История одного шоу
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2009
Антон Голицын
Родился в Ярославле в 1977 году. По образованию филолог, магистр. Работает на ярославском телевидении, преподает телевизионную журналистику в Ярославском государственном педагогическом университете. Ранее не публиковался.
ЯЩИК
История одного шоу
Я живу в центре смерча, который многие принимают за отражение жизни. Они не хотят знать, что смерч – всего лишь несколько килограммов пыли и мелкого мусора. Им нужна картинка, на которую можно смотреть не отрываясь. Впрочем, это неважно. Главное – иллюзия.
***
Внимание… Студия!
1.
По встречной полосе метрах в трехстах мчался какой-то внедорожник. Сегодня мне не хотелось ждать. Я включил левый поворотник, резко нажал на тормоз и развернулся через полустертую двойную сплошную. Машину слегка занесло, но я успел переключиться на пониженную передачу и, нажав на газ, выровнять курс. Овал салонного зеркала кадр за кадром заполнял джип, летящий в задний бампер моего форда, и я скорее почувствовал, чем услышал, отчаянную ругань водителя, переведенную на язык автострад ударом кулака в центр баранки. Я дернул руль вправо, едва вписавшись в свободную бухту косого ряда припаркованных машин между потертой девяткой и “авенсисом”.
Обошлось. Покрутил головой – гаишников вроде нет. Разворот через сплошную (доказывай потом, что видно не было) да еще и аварийная ситуация. Тянет на полгода лишения прав. А ведь еще и двух месяцев не отъездил. На заднем стекле, конечно же, ни буквы “у”, ни восклицательного знака, ни треугольника с чайником. Какой я вам чайник? Да и какое лишение? В моем мобильном телефон начальника ГАИ, один звонок, пара добрых репортажей про героических стражей дорог, и никаких проблем. Я – главный редактор областной телекомпании СТВ. Уже два года как редактор. А новый “фокус” купил только сейчас. Мог бы и раньше, но не люблю кредиты. Не люблю быть кому-то должен. Я заглушил двигатель, вынул панель магнитолы и вышел из машины. Хотел закрыть дверь локтем, но все же задел ладонью. Черт! Удар током, в который раз. То ли я вырабатываю какую-то энергию, то ли притягиваю ее к себе. Машины, ручки дверей, рукопожатия, вешалки и одежда – источники вечной угрозы. Привыкнуть к этому невозможно. Зато всегда в тонусе, всегда начеку.
“Пиик”, – форд мигнул сигналкой и замер. Я достал сигарету – обычный ритуал всех приходящих на работу. Начальнику некуда спешить. Особенно в такое утро. В такое утро хочется по-хоббичьи пускать дым колечками, прищуриваясь сквозь призрачные завитки на свежую, еще не закопченную зелень, различать прожилки на прозрачных, просвеченных солнцем листках, в такое утро хочется прожигать взглядом чулки на девичьих ножках, любоваться на вымытые ночным дождем машины, думать о том, что жизнь не такая уж и плохая штука, раз в ней до сих пор есть такие вот майские утра. Хочется думать, да и думается, что все, что ты не решил вчера, сегодня обязательно решится. И даже вот оно – решение – такое же простое и ясное.
На крыльце курили Ваня – двадцатилетний журналист, спец по криминалу и оператор Серега. Кофр с камерой и штатив лежали у ног. Я закурил и неспешно подошел к съемочной группе.
– Что, уже кого-то убили?
– Нет, не хлебный сегодня день, – Ваня почесал рукой фирменную щетину на подбородке. Недавно она вошла в моду у молодых оперативников, и журналист быстро подхватил тенденцию. В нашем деле это важно – быть похожим на тех, с кем работаешь.
– Сводка пришла?
– Да, пустая сводка. Брат замочил брата на Пушкина, пара грабежей сотовых, угоны… Бытовуха. Скучно жить.
– А сейчас куда?
– Судик по отморозкам. Помнишь, битами колбасили хачей?
– А, чистые четверги…
– Они самые. Давайте лучше замутим реалити-шоу “Тюрьма”. Поставим камеры в следственном изоляторе и будем транслировать. Чтобы те, кто на воле, реально представляли, что их ждет.
– Ха, хорошая идея. Боюсь, правда, не разрешат. Да и с одним бы шоу разобраться…
– Кстати, Антон, ты там в реалити-то нам оставь симпатичных журналисток. И поглупее желательно.
–У нас не я, у нас зрители решают.
– А ты подкрути чего-нибудь.
– Не, это не по правилам. Кстати, это не за вами машина приехала? Давайте уж езжайте. Нехорошо на суд опаздывать.
– Я воль, май дженерал! – Ваня вскинул правую руку, одновременно прижав указательный и средний пальцы левой к губам, подхватил штатив и бросился к подъехавшей десятке. – Эй, смотрите, это что за гей-мобиль?
Я присмотрелся к машине и тоже засмеялся. Голубой ВАЗ спереди был разукрашен красными цветочками, а руль обтянут розовым плюшем. Из-за руля смущенно улыбался водитель. Обычно он ездил на черном “дэу”.
– Машина на сервисе, я у жены взял. Загружайтесь.
– Ой-йо! Смотрите, что здесь, – Ваня успел прыгнуть на переднее сиденье и извлечь откуда-то из машинных закоулков большую тряпичную куклу с огромными глазами и нарисованными ресницами. – Это наша боевая подруга! Антон не хочет нам продавать в сексуальное рабство красивых журналисток. Будем удовлетворять себя тем, что есть.
Ваня разместил куклу у себя на коленях и, прикрыв глаза, принялся подкидывать ее вверх, изображая соитие. Троица в машине захохотала, а водитель еще и замигал фарами в такт движениям журналиста. Я картинно захлопал в ладоши и показал на часы. Не переставая смеяться, водитель дал задний ход, окатил бордюр струей сизого дыма и умчал группу на съемки. Пора и мне на работу.
До второго этажа, где расположен офис телекомпании, ровно тридцать две ступеньки. Как-то в плохом настроении сосчитал. Ровно столько же, сколько мне лет. Большинство журналистов и операторов почти мои ровесники, и мы общаемся примерно так же, как тинейджеры за банкой пива. Ничего зазорного, все знают, что в любой момент каждого из них я могу оштрафовать или уволить. “Ты хороший человек, это работа, ничего личного… Может, покурим?” – скажу я в таком случае. Костюмы, галстуки и надутые щеки сегодня не в моде. А войдут, так недолго и переодеться.
Проходная. В заднем кармане брюк карта доступа. Доставать ее лень. Я приподнимаюсь на цыпочки и дотягиваюсь ягодицами до считывающего устройства. Устройство приветливо пищит. Однажды у вахты кого-то из журналистов ожидал ходок из деревни – крепкий еще дед в ушанке и валенках. И я, совершив почти балетное движение задом, поймал удивленный взгляд дедушки. Да и пусть думают, что хотят.
Коридор. Пробуждающиеся лица. Виражи встречных сотрудников, оберегающих чашки кофе из автомата. С кем-то я здороваюсь за руку, кому-то, будто нажав ускорение, забрасываю мгновенное “привет”, кому-то киваю, некоторых просто отмечаю взглядом. Телеканал делится на две примерно равные половины: тех, кто здесь работает и тех, кто здесь живет. Одной семьей, сросшейся, притершейся друг к другу настолько, что даже романы здесь редкость. Почти инцест.
Кабинет. Щелчок по кнопке пуска, портфель на подоконник, и тоже к автомату. Компьютер грузится ровно столько, сколько занимает ритуал общения с капризной кофе-машиной, почему-то не доверяющей новым купюрам. Клик на иконку “эксплорера”, новостная лента “Яндекса”, название нашего города, первый глоток, и – день начался. Сегодня новости интересуют меня меньше всего. Проскроллив страницы три, я открыл дверь в ньюс-рум.
