Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2010
Родилась в 1990 году в городе Омске. В настоящее время учится в Литературном институте. Публиковалась в журналах “Дети Ра”, “Сибирские огни”, интернет-изданиях “Альтернация”, “Знаки”, “Новая реальность” и др. Шорт-лист премии “Дебют” (2010), финалист премии “Литературрентген” (2010). Гран-при фестиваля “Молодой литератор” (2010) в номинации “поэзия”.
***
Дай мне тему, и тема забудется, будет одна:
Осень, огни рябины, прерванная страна,
Перепуганная особь, пулевые осы стрелка,
Раскрытая слишком, возможно, чужая строка,
Здесь споткнусь:
Будничная пляска, телесные сумерки, кокаиновая страда…
И меня здесь нет.
Дай мне шпаргалку, я всё не выучу и не так всё по ней прочту:
Перевёрнутый мегаполис, над ним – солнце в меду,
Солнечные кошки, рыжие забияки, иду, иду
Мимо вас, мяуки, с хлебом горячим иду
С работы тебя встречать.
Перевёрнутый, проплывает трамвай, прибывает трамвай,
Вот как в детстве: плачь и желай, все слова проговаривай,
Дай мне слово одно, и я его никому не скажу,
Не потревожу, в дверку не подгляжу,
Как прекрасного птицу, Петю, Петеньку, ощипывают, потрошат,
Или как холодные двое в свете лунном лежат, —
Не умею подглядывать.
Не умею орать.
Только где-то далёко-глубоко хочется жадно и обо всём.
Вот – сидят на баулах цыгане, молчат, вот – колокол начинает звонить,
Вот – железные баки, урны с бинтами, вот – звери пробуют говорить.
Алфавит.
Посмотри, светофоры горят, огни горят,
Ясный воздух вокруг колышется и дрожит.
Ты кладёшь мне сладкую буковку под язык.
Мы идём домой. — Я люблю тебя. — И я тебя.
Мы обнимемся и лежим. Целый мир горит.
Вдоль огромных империй белые птицы летят.
***
Вот человек, он сеет лёд,
он плачет, мать зовёт, и вот
приходит мать в чужом песке
и с синей ленточкой в руке.
Она торопится в роддом,
она волнуется, ведом
её волнением, под лёд
ныряет сын который год.
Там у него семья, друзья,
бычки в томате, дачный сад,
трамвай, в котором еду я
назад, назад, назад, назад.
В окне сверкает мишура,
мне кажется, что это ад,
ведь там – вот так, и ничего,
и мандарин в руке легко
лежит, и полон крупных слёз
крещенский пламенный мороз.
И до конечной весь во льду
мне снится голубь на беду.
Потом стою я у ларька,
и жду железного хлопка,
желаю яблоки купить,
желаю счастьем заплатить.
Но в самом деле сон другой, —
солёный, ясный, голубой,
и в день седьмой я в нём смеюсь,
бегу к Тебе и не боюсь,
в нём как всегда одна зима,
подарки, яблоки, хурма.
Там мама мне несёт домой
пальто с ромашкой шерстяной…
В ДАЧНОМ ДОМЕ
Обрывая у слов окончания, —
Ночь, и дождь от небесных сошед,
Открываются стены печальные –
Сумасше, сумасше, сумасше…
Мирна тень от пузатого чайника.
Я тебя забуду вообще.
Посторонняя, злая, домашняя
Пустота. По ковру нагишом
Ходит белая, бледная, ясная
И живая, и простоволосая…
Хорошо, хорошо, хорошо
В белом теле чужом раскаяться
И лежать, отвернувшись к стене.
По тебе можно больше не маяться,
Разве только увижу во сне.
Но откуда здесь осы блестящие,
Разрезающие темноту?
И на стенах слова настоящие,
И серебренник тает во рту.
Закричит, сбросит плед и расплачется,
Голой выбежит в мокрый сад
И застынет. – На ветках детские платьица,
На земле — золотые тыквы лежат.
***
В светлой арке дети летят за щенком,
И у них в крови не гудит совнарком.
Над стоглавым собором висит гроза,
Дождь, что мамкино молоко.
Лето открывает старушьи глаза:
Черемша, кукуруза, удочки и шары –
Расцветают рынки; ночные жужжат дворы –
Парусина колясок, простыни, ягодная мелюзга…
В Лианозовском парке мальчик гладит ежа,
У него в крови не болят полножа,
Только злые орки, что казаки,
Переходят вброд полреки.
Детям снится Африка и кино,
Месяц смотрит в пластиковое окно,
И волшебник несёт золотой мандарин,
И не страшно, когда один
Самый смелый мальчик в гору идёт,
Если только снится стране народ,
И народу народ и стране – страна
Наудачу, как пуля, дана.
Если в яслях топочет прекрасный ёж,
Если сам не заплачешь, когда упадёшь
На горячий асфальт, и предки твои
С фотокарточек выплывут, как рыбари.
Не беги. Лето кончится в полкостра.
Вот улитка сталинского двора,
Там весь новый Пушкин скачет верхом
На парижской ноте, а за углом
Ходят воры и черти в модных трико,
И собака выпила лужу тайком,
Дождь по-прежнему мамкино молоко,
И урчит разрисованный кадиллак,
Турки в душной кафешке сидят до зари.
Научился сжимать-разжимать кулак,
И ещё раз сжимать и сжимать кулак, –
И не плачь теперь, говори…
***
Сколько минут назад всё это было:
Облако в небе плыло и облаком было,
Образом было, просто самим собой,
Как человек на столе лежащий к дверям ногами,
Голубь взмывающий в небо, худое пламя
У постамента, трудно – самим собой…
Лепет французский в столичной сырой кофейне…
Сколько времён назад дед заходит в отдел бакалейный,
Тростью трясёт, вдоль витрины себя несёт,
Дни как во сне, стрелка переползает столетье,
Я просыпаюсь однажды, и, кажется, вижу всё:
Гул не ослаб. Это музыка мирно стихла.
Вишня цветёт в усадьбе, пылает вишня.
Роботы плачут в поле, но им не слышно:
Гул нарастает, к земному ядру зовёт.
Вот он сейчас вдоль кофеен, квартир плывёт,
Призрак бумажный, лебедь мой тонкий, нездешний…
***
наступает ночь, я сложусь воедино.
чёрный эпос кифары своей циркач
разбивает волной цветную витрину,
белый эпос нудит на щекастой трубе
что-то пошлое, красное спьяну.
осень едет на старом горбе
к той горе, где звучать перестану.
ждать, курить, во дворах поджигать целлофан
и во сне золотой целовать нотный стан, —
беглой музыки жало иное,
алкогольное, ледяное.
почему так легко зарыдать?
причастившись заморской двойной пустоты
на асфальт, на сухие в прожилках цветы
лить вино, умирать без героя.
а вернёшься домой, — всё иное,
подоконник в шмелях золотых.