Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2009
Родилась в 1968 году в Москве. Окончила Московский юридический институт и Литературный институт им. Горького. Член Союза писателей России. Публиковалась в журналах “Арион”, “Знамя”, “Новый Берег”, “Новый Мир”, “Октябрь”, а также в Антологии новейшей русской поэзии “Девять измерений” и др. Автор четырех книг: “Московские стихи” (1996), “Четвертый Рим” (2000), “Перемена времен” (2006), “Девочка наша” (2008). Дипломант поэтического конкурса “Заблудившийся трамвай” (СПб, 2007). Лауреат (2004) и дипломант (2007) Международного литературного Волошинского конкурса, Лауреат литературной премии “Московский счет”, Специальная премия, (2009)
В дни, когда Бог открывает свои склады и презентует развалы
И говорит: бери, сколько можешь взять, неси, сколько можешь нести,
Я бегаю по рядам, я залезаю на самый верх стеллажей, все мне мало,
И я беру больше, беру больше, чтобы хватило до старости.
А потом спустя миллионы шагов говорю, морду наверх:
Зачем это я, мой хороший, взяла так много?
Я не могу нести, не могу нести, а и бросить грех.
У других вон какая легкая торба и какая легкая тога.
Я не вынесу, говорю, зачем я это взяла на себя, скажи?
У меня спина болит, и в коленях давка.
А он нарочно открывает склады, запускает на стеллажи
И смотрит, как я снова ношусь от прилавка до прилавка.
***
Было у меня три ангела в гостях
А четвертый дома жил да в углу бирюк
Один ангел мне принес пряничек в кармане брюк
Другой ангел мне принес птичку в горстях
Третий ангел мне принес сердечко стук-стук
Вот взяла я пряничек выбросила
Вот взяла я птичку выпустила
Вот взяла сердечко больно грудь
У меня свой ангел скажи что-нибудь
Подает мне четвертый кверху ладонь
А из этой ладони выходит огонь
А под этой ладонью водопад льет
Это вот мое это вот мое это вот
Господи Иисусе забери своих ходоков
Не трави мне душу не пускай на волю меня
Я сама отравлюсь и сама через пять шагов
Упаду у меня сердце болит от огня
У меня руки взбухли у меня нет ни словца
Вот сидим мы с ангелом на скамье у крыльца
То огонь ему остужу то воду выпью с лица
И любви и памяти о любви не видно конца
В ДОМЕ РАДОСТЬ
В доме радость – детка на ноги встал.
Встал и держится за табурет.
Бегает между имеющихся в доме зеркал,
Тянется, хочет увидеть: есть он уже или его еще нет.
Тянется, тянется, тянется, вот твой джаз.
Хочет дитя достать окна, поглядеть в окно.
Он уже достает до подоконника лбом: да там ли оно,
То, для чего он пришел сюда в этот раз?
Вот он дитя, дитя, тянется, чмокая и кряхтя,
Чтобы с поверхности письменного стола предшественника своего,
Дотянувшись, вечность схватить, на вкус попробовать, хотя
Горькая она, горькая, тьфу-тьфу! Не трогай тут ничего.
В доме радость, дитя подросло и умеет (и ведь знает, как и зачем)
Доставать до выключателя и звонка:
Дитя — свет, дитя пришло, ох-ох, оно выросло-то как совсем,
У него рост увеличивается в облака.
А дитя растет, растет, тянется, тянется, к небу росток.
Ты зачем, росточек, тянешься, ты зачем песню поешь?
Говорит: хочу увидеть, вытянувшись на восток,
Есть ли Кто за небом, за облаками или ложь.
Дотянуться, протянуть руку, на ощупь попробовать и на вкус,
Понять, господи, в толпе стоять, раны омыть слюной.
Расти, расти, дитятко, тянись, бутуз,
До окна, до стола, до света, до неба небесного, до земли земной.
***
Ракушка с дырочкой. Можно на пальчик надеть.
Можно на море сквозь дырочку ту посмотреть.
Можно увидеть тебя, словно в медной трубе.
Что я скажу тебе? Я не умею – тебе.
Пела я песенки времени и кумовьям.
Время рассыпалось галькой. Что скажешь камням?
Стайкою братцы снялись, нарезают круги.
Серая Шейка, пропела б, да спазм на крови.
Серая Шейка, конфетка, ракушка, рачок.
В ушке игольном залатанный бог-рыбачок.
Лик мой заплаканный. Галька глазуньей шипит.
Всем говорила, а этому бог не велит.
Вот и колечко на лапку, и – клювом об лед.
Крякнуть тебе напоследок Господь не дает.
Селезень неба, не плачь надо мной, не умру.
