Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2010
Сергей ТРУНЕВ
Кошкам, собакам, траве посвящается
Дан Маркович. Кукисы. – М.: Э.РА, 2010. – 140 с.
Вот берешь в руки книгу, название которой состоит из одного непонятного слова “Кукисы”, и не знаешь, что делать дальше. Пролистываешь, время от времени бегло останавливая взгляд на темных пятнах строгих графических иллюстраций с какими-то невнятными подписями под ними… И если не знаешь, кто такой сам Дан Маркович, диагноз возникает естественно, как бы сам собой: “исповедь графомана”. Впрочем, в руки тех, кто не знает, подобного рода книги либо просто не попадают, либо не вызывают своей безыскусной изысканностью особых эмоций.
Впрочем, оговорюсь, книга Дана Марковича, безусловно, содержит момент исповедальности, однако как формально, так и содержательно она родственна тонким наблюдениям В. Розанова в “Опавших листьях”, а не корявым потугам гипотетического графомана. Собственно, непонятное слово в заглавии книги – это сленговое компьютерное словечко, означающее: “Технология, которую используют серверы для получения и хранения информации о клиенте. Эти записи сохраняются сервером на жестком диске компьютера пользователя”. Переводя на русский язык – это фиксированные в языковой форме наблюдения автора над собой и изнутри собственной жизни (немного неуклюже, но верно), из самой глубины ее ничего, казалось бы, не значащей повседневности. Здесь люди практически не встречаются, а если встречаются вдруг, то в большинстве своем оказываются неинтересными, скучными. Люди подобны земляным червям и младенцам, почти непрерывно и практически молниеносно пропускающим сквозь себя все, что случайно или намеренно попадает в их раскрытые рты: “Постоянно жрущие чмокающие младенцы. Вспоминается длинный розовый червяк, движение земли в нем от начала до конца, так он питается, задерживая в себе съедобное” (16). Или вот о себе: “Дождевой червяк, вот самое точное сравнение! Роя свою нору, он пропускает через себя всю дрянь, которая ему попадается на пути” (132).
Гораздо больше в повседневности Дана Марковича кошек и собак, большей частью бездомных, слишком часто умирающих столь трагично, как люди уже разучились. Я словил себя на этом факте, заклеймив позором бесчувственность к судьбам себе подобных, но взамен снова открыв детскую способность сопереживать страданиям и радостям каких-то “Хрюш”, “Зарастаев”, “Зоек”, “Ксероксов” и прочей четвероногой братии.
Наверное, и эти волею судьбы обретенные питомцы рано или поздно начнут обременять, поскольку живут собственной жизнью, умирают собственной смертью и ни о чем, в общем-то, не просят. Тогда остается пейзаж. Столь же убогий в рамках холста или картона, сколь в жизни, и столь же всеобъемлющий: “Но еще чаще, картины без людей – дерево, трава, река… Поваленный забор, дорога – заросшая, разбитая. Чем сильней заросшая, тем ближе и дороже мне. Приветствую траву, прорастающую меж камней, запустение, гибель асфальта, победу всего, растущего свободно” (111). Капитуляция культуры перед временем прописана автором столь рельефно, что вполне реально упрекнуть его в некоей “культурофобии”. Но и это не совсем так, поскольку авторская “культурофобия” является лишь результатом тщательной избирательности, производной от непрерывного развития вкуса. Российская интеллигенция всегда напоминала мне самокатящееся колесо Ф. Ницше: для того чтобы совершенствовать вкус, ей ни к чему внешние обстоятельства, как правило, лишь отвлекающие… Для того, чтобы следовать по пути Дао, российской интеллигенции не обязательно штудировать “Дао дэ цзин”. Когда Дан Маркович умоляет дворовую вишню не расти выше второго этажа, дабы не быть срубленной не желающими находиться в ее тени соседями, вспоминается максима, выведенная в свое время Чжуан Цзы: ты сможешь жить долго лишь в том случае, если ты ни к чему не пригоден и никому не мешаешь.
Почти уверен, что пограничная многочисленным мирским банальностям, даосская мудрость автора едва ли придется по вкусу массовому читателю. Она слишком проста и бесхитростна, а простота и искренность нынче не в моде. Скорее всего, размышления Дана Марковича вообще не будут отнесены к разряду художественной литературы… Да, и Бог с ней, с литературой. На мой взгляд, главное в литературе – чтобы цепляло за живое. Не за мозги, не за интеллект, как принято называть мозги в приличном обществе, но именно за что-то живое внутри двуногого без перьев. “Искренность – форма бесстрашия, которая к искусству имеет самое близкое отношение. А вычурность формы, нарочитая сложность, высокопарность, грубость, словесный понос, заумь, выдаваемая за мудрость, ложная многозначительность – все это формы страха” (36). Под приведенным высказыванием подписываюсь от и до: как человек, поэт и критик. Так что в окружающем нас (местоимение “нас” относится ко всем, кто живет продажей идей иили образов, а не рабочих рук) мире высокопарностей, словесного поноса и выдаваемой за мудрость зауми мне остается сокрушаться лишь об одном: о том, что бродячие собаки и кошки, равно как и деревья, и заросшие сорной травой проселочные дороги никогда не смогут прочесть о себе в книге Дана Марковича. А интеллектуалам – “Кукисы”.