– А Люба у нас где?
– Не подошла еще, – ответил кто-то из журналистов.
– Как придет, пусть сразу ко мне.
Люба появилась где-то через час, но я не подал виду. Пусть опаздывает, лишь бы выдавала результат. Сейчас ей несладко.
Шла третья неделя реалити-шоу “Карьера”. Победитель должен был получить работу в отделе новостей нашего телеканала. Шестнадцать участников, отобранных на кастинге из сотни претендентов, бились за любовь зрителей. Проект я курировал лично, а Люба делала всю черновую работу – снимала сюжеты о кандидатах и одновременно была их консультантом, наставницей и жилеткой.
– Садись. Нам надо решить, кого выберут зрители.
– А может зрители как-нибудь сами разберутся?
Люба опустилась на стул, ниже моего кресла сантиметров на десять. На гостей кабинета я смотрел чуть свысока. Как-то захотелось сделать сиденье повыше, и механизм заклинило в верхней точке. Садиться неловко, но менять привычное кресло я не стал. К тому же выяснилось, что весной и летом очень удобно заглядывать в женские декольте. Сейчас этого удовольствия я был лишен. Люба предпочитает водолазки, джинсы и ботинки на платформе размером с нефтяную. Почти не пользуется косметикой, часто говорит то, что думает и слегка вскидывает голову, когда ей что-то не нравится. Пару лет назад закончила местный журфак. Потом пришла к нам и заявила с порога: берите, пользуйтесь, пока я еще здесь. Наглость я оценил. Для журналиста это не второе счастье. Это его усы и хвост. Удостоверение личности.
– Нет. Мы не можем рисковать. Они опять проголосуют за каких-нибудь гоблинов. Тебе же хуже будет.
– Почему-то я знала, что этим все кончится.
Люба выдавила подобие саркастичной улыбки. Сарказм – оружие слабых. Я начальник, она подчиненная, спорить бесполезно. Командир всегда прав. По воскресеньям из четырех претендентов жители нашего города выбирали одного. Мы обещали, что не будем влиять на результат. Но в прошлый раз они отдали свои смс блондинке с грудью четвертого размера, выкинув из шоу моего любимчика – очкарика, помешанного на политике и футболе. Сейчас у меня было два фаворита.
– Ладно, давай решим: Сергеев или Злобина.
– Это уж вам решать, мессир. А меня увольте.
“Что она хочет сказать? Что я – дьявол? Или ее сделал ведьмой?”
– Зачем же я? Пусть решит судьба.
В кошельке было больше купюр, чем мелочи. Ага – десятикопеечная монета. То, что нужно.
– Ну вот. Орел, само собой, мальчик. Решка значит девочка.
Щелчок большого пальца, монетка закрутилась в воздухе. Я успел подумать, что именно так, наверно, и решается наша судьба. Чья-то прихоть, красивый жест, случайный выбор между здравым смыслом и желанием – и вот ты уже лежишь в канаве или, наоборот, на пляже карибского курорта.
Ладонь прихлопнула гривенник на кулаке левой руки. Орел.
– Итак, по итогам интерактивного смс-голосования большинство зрителей выбрали… Ивана Сергеева!
Я протянул кулак к лицу Любы. Из нагрудного кармана раздались звуки похоронного марша. Девушка вздрогнула.
Надо будет сменить рингтон на директорском звонке. Люди уже пугаются.
Это была смс. Вернее, сообщение с вложенным видеофайлом. Одна из компаний сотовой связи проводила в нашем городе эксперимент по запуску сети третьего поколения – “3 Generation” или просто 3 G.. Мобильный бренд был спонсором нашего шоу. Вместе с рекламным бюджетом мы получили скидки на телефоны нового стандарта. Работа в офисе почти остановилась. Одни обсуждали размеры экранов и кнопок, другие скачивали музыку, третьи баловались интерактивными игрушками. Я только накануне забил рингтоны на основные номера. Мне хотелось, чтобы мелодия позволяла не просто узнавать абонента, но и настраивала на стиль общения с ним.
Я нажал на “посмотреть”. На экранчике телефона из моргающих квадратов сложилась картинка мобильного видео.
На длинном мосту (Cан-Франциско?) шла охота за человеком. Точнее, за стареньким фордом. Снято было сверху, судя по всему, с полицейского вертолета. Водитель удирал сразу от пяти полицейских автомобилей на оживленном виадуке. Вот нарушитель врезается в какой-то внедорожник. Его бросает на микроавтобус. Форд продолжает успешно увиливать от преследователей. Камера резко отъезжает, и я вижу, что геймовер близко: в конце моста полицейские соорудили заслон из трех трейлеров. То же самое видит американский лихач и тормозит. Через секунду его догоняют две машины с мигалками. Фенита ля… Но форд судорожно дергается с места, неестественно резко набирает скорость и пробивает ограждение моста. Следующий кадр я так часто видел в кино, что, казалось, он не должен вызывать никаких эмоций. Но знание того, что в машине навстречу смерти летит живой человек, заставило сглотнуть неожиданно набежавшую слюну.
Шансов у водителя не было. Я показал на экран Любе:
– Видишь? Вот ЭТО реалити-шоу! Нам нужны борьба, кровь и слезы, а не утренник в детском саду.
– Может, тогда просто пришьете пару участников?
Мы уперлись друг в друга взглядами, как борцы сумо. Хамит начальству. Это плохо. Или хорошо. Укатал ее проект. Ничего, зато повзрослеет.
– Надо будет, пришьем.
– Я еще вам зачем-то нужна?
– Нет. Иди. Работай.
Я прочитал текстовую часть директорского послания: “Два часа назад в штатах сняли на мобилу. Полмира ролик скачало. Пилот заработал 50 тыс. баксов”.
Если эксперимент с 3 G удастся, Люба, да и вообще журналисты будут не нужны. Сколько в нашем городе живет? Тысяч семьсот. Уж десять человек за день что-то интересное снимут на свой мобильный – а зачем, иначе, они его покупали? Мы прикормим их премиями и славой. В Европе за каждый скачанный ролик автор получает процент от выручки Интернет-провайдера.
У нас будут тысячи корреспондентов. Которым не нужен оклад. Которые не уходят в декретный отпуск. Которые не хамят начальству. И никаких нервов. Сидит пара человек и спокойно выбирает в интернете лучшие ролики.
Я посмотрел на мобильник с любовью.
“Через пару лет мы с тобой будем управлять миром. Ну, хотя бы маленькой его частью, что тоже неплохо”.
“УА! УА! УА!”, – на этот раз телефон завопил голосом новорожденного. Звонила жена.
– Але.
– Приезжай скорее.
– Началось?
– Кажется, да.
Мой второй ребенок спешил появиться на свет.
Я схватил кошелек, ключи, зажигалку и распихал все по карманам. Но пришлось задержаться еще на секунду. Телефон зазвонил звонком телефона. Значит, абонент не определился. Смс была отправлена через интернет и содержала всего шесть слов:
“Ты нарушил правила и будешь наказан”.
2.
А начиналось все так. Кафе на местном Арбате, обрубки гуляющих за окном. Верх и низ картинки срезали белые края оконного проема. В зале играл саундтрек к культовому, но забытому фильму Кустурицы. А именно песня, где живая до истерики американская мечта Игги Попа тугой косой заплетена с балканской удалью Горана Бреговича.
– Ой да-да, ой да, ой да, ой-да-да!
– Get the money!
