Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2009
Токио!
Время от времени возникает киномода на фильмы, в названиях которых упоминается город. Это традиция давняя, у всех на слуху: “Рим” и “Касабланка”, или названия с “уточнениями”: “Рим – открытый город”, “Берлин, Александерплатц”. В этих фильмах городские архитектурные доминанты играют наравне с актерами, становясь естественными декорациями, а сам дух города диктует героям разнообразные эмоции и побуждает их к тем или иным поступкам.
Да и постсоветское кино отметилось в этом жанре названий, разумеется, столицами: “Москва” и “Питер FM”.
Вторая особенность фильма состоит в том, что это сборник киноновелл. Эта тенденция также имеет давние корни, более или менее успешные классические образцы (“Боккаччо-70”, “Три шага в бреду”) и недавние памятные ленты (дилогия “На десять минут старше”, “11 сентября”). Ближайший аналог – и по коллективной режиссуре, и по заявленной в названии топонимике – фильм “Париж, я люблю тебя!”, 18 пятиминутных историй.
Фильм “Токио!” сняли французы Мишель Гондри (“Перемотка”, “Вечное сияние чистого разума”), Лео Каракс (“Любовники с Нового моста”, “Дурная кровь”) и менее известный у нас кореец Джун-хо Бон (“Вторжение динозавра”).
Лео Каракс с его новеллой “Дерьмо” продолжает изучать всевозможных фриков. Главный персонаж этого фильма – городской сумасшедший, который живет в канализации и питается цветами (императорскими хризантемами) и деньгами. Каждое его появление на свет – в буквальном смысле – сопровождается криминальными скандалами и заканчивается бомбометанием в центре города. Монстра судят и приговаривают к смерти, его защищает столь же инфернальный адвокат, общающийся с подзащитным на непонятном и зловещем языке. Вполне постмодернистский пастиш, в котором можно вычитывать сколь угодно разные смыслы – от пробуждения империалистического прошлого Японии и антиамериканской риторики до экологии кошмаров коллективного бессознательного.
Мишель Гондри снял “Дизайн интерьеров” – о неприкаянной молодежи, пытающейся устроить свою судьбу в мегаполисе. Центральный персонаж фильма – девушка “без свойств”, теряющая свою идентичность вплоть до превращения в предмет интерьера. Как ни странно, быть стулом – предназначение, которое ее устраивает. Новелла Гондри – ироничное размышление о возможности не плыть по общему течению социума с его требованием успеха, а найти свое место, вполне, кстати, достойное, в рамках, хотя бы, средневековой модели общества.
Третья новелла, “Сотрясающийся Токио” – рассказ о человеке с фобией замкнутого пространства и его любви к разносчице пиццы. Гротескный мир агорафоба может поспорить с сюрреалистической реальностью современного города, а сила эмоций – с механикой кнопочек роботов обслуги.
Общий вектор трех фильмов – как ни странно, отнюдь не Токио, играющий в фильме весьма второстепенную роль, а тема мутаций, столь любимая современным кинематографом.
Как бы там ни было, фильмы с упоминанием городов в названии привлекают зрителей.
В конце этого года, в продолжение проекта “Париж, я люблю тебя!”, будет выпущен в прокат фильм про Нью-Йорк с таким же названием (в ленте должна быть новелла Андрея Звягинцева), а в ближайшие годы мы увидим “продолжения” проекта – фильмы про Шанхай, Иерусалим и Рио-де-Жанейро.
Похожим проектом занимаются и в России – готовится выход фильма “Москва, я люблю тебя!”. Возможные красоты Читы или Пензы пока не нашли отражения в лентах отечественного или мирового кинематографа.
Ахиллес и черепаха
Очередной фильм любимого у нас Такеши Китано, такой же грустный и хулиганский, как и все остальные его ленты.
Это картина о художнике, который… пишет картины. Казалось бы, так и должно быть, все правильно, чем же еще заниматься художнику? Но вот в чем проблема – герой Китано (а он играет в своем фильме главную роль) больше ничего другого делать не хочет и не может.