Это пестрит оперенье моё на ветру.
ПАМЯТИ ОТЦА
(4 сентября)
Так закручено время, как будто его отжимали.
Первый раз в первый класс мы дитя провожали.
А три года назад провожали отца.
Первоклассники не желают домой из-за парты,
Дома что ли им хуже, чем в области Спарты
Новорусского образца.
Ну, какие там были сегодня уроки?
Ты опять подставлял однокласснику щеки?
Первой юшкой запачкан пиджак.
И стиралка стирает, жужжит пулеметом.
Стайки мамок кружатся над первым пометом,
Поднимая и эдак, и так.
Это в памяти насмерть засело, застряло.
С этой болью не спрятаться под одеяло,
Это выело напрочь всю радужку глаз.
И бесланский сентябрь в задымленье и саже,
И отца, что смотрел по Москве репортажи,
Поминаю совместно в назначенный час.
Кто сидит в мастерской перед пыльным экраном:
В спайки мозга вплетается рой над Бесланом.
Не вживайся, иди мастери!
Нет, сидит умирает, снаружи дымится.
И по швам расползаясь, сердечная мышца
Замирает внутри.
СОЛОВЬИ
1.
Памяти Надежды Плевицкой
Входят немцы. Всё веселей.
Где тут сенцы? Где сцена твоя?
Не доищутся соловья.
Соловья в клетку на двадцать лет,
Посадил Реннский Горсовет.
Соловей к ним из дальних зим –
А они вона как с ним.
Немцы входят в ночной тиши.
Им бы что для сердца да для души,
Они ищут, свищут, по тюрьмам пошли,
Роют землю, ой-люшеньки-ой-люли.
Ой, березонька со калинкою,
Чего они роют-то Лотарингию?
Чего им рытися, чего боятися?
В чем с костлявою им бодатися?
Под ногой земля бело-красная.
Каторжанка умерла больно страстная.
Лежит земля кругом да красно-белая.
А в ней могилка что ни есть пустотелая.
А в ней могилка так и быть не печальная.
Ох, светит месяц. Дорогая дальняя.
2.
Меня маленькую крестная качает.
Слова не мудрены, ноты не казенны.
Льются голосочки из радиоточки.
Ту радиоточку выпить по глоточку.
Валенки подшиты. Вот и люди сыты.
Вот и вот и вот и…дело до зевоты.
То ли свет на крестной, то ли крест над сосной.
То ли шепоточки из радиоточки:
Саратовской девке — шубы за припевки,
Саратовской шлюшке – именные пушки,
Саратовской бабе — генерал при штабе.
Саратовской глотке – тюрьма да колодки.
Саратовской мамке – Россия на лямке.
Дубинушка, ухни! Поем мы на кухне.
Поем, как умеем. Себя не жалеем.
Ой-лёшеньки-лёли. Поем не для боли.
Чтоб детки уснули. Ой, люшеньки-люли.
3.
памяти Вадима Козина
То цветущая Тверская…то бесцветный Магадан…
Осень, утро непрозрачно. Да прозрачная страна.
Засосет тебя изящно персональная вина.
Родина, клеймя и щерясь, обмакнет тебя в дерьме,
Прожует и сплюнет через щель в зубах – на Колыме,
И певунья, и плясунья в страстной горести своей, —
Бублик маковый подсунь ей. Дай же милостыню ей.
Спой на выселках смертельных, забывая стыд и страх,
О певцах ее скудельных, о забытых соловьях.
Без дна
Вот страна моя картой на стенке, плазменным светит огнем.
Откулупнем?
Помнишь, эти обои клеила мама прошлой эпохе в тон.
Под обоями слой за слоем: “Правда”, труха, бетон.
За бетоном деревянные перекрытия, клад под бревном.
Много красного в новостийной заставке, много черного за окном.
Ночь. В эту пору я собиралась когда-то на приработок и к пяти часам
Получала стопки газет, раскладывала по адресам.
Поквартирно прописывала карандашом, поквартально складывала в тюки.
На левом плече таскала в подъезды, опускала сущую правду в ящики.
А по вечерам мы мыли бассейн: спускали воду, смывали песок и грязь.
Жизнь удалась.
И удалась бы так же в любую другую эпоху, в любой другой стране,
Но дороже та, что захоронена у меня в стене.
Так и чудится, за последним слоем на деревянном столе
Прадед Иван лежит посредине комнаты, на челе
У него испарина и блестит. Он назвал свой последний час
Попрощается и умрет, не дождавшись нас.
Отзвуки позывных, отблески новостей.
У электронной почты нет для меня страстей.
А в конце июля нанятый азиат
Залатал все щели. Выровнял стены. Ничто не цепляет взгляд.