“Аризона Дрим” – вещь и так довольно мрачная. А сейчас меня еще и держала за горло весенняя депрессия. Что-то вроде клаустрофобии, только подобие страха вызывали не стены, а почти все предметы внешнего мира – холодные, неприятные, мертвые. Как в детстве пугает стальная ручка подъезда, к которой однажды на морозе прилип язык.
Исключений было несколько: чашка кофе, компьютерная мышь, сигарета. Я старался не откидываться на спинку стула и не трогать стол, положив руку с окурком на комбинацию из скрещенных ног. К этому состоянию я даже привык и не обращал бы на него ровным счетом никакого внимания, если бы не вечная спутница депрессии – изжога.
За стойкой копошились сонные бармены, большинство столов пустовало, лишь в углу сидели какие-то жеманные девицы с коктейлем и тонкими сигаретами. Я ждал Глеба, а тот опаздывал. Одна из девиц бросила на меня нарочито холодный взгляд и тут же отвернулась. Уж точно, я герой не ее романа. И дело даже не в потертых джинсах. Просто между мной и всеми остальными в последнее время существовала невидимая стена.
Весна ворвалась в прокуренный зальчик вместе с Глебом. Черные до блеска волосы, галстук цвета большевистского знамени, дорогой костюм, под которым даже рано располневшее тело казалось почти изящным.
Глеб. То есть для меня пока еще Глеб, а для многих уже Глеб Исакович. На местном политическом олимпе в последнюю избирательную кампанию он заслужил титул “и.о. Бога”. Еще недавно вольный стрелок, игравший на выборах то за красных, то за белых, то за тех и других сразу, теперь стал помощником губернатора.
Мы обсосали последние политические сплетни, поиздевались над коллегами и отвесили по паре комплиментов друг другу. Глеб пребывал в состоянии “уже великий, но еще доступный”, и мне немного льстило его внимание.
– Ну, а ты-то что думаешь, в какую сторону будешь определяться? – Глеб смотрел на меня заинтересованно. Щелк. Щелк. Зажигалка никак не хотела производить на свет огонек. Наконец край сигареты затеплился.
– Я, Глеб, всегда мечтал работать водителем трамвая. А если серьезно, достало все. Каждый пидор хочет научить, как надо снимать. Сделаешь людям добро – хрен кто спасибо скажет. Журналисты опять же тупят, а не тупить и нельзя – и так одни утренники да джинса. И каждый день все одно и то же. Семь лет день сурка. В общем, испытываю непреодолимое желание свалить с телика. Если б не семья, давно бы плюнул.
– А где-нибудь водитель трамвая говорит то же самое и мечтает работать диктором.
– Может быть. Но мне от этого не легче.
– Так иди к нам. Официальная зарплата, правда, сам понимаешь. Но скоро выборы. Тебе работка уж точно найдется.
– И рад бы в ад, да добродетели не пускают. До чиновника еще не созрел. А чернуха твоя – ну, как без куска хлеба останусь, может, пойду…
Я стряхнул пепел. Пепел давно погасшего спора. Мы ведь с Глебом раньше были почти врагами.
Однажды к нам в редакцию позвонили. Звонивший полушепотом просил приехать в администрацию Горьковского района, где шло досрочное голосование на местных выборах. Я поехал и не пожалел. На первый этаж, где обитала избирательная комиссия, шел поток алкоголиков, полубомжей и дряхлых, выживших из ума бабушек. Большинство голосовали не сердцем и даже не кошельком, а той частью мозга, которая отвечает за удовольствие. Вернее, за удовольствие отвечает потом печень. Электорат морально и физически поддерживали крепкие молодые ребята. Такси и автобусы подвозили все новые партии. Этот русский дух выборов – дух перегара и мочи – я запомнил надолго.
Журналистское расследование о покупке голосов за две бутылки водки привело меня к вдохновителю акции – Глебу. Я сделал серию репортажей, обличающих черного пиарщика. И – ноль. Даже из избирательной комиссии, где Глеб представлял одну из карликовых партий, политтехнолога не прогнали. Что с точки зрения морали (моя, как выяснилось, никого не интересовала) абсурдно: Глеб был кем-то вроде адвоката, который подрабатывает судьей на собственных процессах. Кое-какой эффект от расследования все же был. Во время следующей кампании количество клиентов Глеба выросло в разы.
– Ты, вроде, какое-то дельце обсудить хотел? – я решил перевести разговор на другие темы.
– Да, есть тут одно. Как у вас с мэром сейчас дела?
– Да нормально дела. Ровно все.
– А мочить вы его можете?
– Ну, сейчас он в “белом списке”.
Белые и черные списки, про кого можно, а про кого нельзя говорить гадости, существуют во всех СМИ. Глеб, похоже, затевал очередную авантюру. Губернатор и мэр в нашем городе внешне вроде как дружили. Но все знали, что дружба эта не по любви. Просто раскачивать политическую лодку никто не хотел.
– В белом списке, говоришь… То есть в новостях мочить нельзя?
– Крайне нежелательно. Заммэра можно, районного главу можно, если по делу. Мэра нельзя. Почти священная корова. А ты что его, за вымя потрогать хотел? Иван Иваныч с Иваном Никифоровичем типа поссорились?
– Официально нет. Видишь ли, шеф практик. Если у мэра реальный рейтинг, он его на выборах поддержит. Если рейтинга нет, то он поддержит кого-нибудь другого. А поскольку рейтинг есть, хотелось бы попробовать его немного опустить. Желательно так, чтобы никто не заметил… Спасибо. Девушка, и лимончик еще.
Глеб взял себе чай в фарфоровом чайнике. Я допивал третью чашку кофе. “Аризону” выключили, и теперь в кафе играла какая-то попса. Как ни странно, между мной и Глебом стеклянной стены не было. Наоборот, казалось, что и я ему нравлюсь. Понятно, что это самообман. Но как такой обаятельный человек может заниматься такими гадостями?
Наш город – обычный областной центр в средней полосе России. Ильф и Петров, бывшие здесь лет сто назад, написали, что маковками старинных церквей он похож на перевернутый пучок лука. Сегодня рядом с луковицами торчат стрелами сельдерея краны новостроек. Формально в историческом центре строить почти нельзя. Но на то люди и работают, чтобы обходить формальности.
– То есть, как я понимаю, вы хотите напасть без объявления войны?
– Да, и так, чтобы враг даже не понял, что война объявлена. Может, не новости даже. А так, чтобы наезд как бы от народа шел, от людей. Мы, конечно, можем организовать пару-тройку стихийных митингов. Но это все не совсем то. Хотелось бы какой-то системы. Скажем, что-то вроде будки гласности.
– Как ты сам понимаешь, времена гласности давно прошли. Никто на это не поведется. А будку сожгут пьяные гопники в первую же ночь.
– Согласен. Поэтому я и позвал тебя. Ты человек креативный. И мне сейчас нужен креатив. Как ты знаешь, я в долгу не останусь. Мне нужно подготовить поле. До выборов год. Если сейчас мы его немного разворошим, засеем, то следующей весной что-нибудь взойдет. И там будут работать уже другие технологии.
– Даже не знаю, что тебе предложить… Интерактивное голосование в новостях по всякому городскому дерьму – стройки, помойки, пивные палатки. Так и без этого постоянно делаем. Звонки народа в студию, может быть? Тематика сюжетов?
– Ну, Антон. Даже “Местный” – и то про это делает. А народ кроме мэра все равно в городе никого не знает. Может, какой-то отдельный проект сделать?
Телеканал “Местный”, которым владел мэр, был нашим главным конкурентом. Быть может оттого я не испытывал к городскому голове особых симпатий. Тем более, что голова эта не всегда дружила с городским телом. Впрочем, и губернатор был ягодой того же электорального поля.