Были фильмы об успешных ремесленниках, о гениях, которых не принимает общество, о трагических бездарностях. Китано снял ленту о моноидейном человеке, которого интересует только искусство.
Счастливое детство, вдруг прервавшееся финансовой катастрофой (передохли все шелковичные черви на фабрике отца), переносит героя в мир социальных тягот и лишений. Но он с маниакальным упорством продолжает писать картины, то механически воспроизводя классические образцы в ученический период, то пускаясь во все тяжкие авангарда.
Герой Китано – его зовут Матису – не гений и не бездарность. Просто, кроме искусства, для него ничего не существует. Оно и в иероглифах голых деревьев, и в реди-мейд объектах. Остается лишь жест, который, собственно, и превращает жизнь в искусство. Вот только зрителей художнику не хватает, что, впрочем, не мешает ему упорно продолжать – язык не поворачивается сказать “творить”. Ну хорошо, продолжать заниматься живописью.
Вокруг него все время что-то происходит, люди помогают ему и обманывают его, умирают и рождаются, но жизнь проходит как бы по касательной. Все имеет значение лишь в том случае, если служит предметом для искусства, как, например, тело умершей дочери, окаменевшее лицо которой можно раскрасить, как холст, просто потому, что Матису сейчас вот так это увидел.
Все мы на что-то тратим свою жизнь (а что же с ней еще прикажете делать?). Матису вкладывает время “в одну кассу”, швыряя туда год за годом, десятилетие за десятилетием. Прибыли никакой, семья разрушилась, признания нет. Но он пишет, прости господи, как птица поет. Выглядит это столь же смешно и трогательно, сколь и патологично.
Это похоже на попытки что-то поймать, зафиксировав. Акт совершен, но тут же надо ловить снова. И снова. Как Ахиллес, все-таки, не догонит черепаху, если мы будем разбивать их дороги на отрезки.
Остается добавить, что десятки картин Матису, мелькающих в фильме, написаны самим Китано специально для этой ленты. Интересно, куда они делись потом.
Вальс с Баширом
Израильский анимационный фильм Ари Фольмана производит странное впечатление.
Во-первых, мы еще не привыкли к такой фактуре для серьезных фильмов. Мультипликация в России – во всяком случае, для массового зрителя – по-прежнему остается “детским” жанром. Зрителя понемногу приучают к новому видению, стоит, хотя бы, вспомнить весьма популярные у знатоков фильмы Ричарда Линклейтера, например, экранизацию наркотриллера Филиппа Дика “Помутнение”.
Во-вторых, перед нами фильм с “плавающим” жанром – психоделическое расследование амнезии превращается во второй части фильма в стилизацию под документальное кино. Наконец, в этом мультфильме есть и насилие, и порно (правда, опосредованное: эпизод, где офицер смотрит на ливанской вилле кассету), что усугубляет шок от этой ленты.
Фильм начинается со сцены в баре, где один из персонажей рассказывает герою (а нам его показывают) свой сон, в котором его преследуют 26 собак. Оказывается, ровно столько же псов он убил перед штурмом города, чтобы те своим лаем не выдали появление наступавших солдат.
У героя – свои проблемы, он обнаруживает, что не может вспомнить важные для него эпизоды ливанской компании. Он объезжает друзей, которые помогают ему восстановить утраченную реальность. Время от времени покуривая марихуану, герой вспомнит все. “Собака зарыта” в бездействии израильской армии во время расправы ливанских фалангистов над беженцами Сабры и Шатилы.
Не будет ни катарсиса, ни просветления. Внутренние раскопки обернутся рисованной документалистикой. И вот тут кроется самое интересное. Анимация превращает реальность в отстраненное художественное высказывание, уже сама по себе являясь своего рода актом терапии. И тут же сменяется реальными репортерскими кадрами, отрицающими возможность выхода из замкнутого круга совести.
Жанр для нас новый и непривычный. Будем привыкать. Но пока что трудно представить себе отечественный анимационный фильм, например, о чеченской войне.