Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2009
Андрей Ильенков. Еще о женьщинах. Рассказы. – Санкт-Петербург, “Геликон Плюс”, 2008. – 220 с.
Есть люди, которых очень жалко. Некоторым из них даже очень хочется немедленно помочь. Встречаются обстоятельства, попавших в которые людей – жалко всех, но помочь никому невозможно, пусть и хочется со страшной силой. А бывает категорически наоборот: человеку вроде плохо, и обстоятельства его жизни вполне ужасны, а пожалеть не получается. И помочь не хочется, потому что очевидно, что только зря потратишь время, или того хуже – потому что их сложности тебя никак не трогают. Как ни старайся, как ни крути, – но тебе наплевать, неинтересно, неважно.
К героям литературных произведений, в особенности – произведений талантливых – выше сказанное относится в той же степени. В последнее время при чтении современной отечественной прозы все чаще приходится сталкиваться с ощущением, что абсолютно тебе непонятно, зачем ты читаешь: герой тебе неинтересен ну вообще, не жалко тебе его, что с ним произойдет – тебе неважно. При том, что не всегда сегодня авторы заботятся о занимательности сюжета, зачастую для читателя остается единственная мотивация для чтения – некая радость от языка, от интриги не событийной, а завязанной на внутреннюю логику текста, что ли. Ну и привитое долгими последними годами умение получать удовольствие от узнавания и разгадывания интертекстуальных загадок и связей. И наличие этого всего в прозаическом тексте – на самом деле вполне себе не мало.
Рецензируемая сегодня книга рассказов известного екатеринбургского писателя, вошедшая в лонг-лист “Национального бестселлера”-2008 именно такова. Читая большую часть книги, отчетливо понимаешь – очень далеки от тебя ее персонажи и их проблемы. Понимаешь, что герои – и главные, которых автор, в значительной степени сформировавашийся в Свердловске во времена расцвета “курицынского постмодернизма”, ехидно называет “лирическим героем”, и второстепенные, которые зачастую ненадолго внезапно становятся поярче главных, и повествователь, “голос за кадром”, который есть почти всегда, – они из какого-то другого, нездешнего, нетеперешнего мира. Что обстоятельства, все эти любовно гиперболизированные общежития, безденежье, алкоголизм, аборты двадцати-десяти летней давности – давно утратили актуальность. Что борьба автора с сюжетом в какой-то момент и вовсе начинает раздражать: лишь только в рассказе складывается мало-мальски интригующая ситуация, лишь только становится интересно, что же будет дальше, как чуткий автор обрубает ее, срываясь – и очевидно, сознательно – в пространные рассуждения, сбиваясь на воспоминания и байки, уходя в глухое цитирование. И вообще очевидно, что в первой части книги автор делает все, чтобы поиздеваться над читателем – покажет ему завлекательное что-нибудь на минуточку, и тут же выбросит это завлекательное в какую-нибудь чавкающую грязь, чтобы читатель, не дай бог, не успел получить удовольствие и – кажется, это главное – доставить этим своим удовольствием удовольствие автору.
Поразительно при этом то, что читать все равно интересно! И удовольствие от умного текста, от своеобразия работы с вполне, казалось бы, – ан нет, доказывает Ильенков – освоенными Венедиктом Ерофеевым, Дмитрием Горчевым, Митьками, Анашевичем и др. пластами языка все равно, как бы автор ни старался читателю в этом помешать, получаешь неожиданно сильное. И ностальгическую оптику, миросозерцание это из девяностых, узнаешь внезапно от и до. Да так, что становится сладко-стыдно от этого узнавания и от возникающих воспоминаний, как сладко-стыдно бывает от разглядывания пыльных детско-юношеских фотографий и от встреч выпускников. Да, я сказал абзацем выше, что обстоятельства не увлекают. Однако наблюдается странный эффект: обстоятельства чужие, не трогают, не увлекают. Но стыдно становится тебе, читающему здесь и сейчас. Стыдно по-настоящему.
Андрей Ильенков, напомню, стал известен в начале 2000-х, сначала стихами, которые, будучи при всем безусловно виртуозными стихами филолога, настолько путали многих неожиданным сочетанием брутальности на разрыв тельняшки с герметичностью, что были опубликованы и в “Вавилоне”, и в “Нашем современнике”. Можно также добавить, что стихи Ильенкова той поры вполне можно назвать опередившими свое время и прошедшими за пределами тренда, который возник позднее и в который они вполне могли вписаться – я говорю о “новом эпосе”. Чуть позднее читателю стала известна проза Ильенкова – в первую очередь, якобы “армейская”, блистательная, ужасающая, остроумная и просто умная, мистическая, литературная, чернушная – ряд эпитетов можно продолжать. Героев той прозы, вышедшей с некоторой задержкой в 2007 году в издательстве “Зебра Е” книгой “Несгибаемая рота, или Сны полка”, кстати говоря, было очень жалко. Страшно было за них и вообще. Поэтому выше описанная и вполне результативная работа автора с ощущениями читателя в рецензируемых текстах очевидно воспринимается как сознательный переход к некоему новому этапу творчества и жизни.