– Какой проект? Реалити-шоу? – Я усмехнулся.
– А что, хорошая идея. Реалити-шоу “Народный мэр”! Набираете десяток, как вы говорите, гоблинов, и выбираете из них мэра.
– Слишком явно. Мэрские сразу поймут, откуда уши торчат.
– А еще лучше, реалити-шоу “Взятка!” Посылаете нескольких корреспондентов с чемоданом денег к чиновникам мэрии и снимаете их на скрытую камеру.
Я засмеялся. Глеба никогда не поймешь, то ли серьезно говорит, то ли шутит.
– Сильно. Давай только ты сам кого-нибудь зашлешь, а мы снимем.
– Ну, пока мы не настолько круты. Но кто знает…
– А вообще, народ достала уже вся эта политика. Рейтинги всех новостных программ падают. Пипл хочет смотреть релити-шоу и про уродлин, которые становятся моделями.
– Логично. А я вот вообще телевизор почти не смотрю. У меня у ребенка аллергия.
– На что?
– Я ж сказал, на телевизор. Врач так и сказал, в комнате, где ребенок, телик не включать.
Что-то новое. Аллергия на телевизор. Пожалуй, так скоро и новая порода людей появится.
– Реалити-шоу. Хм, хм. Почему бы и нет? Только как все-таки это направить в наше русло? Эй, девушки! Да, вы, можно вас на секунду. Да, вас, вас.
Глеб обращался к жеманным красавицам. И тут произошло чудо. Девицы встали и подошли к Глебу.
– Садитесь, садитесь. Я Глеб, это Антон, главный, между прочим, редактор СТВ. Мы проводим кастинг на реалити-шоу.
– Вау! Да вы врете наверно?
– Врем, конечно. В телевизоре все врут. Но у вас есть шанс попасть в наше шоу без кастинга. Я отвечаю за отбор. Вот моя визитка. Позвоните вечерочком, и порешаем все. ОК?
– А про что будет шоу?
Куда только подевался холодный взгляд? На Глеба девушки смотрели так, что казалось, предложи он им прямо сейчас секс на столе, не откажутся. Правда, иногда одиночные выстрелы из-под ресниц били и в мою сторону.
– Шоу будет про жизнь. А в жизни случается все. Значит, шоу про все. Ясненько, красавицы?
– Не очень пока. А до какого времени звонить?
– В любое время дня и ночи. Лучше даже ночи. А сейчас оставьте нас. Дела, знаете, дела.
Девицы вернулись за свой столик, но уже не спускали с нас глаз, что-то шептали друг дружке на ухо и хохотали. Глеб все-таки порядочная сволочь. Почему у меня так не получается?
– С реалити ты хорошо придумал. Конкретики только не хватает.
– Ты не размахивайся особо. У нас и делать-то особо некому. Журналистов мало. Всех нормальных ты себе на выборы забрал. Нет журналистов-то.
Стоп. Журналистов нет. Нужно шоу. Нужна будка гласности. Ящик гласности. Я допивал кофе, а в моей голове вызревал план. Мы не могли предложить участникам реалити-шоу миллион долларов. Мы не могли им предложить найти свою любовь. Мы ничего им не могли предложить, кроме славы. Сомнительной славы местного тележурналиста. Реалити-шоу “Ящик”. О! – “Игра в ящик”. Реально! Играйте, господа, ставки сделаны. В конце вас все равно обманут. Я вкратце изложил Глебу идею.
– Что не позволено Юпитеру, позволено быку… Если они будут бодать мэра, никто и не подумает…
– …что это заказ. Все будут думать, что это тупые гоблины чего-то не поняли. Они ведь народные корреспонденты? А народу что важно – трубы текут, дороги плохие. А виноват кто? Мэр. Антон, ты гений!
Глеб развеселился еще больше. Мне было приятно. Вот ведь, сделаешь что-нибудь хорошее, никто не скажет, что ты гений. Только мерзость вызывает у людей эмоции. И приносит деньги.
– Гений и злодейство, Глеб Исаакович, вещи несовместные. И ты не учел один момент. Бабки. Колоссальные бабки. Без них сделать хорошее реалити нереально.
– А ты не делай хорошо, ты делай плохо. Какая тебе на хрен разница. Ты что, Познер, что ли? Тебе столько не платят. И, думаешь, в этом здесь кто-то кроме тебя понимает? Главное, звучит красиво. Тебя запомнят как создателя первого регионального реалити-шоу. И потом, расходы будет нести телекомпания. А ты получишь небольшой гонорар от меня лично. Тысяч, скажем, сто тебя устроит?
Сто тысяч меня, конечно, устраивали. Более того, были нужны – я собирался покупать машину. Правда, был риск потерять работу. С директором я решил не делиться. В конце концов, это мой креатив. “Глеб сейчас большой человек, отмажет, если что”, – подумал я и вслух сказал.
– Половину вперед бы. И, знаешь, совсем уж явно мочить мы не можем. То есть не будем говорить, что мэр пьет кровь христианских младенцев, как ты любишь.
– Половину так половину. А мочить и не надо. Мне важен фон. Общий негативный фон. Главное, чтобы у народа складывалось впечатление – власть в городе ни хрена не делает…
Глеб развалился на стуле и с удовольствием отхлебнул чай. Мы оба замолчали, каждый довольный собой. После творческого порыва всегда так – хочется расслабиться и сказать партнеру пару добрых слов.
– Я, Глеб, на днях прочитал фразу одного магната из Европы: “Чтобы играть на рынке медиа, одних тупых мускулов недостаточно. Нужно быть еще и sexi”. По-моему, про тебя. Мне вот иногда кажется, что ты и к жизни относишься, как к сексу: хочешь ее отыметь по полной.
– Интересное сравнение, надо запомнить. Но и ты ведь такой же.
Я? Вот тебе и раз. Нет, дело ведь не в деньгах. И не в тайной власти над рейтингом мэра. И не в славе, которая ждала меня в случае успеха шоу. И не в возможности сказать правду, пусть даже так, чужим голосом. И не в риске потерять все, если заговор раскроется. Дело… Во всем этом вместе. В жизни все закручено так, что…
У Глеба зазвонил телефон.
– Але! Да. Нет. Мне нужен выход на прокуратуру и ментов. Нет на ментов? Давай, ищи. Я за что тебе бабки плачу? Все, до связи.
Глеб отключился, но телефон выдал новую трель – турецкий марш Моцарта.
– Ну ладно, Антон, вроде договорились. Жду от тебя звонка.
– Хорошо, давай.
Глеб заплатил за нас обоих, пожал мне руку и вышел, на ходу давая какие-то инструкции. Изжога ушла вместе с депрессией. Я получил хороший заряд адреналина. Предстоял, если все сложится, интересный и заманчивый проект.
3.
Слова – опасная субстанция. У них хорошая память. Боль, радость, ненависть, любовь миллионов людей свернуты в словах кодом ДНК. Стоит потревожить ее, и вот ты становишься героем анекдота, над которым хохотал накануне, или неосторожная мечта сбывается стремительно и грозно. Мы, журналисты, – факиры слов. Мы заколдовываем фразы, прячемся в магический круг штампов и жонглируем горящими предложениями.
В коридоре СТВ образовалась пробка. Несколько десятков потенциальных звезд телевизионной журналистики отсвечивали прыщами, стразами на джинсах и линзами очков. В толпе мелькнула прическа “ирокез”, а лицо одной девушки было размалевано в стиле фильмов о графе Дракуле. Протискиваясь через толпу к комнате для кастинга, я удивлялся, какие разные люди хотят работать у нас. Хотят ли? И готовы ли выполнить секретную миссию? Пожалуй, большинство вообще не понимают, чего от них ждут. Анкету перед началом проекта мы выложили на сайт и напечатали в газетах. Большинство забили свои данные в сети, что предвкушало встречу с поколением “net”.
