Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2009
О провинции без провинции
Провинция: теоретический альманах “Res Cogitans #5”. – М.: ИД “Книжное обозрение”, 2009. – 118 с.
Как известно, прежде чем исследовать что-либо как объект, необходимо от него отстраниться. Применительно к такому объекту исследования, как провинция, последнее означает выйти за пределы пространственных границ провинции, переместившись либо в столицу, либо в провинцию любой иной страны (которая отчего-то провинцией у нас не называется, а именуется, скажем, “небольшим уютным городком на юге Италии”). Соответственно, не покидая границ провинции, по отношению к ней возможно лишь включенное наблюдение, т. е. нечто наподобие того, как мы утром рассматриваем собственное отражение в зеркале. На этом, в общем, можно было бы и закончить, ибо: 1) если мы говорим о провинции из столицы, мы говорим о чем-то ином; 2) если мы повествуем о провинции из провинции, то спектр наших оценок с необходимостью будет располагаться между двумя противоположными полюсами – негативным и позитивным. Основная масса текстов нового “Res Cogitans” вполне соответствует второму пункту, помимо нескольких, вообще не укладывающихся в заявленную тему и называемых главным редактором альманаха “околопровинциальными”.
Как уже было сказано, собственное отражение в зеркале может либо нравиться, либо, соответственно, наоборот. Тем не менее, вне зависимости от колебаний оценки, в центре рассуждения будет находиться именно наше лицо. Именно поэтому большая часть текстов повествует совсем не о провинции, но об индивидуальном авторском ощущении собственного провинциального бытия. Отважусь заметить, что некоторые из опубликованных текстов и ценны только тем, что несут в себе неистребимый налет чистой провинциальной исповедальности. Впрочем, постараюсь в равной мере охватить все содержание.
С течением времени альманах обрел-таки свое неповторимое лицо, как по форме, так и по содержанию. По форме это скромная, но полноцветная обложка, вполне приличная полиграфия и верстка без изысков; по содержанию – это, разумеется, лицо Михаила Богатова. Точнее, его тексты, коих в альманахе насчитывается как минимум три. Цифра, вроде бы, не великая, если не учитывать общее число оставшихся авторов (семь), что неподписанное предисловие “от редакции” имеет все характеристики богатовского стиля, а также то, что последний текст представляет собой стенограмму обсуждения текста Михаила Богатова.
В предисловии редакция (состав которой, повторяю, не прописан) скупо представляет авторов и самозабвенно бичует провинциальную философию, впрочем, довольно точно определяя ее специфику, ибо здесь “оригинальностью называется банальное незнание, а актуальностью – несущественность исследования, которую никто таковой не признает, поскольку тогда необходимо было бы признать несущественной саму жизнь исследователя” (5).
Далее В. Афанасьева в тексте “Философия в провинции: место или качество” мягко отделяет философию от провинциальной философии, от суррогата, производимого бесталанными недоумками, коих, как известно, и в столицах немерено.
Так и не отделившись до конца от провинциальной саратовской философии, мы попадаем в провинцию М. Гуреева, который, начав с Д. С. Мережковского, заканчивает С П. Гуриным, а начав с констатации одичания, аморализма и атеизма поселков городского типа, заканчивает тем, что: “Именно в провинции человек может найти смирение и, следовательно, умиротворение” (27). Добавлю то ли собственное, то ли подмеченное кем-то более умным: в столицах живут, в провинцию приезжают умирать…
В бодрых провинциальных мечтах Е. Тюгашева грезится философский аналог васюкинской шахсекции. Цитирую: “Чтобы философский центр приобрел статус философской столицы, достаточно возродить в нем традицию “философского пира”. Методику организации подобных пиров следует обсуждать отдельно (от кого и с кем? – С.Т.)” (32). А заканчивается все банальным тезисом о необходимости сближения философов и политиков, т. е. историческим оправданием близости нынешних философов к нынешним политикам с указанием конкретных имен и фамилий.
Следующий затем текст М. Богатова на корню уничтожает шахсекцию как воплощенное предательство дела философии. В целом я, как обычно, ничего не понял, однако удивительным образом приглянулось одно артикулированное автором наблюдение: “Нельзя, обратившись к существу дела философии, обойтись с ним как-то внешним образом, самому при том оставшись неизменным; здесь все обстоит наоборот: существо дела философии изменяет существо того, кто им занят […]” (51). Столь же категорично “нельзя” (опять-таки, кому?) относиться к философии как к чему-то подручному, использовать ее в качестве средства реализации иных, практических интересов. На самом деле говорить подобным образом – значит стараться удалить из философии самого ее носителя, т. е. человека со всеми его дурацкими человеческими потребностями и привязанностями, значит оставить в качестве единственного носителя философии лишь философа, т. е. существо (иного слова не подберу) никчемное, болезненное, отрешенное, бесполое, неуместное, но целиком и без остатка слившееся с существом философского дела. Я готов согласиться с тем, что это красиво, но я не готов расстаться с женой и детьми ради того, чтобы до конца своих дней навязывать чужим людям идеи, которые им совершенно чужды, и даже порой вредны. И никаких надежд на посмертный памятник в байронической позе…
Эссе Ф. Ткача “Универность” подкупает как искренностью размышлений, так и тривиальностью результата. Оказывается, надо просто быть собой и хранить в себе то, что когда-то вложили в тебя люди, которых ты считаешь своими учителями. В надежде, что когда-нибудь это кому-нибудь пригодится… Не знаю, почему, но здесь мне почудилась некая мудрая конфуцианская позиция: всю жизнь идти по пути Дао и лишь слегка надеяться на то, что Воля Неба рано или поздно заметит твои выдающиеся добродетели (сам Конфуций, правда, в конечном счете разочаровался в Воле Неба).
Далее мы перемещаемся в Шварцвальд, ибо никто, пожалуй, не напишет о бытии философа в провинции лучше М. Хайдеггера, резюмировать идеи которого можно следующим образом: философ остается верным провинции, поскольку крестьянский быт позволяет ему постоянно пребывать в уединении. В этом, собственно, и состоит глубочайшее отличие М. Хайдеггера от сугубо “городских” философов (столичных или провинциальных – не имеет значения): в укорененном и уединенном самостоянии на земле, диаметрально противоположном бегу наперегонки по залитой асфальтом поверхности. Навстречу столицам, пирам, элитарным тусовкам…
Следующие два текста, как уже было сказано, касаются темы провинции лишь отчасти. Так, А. Синицын на примере кинофильма Л. Бобровой “Бабуся” исследует феномен народного кино, т. е. кино, повествующего о судьбе “маленького человека” в пространстве “малого” города или деревни. Скажу честно: кинофильма Л. Бобровой я не видел, однако, если доверять оценке А. Синицына, “Бабуся” несет в себе не только глубокий смысл, но и отчетливый гуманистический пафос. Исследование А. Рясова посвящено, в свою очередь, анализу творчества Ф. Кафки, а также возможностям его сценической интерпретации. С текстом А. Синицына его роднит констатация неуместности главных героев Ф. Кафки и безразличия окружающих их людей. Данный мотив, собственно, на поверку оказывается сквозным мотивом всего альманаха…
Замыкают новый “Res Cogitans” доклады М. Богатова, в которых автор последовательно отделяет искусство от эстетики, а также искусство от искусства, т. е. от некоего лже-искусства, родственного бартовской идеологии, если я правильно понял. Впрочем, в отсутствии примеров хрупкие конструкции автора повисают в воздухе, вследствие чего следующее за ними обсуждение также повисает в воздухе, а затем стенограмма подозрительным образом обрывается…