Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2010
Родился в 1982 году в Ленинграде. Стихи публиковались в журналах “Воздух”, “Волга”, “Нева”, в сетевых литературных журналах “TextOnly”, “РЕЦ”; в переводах на английский – в журналах “St. Petersburg Review”, “Fogged Clarity”, “
SUSS” и др. Автор книги стихов “Темнота бела” (М.: Арго-Риск, 2009). Постоянный автор сайта “Новая Камера Хранения”. Живет в Санкт-Петербурге.Ветвью, к облаку подводнòй,
закачан нетрудный газ
в полость ёмкую – всё, лети:
веревочный слышишь свист?
Сад мельчающий перейдёт
в едва ущемлённый свет,
в точку маленькой зеленцы
на фоне других садов.
Плоть на узенькой на доске
взлетает – и резко вниз;
духом вздрагивает листва –
открой же теперь глаза:
свет обиженно золотит
и кроны нагретый шар,
и желание улететь
повыше – туда, где свет.
***
Так слетает крыжечка
с глиняного голоса,
ударяясь о
пол, навек исхоженный,
возраст непроцеженный
(что важней всего).
Чистый возраст маленький,
стёртый нужной горечью,
угловат весьма.
К этой глине тёмненькой
привяжись, тесёмочка,
ты теперь – тесьма.
Будь, кувшин, подвешенным
ближе к солнцу, видному
здесь едва-едва:
пусть теплеет, греется,
и не знает крыжечки,
но – слова, слова.
***
На всякий страх есть сосны у реки,
полёт шмеля, исполненный лучами –
всё прочее возьми и отсеки
от сказанного нами.
Пусть голос лишь себя, себя возьмёт
из множества молчаний о пропетом –
над бездной, в нужной музыке без нот
себя сыграет светом.
Держась за звук, протянутый до нас,
не устрашись, о музыка в июле,
ни скрипа сосен, ни обрыва фраз
в шмелином чистом гуле.
Побудут нами берег и река,
пока полёт продлится ниоткуда,
пока полоска тёмная легка
летящему отсюда.
Если сердце – низовье речи,
вытекающей в мрак человечий,
пусть я стану не мель, но брод –
пусть поверивший перейдёт.
Он стоял на словах о Боге –
отчего-то промокли ноги:
отсыревшая голова
не сдержала любви слова.
Как смыкаются речью губы!
Поцелуй есть молчание, зубы
заломивший, как холод дна:
много волн, а река – одна.
Далеко и нельзя – до моря,
утопающего в разговоре;
нужен берег, и берег – вот:
замолчавший спасенье рот.
***
Кириллица, как воск, течет
к изножью пламени, а там
что сквозь шипение увидишь?
Мое лицо иль этот свет?
Бери же жгучей каплей все –
и снова не отдерни рук;
доской скрипящей под ступнями
поболе пламени – побудь.
Перил горящих под рукой
изношен, вьется фитилек,
тоска ли льнет к озябшим пальцам?
Оно ли лестницей идет?
Оно легко идет наверх
и с ношей пламени, и так,
то скатится опять к началу
гори, гори, моя, то – нет.
***
Заёрзали льдинки на языке,
нежнейший рождая морс,
и детскому рту сказали они:
скорее захолони.
А рот не согласен, и рот – раскрыт,
и слово словам твердит:
я знаю, к чему приводит отжим
воды – так скорей, бежим;
уж набраны в марлю былых небес
те ягоды, из каких
нам выпить себя, разбавленных на
две трети – уходом сна;
склонившейся горечью рождены,
и вяжут, не дав уйти,
и тот стебелёк исхлещет, как плеть,
коль не захотим теплеть.
***
В хитиновом брюшке серьёза
– о, как он лапками сучит! –
размокшая метаморфоза,
изнаночный древесный щит.
Ты дерево, ты беззащитно,
и в окружении колец
который год тебе не видно,
как благоденствует подлец.
А он живёт в тебе, и дует
на пыль источенных лучей,
но пыль влажна, и всё – впустую,
и всё – лишь листик на плече.
Упавший листик обезвожен,
но словно дерево судьбы,
теперь он заново возможен
(пока летел, едва ли был).