С самого начала мне повезло. Директор СТВ удивительно легко пошел на авантюру с провинциальным реалити, а коммерческий отдел почти сразу нашел спонсоров. Идея была, конечно, позаимствована у федералов. Впрочем, и они украли ее у западных каналов. Полтора десятка претендентов должны были снимать сюжеты под нашим мудрым руководством. Мы, в свою очередь, собирались показать зрителям весь творческий процесс. То, что обычно остается за кадром: смешные оговорки и ляпы, экстремальные ситуации на съемках, монтаж и редактуру. Зная консерватизм местных рекламодателей, название мы выбрали предельно примитивное — “Карьера”.
– Минуту внимания! – никакой реакции. – Хватит галдеть! А то никакого кастинга не будет!
Успокоились. Десятки любопытных глаз разглядывали меня.
– …А теперь ответь мне вот на какой вопрос. Как ты думаешь, кто такой журналист? – в глазах очередной претендентки бушевал мозговой шторм. Люба картинно вздохнула и посмотрела в окно. Я глупо улыбался. Кастинг шел уже третий час.
– Я думаю журналист, – разродилась девушка, – он как миллион долларов. Он должен всем нравиться.
– Спасибо, если вы нам подойдете, мы вам позвоним.
Большинство пришедших отвечали примерно так же. Этой удалось хотя бы образно выразить свое желание попасть в ящик. Я заглянул в список. Не зачеркнутой оставалась только одна фамилия. Но в кабинет никто не заходил. Хорошо бы вообще никто не заходил. Хорошо бы вообще все это было дурным сном. Я просто не представлял, что значит поговорить за жизнь с семью десятками человек подряд.
– Шарапов! – крикнул я в сторону двери. – Я сказал, Шарапов!
Лучше б не шутил. Дверь медленно отворилась, и в кабинет вошел парень с бритой головой, в армейских башмаках и солнцезащитных очках. Пальцы украшали перстни в виде черепов. Из-за ворота выглядывал хвост какой-то инфернальной татуировки. Шла она, похоже, по всему телу. И еще мне показалось, что этого парня я где-то раньше видел.
“Приехали. Вот тебе и поколение “net””. На фото в газетной анкете Шарапов, видимо, еще не был знаком с идеями русского национализма и выглядел получше.
– …а ты, Андрей, как думаешь, кто такой журналист? – этот вопрос я приберегал на финал беседы с претендентом. Шарапов думал не больше секунды.
– Журналист – это тот, кто говорит людям правду.
– Достойный ответ… И очень нестандартный. Порадовал, искренне порадовал. Спасибо, рад был познакомиться. Если вы пройдете кастинг, мы вам позвоним.
После ухода Шарапова мы с Любой еще минут сорок отбирали участников “Карьеры”. Десять человек определили довольно легко, а вокруг остальных развернулась битва. Когда оставалось только одно вакантное место, Люба вспомнила про Шарапова.
– Ну и пусть, что он выглядит как скинхед. Зато он взрослый человек, в отличие от остальных. Со своей позицией. Это привлечет зрителей.
“Ага, правду будет говорить. Мне нужно, чтобы он нашу правду говорил. Этот парень, похоже, дрессировке не поддается”
– Фигура, конечно колоритная, – я изобразил сомнение. – Отказываться от него не хочется. Но ты представь, что будет, если он в прямом эфире достанет флаг со свастикой и начнет орать “Россия для русских”? Ты его остановишь? Прикроют не только шоу, но и весь телеканал на хрен. Ты слышала про статью о пропаганде экстремизма? Это тебе не выставки снимать.
– И что выставки? А когда я сняла про то, как заммэра в сауне с малолетками зажигал, ты это в эфир поставил? И что мне теперь снимать, кроме выставок?
– И что ты этим хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что все должно быть по-честному. Что мы должны говорить людям правду. Разве не ты нас этому учил?
– Правда. А ты хоть знаешь, что такое правда? Да ты загляни в две газеты за один день. В одной будет правда о том, что президент помог детскому дому, национальные проекты реализуются, реальные доходы россиян растут, в Грозном построили аэропорт. А в другой правда о том, что в стране тоталитарный режим, чиновники воруют, разрыв между богатыми и бедными становится катастрофическим, а аэропорт в Грозном обещали взорвать через месяц. И то и другое – правда. Ты в какой стране живешь? “Правда всегда одна”! Наутилус Помпилиус, блин.
– И это значит, что мы должны под всех ложиться?
– А ты видела таких, кто не ложится? Есть такие?
– Ну, есть газеты…
– Да ты хоть понимаешь, что это все за бабло? Что вся критика власти – это заказ и наезд? Как правило. Хочешь правды – заведи себе блог и пиши сколько влезет. Только никто читать не будет. Потому что не нужна никому твоя правда. Людям нужна картинка, глянцевая картинка. И здесь тебе за нее платят деньги.
– То есть я, по-вашему, проститутка?
– А что ты имеешь против проституток?
– Они продают свое тело.
– Одни продают свое тело, другие продают свой мозг. Все мы продаем себя в той или иной степени. Это только работа. И вообще, будь проще. Не нужны нам скинхеды в проект. У нас же шоу. Еще с этими намучаешься, поверь моему опыту. Берем Иванова.
Люба насупилась и молчала, накручивая прядь волос на нос.
– Хозяин барин.
– Вот и ладненько.
Я вышел на улицу. Сочный вечерний воздух с осадком бензиновой гари и запахом спекшейся за жаркий день листвы больно ударил в легкие. Вторая затяжка прошла легче. Третья. Господи, хорошо-то как. Передо мной открывалась перспектива полупустого городского проспекта. На заднем плане дальние облака уползали на ночлег. Бока опоздавших подсвечивали лучи сбежавшего солнца. Хлюпик-месяц робко проглядывал из темневшего неба. Город зажигал, пока неуверенно, фары и фонари. Я почувствовал себя человеком, выпавшим из телевизора в какой-то другой, параллельный мир. Он притягивал, звал сесть за руль, вдавить в пол педаль газа и мчатся к кромке заката, пока ночь не съест город вокруг.
“Завертелось”, – подумал я как будто про какого-то другого. “Теперь только успевай уворачиваться и ловить удачу. А не ради ли этого стоит жить?”
4.
Редакционный микроавтобус свернул в частный сектор и заерзал на разбитой грунтовке. Бывает так: в бывшей коммунальной квартире сделали дорогой ремонт. Вместо проржавевшей чугунной ванной установили джакузи, кухню соединили с гостиной, а подвесные потолки усеяли глазками маленьких ламп. Забыли только про чулан. А там все так же уютно чувствуют себя огромные пауки, олимпийский мишка стершимся глазом смотрит на бесколесный велосипед, а на полках в один свинцовый том спрессована газетная ложь последних десятилетий. Таким был и этот район, сжатый с двух сторон многоэтажками. Здесь цыгане торговали наркотой, алкаши разбавляли скуку криминальных сводок, а молодые семьи пытались начать самостоятельную жизнь. Сюда мы отправились снимать очередной сюжет для нашего шоу. Две предыдущие недели я наблюдал участников в ньюс-рум, студии и эфире. И вот решил съездить на съемки сам.