При этом Ильенкову не очень-то везет с изданием книг. Выше я уже сказал, что армейская проза его была издана с изрядным опозданием. То же самое касается единственной на сей момент книги стихов. Рецензируемая же книга “Еще о женЬщинах” вышла хотя и, кажется, без особенных откладываний и задержек, однако в издательстве “Геликон плюс”, что означает – вышла фактически без тиража, без традиционной дистрибуции, и на деле рядовому читателю доступна мало. Поэтому неизбежна, видимо, пара слов об основных текстах сборника.
Первый текст, “Палочка чудесной крови” – довольно объемен, на непристальный взгляд кажется важнейшим в книге и по жанру внезапно оказывается рождественской идиллией, чудесной историей любви, при том, что действие разворачивается в упомянутых выше общагах медицинского института. И с героями между основными событиями приключается, например, такое: “Приходит домой, а жил на квартире у хозяйки (которая в финале и сошла с ума), положил голову в бельевую кастрюлю и поставил кипятить, чтобы, значит, разварить и отделить от костей ненужное ему мясо. Устал, перенервничал, прилег на диван и моментально уснул, а она, конечно, работала гардеробщицей в театре, а театр сгорел, тут она и приди…” Второй рассказ, “Пепельница” – в свою очередь, нечаянный роман воспитания, если чуть-чуть утрировать. А говоря о прозе Ильенкова, по инерции, в след за автором, утрировать хочется. Главный герой этого рассказа, Петров его фамилия, – до предела незадачливый любитель ухаживать за, мы понимаем, женщинами. Который лишь сойдя с ума и получив официальное, со справкой, этому подтверждение, убедился, что все беды от этих самых женщин, вставил зубы, защитил докторскую и счастливо женился. Ну и так далее. Все рассказы – полны неожиданных поворотов не то что сюжета, а, как бы это сказать, внутреннего жизненного течения. Поэтому, несмотря ни на что, я остальные рассказы пересказывать и цитировать не буду, тем более, что по-идиотски получается пересказывать. Это книгу надо читать. Не зря Ильенков завершает рассказ “Пестрая ленточка, или Дворец беременных” цитатой из Максима Горького: “Тут пропущены детали, вот в чем дело… Детали – это иногда самое главное”.
Разве что отдельно следует сказать о композиции сборника. Здесь тоже все не просто. Если разобраться, книг под обложкой по сути две… Первая книга – это пять длинных рассказов, занимающих 133 страницы из 220. Все сказанное в рецензии относится в большей степени к ним. Вторая часть – большой текст “Про женщин” – отдельная тема, сборник баек, анекдотов о женщинах, идущих подряд. Живя в Екатеринбурге, я не могу не знать, что Ильенков долгое время выступал с этим жанром – с байками и записками – в качестве колумниста в одной из популярных городских газет. Жанр этот сам по себе в последние десятилетия не то, что легитимизирован в русской литературе в качестве полноценного, он усилиями Довлатова, Линор Горалик и других стал любим и важен.
И умения Ильенкова-прозаика в байках проявляются ярко: сочный, смелый язык, острый взгляд и слух, чувство юмора и – по тому же Довлатову – чувство драмы – все это в них есть. Но задачи творческие автор в этих текстах – учитывая и сам формат, и историю их возникновения – вынужден решать абсолютно другие, отличные от текстов, расположенных в первой части книги. И как бы он ни обрывал байку на самом интересном месте, как бы ни сводил ее развязку к сознательно банальному решению в угоду авторскому эгоизму, вопреки себе он обращает в итоге внимание на читателя. Читатель ждет непредсказуемого развития событий, и вдруг, ни с того ни с сего, в байке получает его. А рассказчик забывает, что он вообще-то хотел читателя обмануть, разочаровать, что он хотел насолить ему, избавиться от него в первой части книги.
В результате книга распадается, как я уже говорил выше, на две неравнозначные части, друг с другом конфликтующие. Возможно, это просто редакторский просчет. Возможно, если бы байки поставить в начало книги, а рассказы – вслед за ними, было бы лучше. А еще лучше бы было – вообще их разделить на две книги.
И еще у меня один вопрос к издателю, касающийся аннотации к книге, которая в меньшей степени решает маркетинговые задачи по сравнению с названием, поэтому к названию я прискребаться не буду, хотя очень хочется. Итак, вопрос про аннотацию: да, я безусловно согласен, что книга Ильенкова, как и любое талантливое произведение искусства, вполне решает исследовательские задачи. Но вы уверены, что круг интересов этого исследования очерчен теми вопросами, которые вынесены на обложку: “Кто такие женщины? Что им нужно? К чему они призывают?” и так далее. Я – категорически не уверен. Уж больно часто женщины у Ильенкова существуют в качестве этаких второстепенных членов предложения, этаких обстоятельств, опять же, и дополнений.
Я думаю, что вопросы это исследование решает совсем другие. Смотрите первый абзац этой рецензии, только подставьте в нем к началу каждого предложения “Почему?”.