастерски использует разнообразные средства русской грамматики для создания или же имитации монотонного безэмоционального повествования. При этом ему удается обходиться вообще без местоимений, так или иначе обозначающих присутствие в тексте автора или героя-повествователя. Читателю кажется, что автор пишет от третьего лица – по крайней мере, на это все время намекает контекст описываемых событий и сознательно создаваемая дистанция, но на самом деле – это первое лицо. Писатель рассказывает «о себе», но в то же время как бы и не о себе, и в результате получается, что лирический по изначальной интенции текст создается эпическими средствами.
К этим средствам относятся безличные предложения: «Очень скользко и неудобно»; отстраненные описания: «Тротуар покрыт сплошным, хоть и тонким, слоем льда», в том числе и собственных переживаний: «Быстро идти не получается»; номинативные предложения: «Место у окна, хороший обзор»; предложения с использованием отглагольных существительных: «Продвижение по обледенелому тротуару Святоозерской улицы»; сослагательное наклонение: «Надо бы не опоздать» и т.д. Но и лирическое начало, при всей своей редуцированности, здесь все-таки имеется. Даже в приведенных примерах, если к ним как следует присмотреться, можно обнаружить авторское присутствие. Скользко и неудобно – кому? Кто замечает, насколько тонок слой льда? У кого не получается быстро идти по обледеневшему тротуару? Кто боится опоздать на автобус? Кто садится в автобусе у окна и начинает рассматривать окрестности? Конечно же, герой-повествователь фактически, так сказать, незримо присутствующий в каждом предложении романа. Объективность, таким образом, является точно такой же искусной имитацией, как и подлинность ежедневных записей в дневнике. Зато эта скудная поэтика позволяет, как мне кажется, высвободить скрытый изобразительный и смысловой потенциал художественного произведения.
Некоторые из критиков, уже успевшие высказаться о «Горизонтальном положении», так или иначе сводят этот роман к одному приему, воспринимая всю виртуозную словесную эквилибристику исключительно как оторванный от реальной русской жизни литературный эксперимент. «Русский язык и без того пострадал от нашествия варваризмов, а в наши дни ему стали навязывать чужие грамматические формы. <…> Абсолютный чемпион здесь московский писатель Дмитрий Данилов», – пишет Сергей Беляков[7]. Мнение это достаточно странно, ведь к сфере научных интересов Белякова, сообщает нам википедия, относится литература 1920-х годов, для которой как раз и характерен широчайший спектр художественных поисков и экспериментов. Видимо, по мнению критика, позволенное Леониду Добычину – совершенно не позволено Дмитрию Данилову, считающему именно Добычина одним из своих литературных предшественников. Интересно также, что литературный эксперимент, по мнению многих, производится исключительно ради литературного эксперимента, то есть является в первую очередь способом обратить на себя внимание, выделиться из толпы современных литераторов. Возможно, это так и есть, но только не в отношении Дмитрия Данилова, чей творческий поиск, на мой взгляд, существует в тесной связи с запросами нашего времени. К примеру, одна из самых интересных для меня проблем, затронутых в романе, – это соотношение проживаемого события и его описания: «Надо заканчивать. / Хватит уже. / Пора. / Постановка последней точки. / Описание постановки последней точки»[8].
Собственно говоря, крайне современна уже сама форма этого романа, похожего в том числе и на ежедневные записи в Живом журнале. Еще более современна поставленная в «Горизонтальном положении» проблема соотношения общего и частного, типического и индивидуального. Где и как может проявить себя человек во времена всеобщей стандартизации и почти полного стирания различий между людьми и предметами? Данилов показывает, что даже если постараться убрать из повествования все личное, в нем все равно будет некий неделимый остаток – своя собственная судьба, свой собственный взгляд на вещи, свои собственные ощущения от происходящего. Проблема эта в романе прямо не решается, вероятно, она и не может быть никогда решена, но сама ее постановка и особенно – в такой вот форме – является, на мой взгляд, необыкновенно важной. Ну и самое главное, по-моему, достижение писателя – в романе показана наша современная жизнь «как она есть», без примеси сложных отвлеченных конструкций или каких-то непонятных дополнительных измышлений. Это у Дмитрия Данилова получилось вовсе не потому, что он взял кусок «жизни» и оформил его в виде романа, а потому что – как было показано выше – писателем была проведена большая работа над художественным преображением действительности.
Еще одним общим местом по отношению к Данилову является его стилистическая преемственность с творчеством писателя Анатолия Гаврилова, доходящая, по мнению некоторых критиков, чуть ли не до прямого подражания[9]. Отчасти это верно – у Гаврилова тоже можно найти номинативные предложения или же использование перечисления вместо описания, тем не менее, различий здесь безусловно больше, чем сходства. Во-первых, у Гаврилова есть рассказы, написанные от первого лица, да и во всех остальных случаях он не пытается вывести за скобки повествования свою авторскую позицию. Во-вторых, Гаврилова совершенно не интересует современная жизнь, да и вообще реальность представляется ему безблагодатной и полностью лишенной красоты[10], в то время как Дмитрию Данилову удается увидеть даже в самых непривлекательных вещах какую-то особую красоту и экзистенциальную значимость[11]. В-третьих, в произведениях Анатолия Гаврилова очень жестко противопоставлены идеальное и реальное, чего у Данилова нет вовсе – мир у него несовершенен и как-то особенно хорош именно в этом своем несовершенстве. В-четвертых, оба писателя используют в своих произведениях эстетику абсурда, но если у Гаврилова она обозначает принципиальную невозможность достижения идеала, то у Данилова абсурдной оказывается часть современной жизни, связанная с бездумным автоматизмом и механизацией человеческих жестов и движений. Если совсем уж упрощать это сравнение: «Жить нельзя!» – говорит Анатолий Гаврилов, «Ну что уж тут поделать – как-нибудь проживем…», – как бы отвечает ему Дмитрий Данилов. В этих обстоятельствах уподобление одного писателя другому с профессиональной точки зрения выглядит несколько странно – как результат либо крайне поверхностного чтения, либо насильного подчинения живого литературного явления спекулятивной критической концепции.
Роман «Горизонтальное положение» – книга для нашего времени крайне важная и безусловно знаковая. И прежде всего потому, что роман не пытается втиснуть современную жизнь в рамки не свойственной ей проблематики. В отличие от многих других писателей, берущих классическое литературное произведение и подтягивающих к нему имеющийся у них материал, Дмитрий Данилов обращается непосредственно к современной жизни и находит в ней то же самое, что всегда интересовало русских писателей – проблему существования личности в обществе и в истории. И его роман тем самым оказывается устремленным в будущее, в то время как большая часть современной литературы, наоборот, старательно подмигивает прошлому.