– Знаешь, какой слоган у СТВ? – В автобусе мы ехали с Любой, двумя операторами и Юлей, той самой, что сравнивала журналиста с миллионом долларов. Сама она пока выглядела чуть дешевле. Голову девушки украшало тщательно уложенное торнадо, каждый ноготь разделяла пополам игривая лаковая змейка, а из-за шпилек в форме Эйфелевой башни она подвернула ногу уже при посадке в автобус. Для съемок лучше не придумаешь.
– “Доверяй… близким?”
– Да, это внешний слоган, для зрителей, – я улыбнулся, вспомнив фантазию режиссера на тему девиза компании. Как-то раз он выложил в сети несколько визуальных воплощений слогана. На одном из них мужик в парике под пуделя сыпал в бокал порошок, еще один на заднем плане вдохновенно бацал на фортепьяно. Внизу значилось: “доверяй близким!”
– Но есть еще и слоган внутренний, для собственного пользования. Чтобы сотрудники, так сказать, знали, куда стремиться. И он звучит так: “Больше соплей – выше рейтинг”.
– Фу, как некрасиво! И что имеется в виду?
– Телевизор смотрят в основном женщины. Для большинства из них это единственный способ убить свободное время. Они не могут съездить за границу, они не могут сходить в салон красоты, я уж не говорю о театре. А рядом муж с похмелья и дети орут. Чтобы хоть как-то отвлечься, они включают ящик. И если они видят в телике президента, им интересно, ругается ли он с женой и почему никто не очистил с костюма перхоть. То есть им интересна жизнь людей. И еще им очень нравится смотреть на тех, кто живет хуже. Всякие жалостливые истории. Вот такую тебе и нужно сегодня снять.
Историйку наши продюсеры раскопали что надо. Мы ехали в семью алкоголиков, которых лишили родительских прав. Сегодня инспектор по делам несовершеннолетних должна была забрать у матери двоих детей и отдать в интернат. Сюжет плевый, все лежит на поверхности.
– Да, и не забудь спросить у матери, почему она кормила своих детей собачьей едой. Это важно.
– Я помню. Вот ведь, бывают такие… дуры.
– И почему же она дура?
– Не можешь прокормить детей – не рожай.
– Но бывают ведь обстоятельства…
– Никакие обстоятельства не могут оправдать. Есть же родственники, друзья, в конце концов. Всегда можно занять денег, устроиться на работу. Я считаю, что это просто кошки, у которых на первом месте секс, ну или вообще удовольствие. А дети для них побочный продукт, как щенка завести.
Рисуется? Наш разговор писался на вторую камеру. В этом была главная фишка шоу. Люба сделает развернутый сюжет о том, как работала Юля. Естественно, мои пассажи про сопли мы вырежем. Я немного волновался. Казалось, мне, а не этой самоуверенной девушке снимать первый в жизни сюжет. Но это волнение рыбака, который ранним утром тихо гребет к стае чаек на середине реки. Он знает: чайки охотятся на малька, которого поднял на поверхность другой охотник – наглый окунь, который и сам скоро станет добычей.
– Вроде бы здесь, – водитель затормозил у двухэтажной деревянной хибары. В такой и я сам жил лет до пяти. Окна первого этажа почти вровень с землей, мутные стекла за серым штакетником.
– Пять минут третьего. А где милиция? – Юля разглядывала дом примерно так, как русские туристы смотрят на стоянку бедуинов в египетской пустыне. Шоу началось. Я мигнул оператору, он закинул DV-cam на плечо и навел объектив на Юлю.
– Опаздывают. Может, машину забрали на труп, а может, нет бензина. Мы в таких случаях идем на штурм сами.
– А что надо делать?
– Все просто. Включаешь камеру, берешь микрофон, стучишься в дверь и заходишь. Предупреждать о съемке, естественно, не надо. Это называется “лайф”. Очень украшает сюжет.
– Подожди, – вмешалась Люба. – По закону ведь мы не имеем права снимать несовершеннолетних без согласия родителей.
– Не совсем верно. Без согласия их законных представителей. А родители прав уже лишены. Законные представители в этом случае – государство, то есть милиция. А с ней мы договорились.
– Вот именно, милиция, – вставила Юля. – Они подъедут, а нас нет.
– Разберутся, не маленькие. Ну так что – пойдешь сама или будем ждать?
В жизни это называется брать на слабо. С такими девушками, как Юля, номер не проходит. Но – камера включена и отказ означает капитуляцию. Я обещал быть безжалостным. Показывать все их ляпы и косяки. Выжить должен сильнейший. Юля сделала вид, что заходить без спроса в жилище алкоголиков для нее обычное дело, взяла в руки микрофон и бодро поковыляла в сторону крыльца. Перед дверью она оглянулась. Я ободряюще улыбнулся, мол, не переживай, мы плохого не посоветуем, все под контролем.
Дверь была открыта. Девушка и вся съемочная группа протиснулись в прихожую. Пара детских курточек на гвоздях, голая лампочка, догорающая от стыда, щели в полу толщиной с палец. Я всерьез испугался, что Юля оставит здесь свои туфли.
– Есть тут кто-нибудь?
Тишина. Несколько шагов вперед, съемочная группа перемещается в комнату.
– Хозяева есть дома?
– Да вот же они, – я махнул рукой в сторону продавленного дивана около печки. Под одеялом лежали мальчик и девочка лет пяти-шести. Операторы нервно засопели. У меня мелькнула мысль, что мы делаем что-то не так. Несколько секунд был слышен только скрип половиц – гости и хозяева растерянно разглядывали друг друга. Огонек на одной из камер погас. Но Юля решила иначе. Это был ее шанс, и только ее. Она шагнула к кровати, присела и, протянув руку с микрофоном к лицам детей, задала свой первый журналистский вопрос:
– Скажите, а как вам здесь живется? – ничего тупее, по-моему, придумать было нельзя. Но девочка, по виду младшая, оказалась лучшим интервьюером.
– А вы из милиции?
– Нет, мы с телевидения.
– А что такое… еле виденье?
– Ну, это то, что показывают по телевизору. Вы же смотрите телевизор. Мультики, спокойной ночи малыши?
– Мы не смотрим ничего. Мы книжки читаем. Саша умеет читать, а я смотрю картинки. А вы не заберете нас в милицию? Мама говорила, что если мы будем плохо себя вести, нас заберут в милицию. И мы никогда не увидим маму. Но она сказала, что никому-никому нас не отдаст. Вы правда не заберете нас от мамы? Потому что она будет плакать. Она часто плачет, долго, и я тоже. Мы будем всегда хорошо себя вести. И мама у нас хорошая, не надо нас забирать. Вы ведь правда не заберете нас?
– Нет, мы не заберем. А где ваши родители?
– Мама пошла к бабушке. Она конфеты принесет. Она обещала.
– А папа где у вас?
– Папа от нас ушел. Мама его ругала, и он от нас ушел.
– А ваша мама пьет?
Девочка натянула одеяло на глаза. Мальчик сжал кулак. Дура, что же она делает? Остановить? Но мы же сами затеяли это.
– А вы правда кушали… еду для собак?
– Уйди! Ты злая! Ты… Клыса!
Мальчик отбросил одеяло, соскочил с кровати и теперь стоял напротив подавшейся назад Юли, сжав кулаки. Казалось, сейчас он бросится, но в этот момент в квартире появились новые гости.
– Так, телевидение я прошу покинуть помещение, – в дверях стояла крупная тетка с бюстом матери-героини в синей милицейской рубахе. Чуть дальше еще двое в потускневших фуражках над стертыми лицами. Инспекторша почти кричала, как все, кто работает с детьми. Но если бы она говорила шепотом, ее приказание мы бы выполнили не менее быстро. Я выходил последним. В коридоре милиционерша прошептала: – Совесть имейте, детки же. Мать-то нормальная была, муж у нее наркоман, все унес из дома. Мы тут все оформим, а потом уже с вами.
Толкаясь, мы вывалились на улицу. Операторы уже не снимали. По лицу Юли гуляли пунцовые пятна. Люба отошла в сторону.
– Ну вот, такая у нас работа.
– Я сделала что-то не так?
– Да нет. Обычное дело. Бывает и хуже.
– И что теперь?
– Подождем, как менты закончат, инспекторшу запишем, поснимаем снаружи, внутри картинка есть. Да и из рассказа девочки можно постричь кусочков. Нормальный сюжет будет. Главное, эмоций поменьше. Если бы по каждому поводу переживали, подохли все давно уж от инфаркта.
Конечно, сюжет будет нормальный. А иначе и быть не могло. Ведь это я просил милицию опоздать на полчаса.
5.
Если вы никогда не были в ящике, для вас обитатели заэкранья – люди с песьими головами. Вы ждете от нас точности – в отражении своих представлений о жизни. Не дай бог поставить ударение не там, где ставите вы. Не дай бог отругать власть чуть меньше, чем критикуете вы, с приятелем в бане. Вы видите в нас охотников за жареными фактами. В лучшем случае инопланетян. Иногда вы даже просите автографы. Или тычете пальцем на улице.
Наша телекомпания расположилась в типовом здании бывшего НИИ. При входе посетителей встречает электронная вертушка с бабушкой-вахтером. Дальше коридор с фотографиями звезд, политиков, спортсменов вперемешку с дипломами давно забытых конкурсов, благодарственными письмами и прочей ерундой. Если пройти по коридору до конца, упираешься в ньюс-рум – комнату журналистов.
Это обычный офис с компьютерами и телефонами. Впрочем, некоторое отличие есть. На компе криминального корреспондента выстроились в ряд стреляные гильзы, сувенир из Чечни. Рядом фото с начальником автоинспекции, которую парень хочет прикрепить на лобовое стекло пока еще не купленного автомобиля. Стенка спортивного обозревателя увешана футбольными календарями за последнее десятилетие. Тут же распечатки из интернета на тему “почему футбол лучше секса”. Спец по политике на стену не вешает ничего, зато его стол завален пыльными пресс-релизами и буклетами кандидатов с последних выборов. Фотографий детей и возлюбленных нет ни у кого. На общем столе микроволновка и гора тарелок. Пообедать по-человечески удается нечасто.
Утром в ньюс-рум тихо. Журналисты греют пальцы о кружки с чаем и кофе, читают мэйлы и новостные сайты. Лишь время от времени гудит принтер, распечатывая криминальные сводки, планы мероприятий и заявки из коммерческого отдела на джинсу – заказные сюжеты. Изредка звонит телефон.
Ближе к обеду пение телефонов становится настойчивым, журналисты ругаются с операторами, редакторами и водителями, убегают на съемки, возвращаются, расписывают кассеты, хохочут и делятся слухами. Вечером все звуки вытесняет нервный стук клавиш. Несколько минут редакторских экзекуций и – монтаж, где текст уже правится от руки (не заметили повторы слов, ляпы редактора, перепутали фамилию), где вечная мука нехватки одного плана и ухмылка монтажера.
Реалити-шоу сбило СТВ с привычного ритма. Как будто трое барабанщиков начали репетицию по соседству. Один взял меланхоличный бит, другой зарядил три четверти, а третий дубасит трэш, выбивая дробь по бас-барабану.
Компанию взбудоражил приток свежей крови. Мужская половина без каких-либо просьб взялась посвящать участниц шоу в тайны телевидения. Женская поспешила в магазины и салоны – прихорашиваться. В редакции то и дело вспыхивали споры, кто из участников симпатичнее, а кто умнее, кто достоин победы, а кому пора домой. Люба перестала умничать и целиком погрузилась в игру. От нее зависело, какими предстанут участники перед зрителями.
– Показывайте, Спилберги, – я зашел в аппаратную видеомонтажа, чтобы посмотреть сюжет про участницу реалити-шоу Юлю.
– Смотри, по-моему, неплохо, – грузный от сидячей работы монтажер с баками и самурайской косичкой нажал на пробел. По экрану побежала вертикальная линия, отсчитывая кадры репортажа.
На первом плане Юля с испугом смотрит на деревянный дом. На следующем изящные ноги девушки неуверенно ступают на крыльцо. Любин комментарий о запоздавшей милиции под тревожную музыку с пульсирующим басом. В профиль – удивление на юлином лице, камера отъезжает и дает панораму комнаты с грязными колготками в углу и прожженным половиком посередине. Первый кусок интервью с девочкой. Едкий коммент Любы об этике. К басам добавляется взрыв электрогитары. Мальчик вскакивает с кровати…
– Стоп, стоп.
– Что-то не нравится?
– Лично мне нравится. Даже очень.
– Так в чем же дело?
– Видишь ли, у тебя получилась трагедия. А у нас развлекуха. Рейтинги развлекательных программ растут, а информационных падают. Для нас на первом месте что? Рейтинг.
– Но ты же хотел соплей, жалостливую историю. Вот она тебе.
– Вот именно, соплей, мейнстрима… А тут страсти хлещут, Шекспир какой-то. Страсти в ее сюжете будут. Проще надо быть. Значит так. Детей убирай нафиг. Права ты была, некрасиво это. Мать еще в суд подаст. Давай-ка лучше над Юлей этой поработаем. Где там у тебя план, как она падает?
– Шестой план, мы его не брали.
Монтажер запустил видео, где девушка подходит к автобусу, с трудом открывает массивную дверь и ставит ногу на подножку. В этот момент каблук соскальзывает, Юля теряет равновесие и падает – прямо в руки оказавшегося рядом водителя. Все хохочут.
– Супер, теперь замедли.
Несколько щелчков по клавишам, и то же видео пошло с замедлением процентов на тридцать.
– Давай с другой камеры. И тоже замедли.
Теперь на экране девушка неестественно долго, как пьяная, искала ступней подножку, тянула тело внутрь и, выгнувшись, летела с выражением испуга на поглупевшем лице. Потом то же самое, но со спины.
–Теперь бы музычку какую-то другую подложить.
– Girl, You’ll Be A Woman, – напела Люба и усмехнулась.
– Это из “Криминального чтива”? Что-то вроде “девочка, ты скоро станешь женщиной”? Гениально! Теперь все про детей выкидывайте, берите все ее оговорки – и лайфом. А вот все проходы, особенно где грудь колышется, замедлите. И под музыку.
“Странно, сегодня Люба не возникает. И вроде бы как ей нравится идея. Ни хрена не понимаю в этой жизни”.
– Сейчас я только текст набросаю новый.
– Давай, а я пока посплю.
В монтажной стоял большой диван. В жаркие дни, такие, как сегодня, хорошо было рухнуть на него и задремать под гудение кондиционера.
“Girl, You’ll Be A Woman”, – пел голос из далекого прошлого в моей голове. Глаза закрылись сами собой. В темноте проносились какие-то вихри. Вокруг меня смерч. В центре смерча есть точка покоя. Я попал в нее, но что же так хочется тронуть воронку? Пальцы коснулась живой стены. И вот меня уже тащит наверх, с грязью и пылью. Казалось, я взлечу в небеса, но смерч, подняв меня в высоту, бросил назад. В точку покоя.
Я вздрогнул. Приснится ж… Сюжет был готов. Просмотрел наскоро – все отлично. Все просто отлично. Завертелось. И ведь это все придумал я, это я дергаю за ниточки моего маленького кукольного театра.
6.
– О, Джон, здорово, сколько лет, сколько зим. Что, опять ДТП? – С Женей Мальцевым я учился до девятого класса. Потом он поступил в учагу, и наши пути разошлись. Спустя десять лет, вызвав как-то такси, я обнаружил за рулем бывшего однокашника. Мы вспомнили друзей, пиво на школьном дворе, задали пару дежурных вопросов про семьи, а потом я дал Джону свой мобильный. Иметь среди информаторов таксиста – значит знать то, о чем коллеги и конкуренты прочитают завтра в милицейской сводке. Или на нашем сайте.
– Привет, Антон. А помнишь, ты говорил, что за хорошую новость можешь заплатить?
– Ха, только за очень хорошую.
– А у меня как раз такая.
– Ну, если на самом деле, с меня коньяк, – дагестанский, конечно – мысленно добавил я. Хотя хватило бы и пива.
– Короче, на углу Достоевского и Лесной два жмура. Менты только подъехали.
– Ого. Огнестрел?
– Да, кровищи немерено. И “Паджерик” расстрелянный. Ну как, на два пузыря тянет?
– Хватит и одного. Ты первый, но это Калининский район. Там у нас все схвачено. Менты бы и сами позвонили. Но все равно, спасибо, брат.
– Не за что. Коньяк за тобой.
– Да не вопрос.
Я зашел в ньюс-рум. Люба с очередным участником шоу что-то рассматривала в компе. Через пару часов им надо было ехать снимать выставку.
– Эй, а где все?
– Марина на Правительстве, Ваня на сгоревшем телятнике. Лена с заказухи еще не вернулась, – Люба оторвалась от компьютера.
– А Настя?
– Так она же в отгуле.
– Блин, во память. Вчера же заявление подписывал. А Иван давно уехал?
– Нет, где-то час назад. Машин не было. Один водитель болеет, один с директором в Москве.
Вот так всегда. Что-то взорвется, так под рукой ни журналистов, ни операторов, ни водителей. Хорошая съемка всегда не вовремя. Но делать что-то надо.
– А что такое “заказуха”? – подал голос участник шоу.
– Заказуха – это заказные съемки. Сюжет на коммерческой основе. За деньги то есть. Или мэрия какая-нибудь платит, или бизнес. Иногда платит за то, чтобы хорошо рассказали про них. Иногда за то, чтобы плохо рассказали про других. И даже в последнее время чаще второе, – Люба за эти дни вжилась в роль телевизионного Вергилия и произносила слова чуть нараспев, как будто объясняя очевидные вещи малым детям. По идее, так оно и было.
– А еще заказуха, – вмешался и я, – это заказное убийство. Такая вот игра слов. Каламбур жизни. Но это лирика. Значит так, Люба. Выставки снимать – это конечно хорошо. Но трупы важнее. Надо быстро на Достоевского ехать. Там их сразу два.
– А проектом я когда буду заниматься?
– Успеешь до выставки обернуться.
– Обернуться-то обернусь, а кто все это монтировать будет?
– Надо будет, сам смонтирую.
– А ты не хочешь совместить неприятное с бесполезным? – Люба кивнула на реалиста. Коля, полноватый парень в круглых очках, смотрел на нас слегка удивленно. Мы с Любой называли его Пьером Безуховым. Пьер предназначался зрителям в жертву. С самого начала было ясно, что никаких журналистских способностей у него нет и в помине. Безухов учился на юриста, а по ночам диджействовал в одном из клубов. Но – колоритная внешность – смесь апломба и юношеской неуверенности, да еще и обаяние увальня решили дело. Пьер был нужен для зрительской порки.
– Я думаю, там ты-то не справишься, не то что он.
– Почему это я не справлюсь? – вмешался Пьер. – Я, в конце концов, будущий юрист. У нас и криминалистика уже была.
– Кстати, – добавила Люба. – Зря мы спорим. Машин все равно нет. Пока приедет, трупы ваши уже увезут.
– Ага, увезут. Я как-то снимал, как труп три дня лежал на улице. Труповозка быстро не ездит. А вот “Местный” может запросто сливки снять. Хотя как же нет машины? А я на чем езжу?
– Ты сам хочешь ехать?
– Ехать не ехать, а отвезти могу. Кстати, давайте и правда вместе. Я проконтролирую. Кассету только не забудьте.
Безухова из-за его габаритов пришлось сажать на переднее сиденье. Сзади между двумя операторами (к удовольствию последних) поместилась Люба. Я решил, что Пьер должен снять сюжет сам. Все равно его роль невелика. Главное – картинка. Ну и синхрон, если повезет, с ментами или прокурорами на месте, если нет – найдем очевидцев. Писать текст все равно мне. Зато Любе для шоу колоритный материал обеспечен. На ходу я давал инструкции диджею-юристу.
– Смотри, место убийства, скорее всего, будет оцеплено. То есть менты могут нас туда не пускать. Сразу подходите с оператором как можно ближе. Кто-то вас останавливает. Ты сразу начинай качать права – дескать, по закону о СМИ мы имеем право снимать в специально охраняемых местах. Твоя задача – отвлечь внимание от оператора. А он в это время подпольно все снимет.
– Да, про закон я им расскажу, я же юрист. Как раз вчера читал сей документ. Но ведь у меня нет журналистского удостоверения.
– Усы и хвост – твой документ. Главное напор. Когда еще догадаются спросить. А ты в это время зубы заговаривай. Оператор камеру будет держать на плече, как будто просто так ее носит. А сам потихоньку все снимет. Ну а потом уж твое дело – договориться об интервью. Про версии только не спрашивай, менты не больше тебя знают. Главное фабула: когда убили, из чего предположительно стреляли, есть ли очевидцы, был убийца один или несколько, на машине или без, ну, и так далее. Понял?
– Да чего уж непонятного.
– Ну, смотри. Я буду рядом, если что. Но здесь все по-взрослому. Твоя предшественница тут на съемках такое отмочила…
Место убийства мы заметили издалека – по нескольким милицейским машинам и толпе зевак. Конкурентов, вроде, не было. Безухов беспечно развалился в кресле и взирал на приближающееся место преступления как-то сонно. Люба же приподнялась на заднем сиденье, тонкие стенки ее носа раздувались, как у боксера перед важным боем. Я тоже чувствовал возбуждение. На трупы, а тем более на двойное убийство, я не ездил давно.
Я припарковал машину, заехав на газон. Оцепления не было. Просто много людей в форме стояли, курили, ходили, переговаривались или звонили по мобильным телефонам. Зевак было еще больше, многие фотографировали на мобильные телефоны, но никто не решался подойти к трупам ближе, чем на двадцать метров. Криминалист, присев на корточки, осматривал кусок асфальта рядом с расстрелянным джипом: искал гильзы. Другой фотографировал трупы. Неподалеку прохаживался кинолог с собакой. Овчарка поджала хвост и время от времени виновато посматривала на хозяина. Тогда кинолог успокаивающе трогал псину между ушей. Ясно, что собака здесь больше для проформы. Следы давно затоптали, да и толку от них – киллер, как правило, покидает место преступления на машине.
Штативы оставили в багажнике. Снимать сейчас можно только с плеча. Главное – скорость. Но Безухов этого в моих наставлениях, видимо, не услышал и плелся позади операторов. Я подтолкнул его в спину.
– Вперед, вперед иди. Ты тут главный.
Наше появление не осталось незамеченным. На границе между ментами и зеваками группу остановил усатый майор со вздернутым носом и взглядом брошенного хозяином бультерьера. На Безухова с оператором (второй поотстал, чтобы заснять сценку для шоу) он уставился, как Цербер на Орфея.
– Куда?
– Мы, эээ, на съемки.
– Кто такие?
– Телекомпания СТВ.
– На десять метров назад отошли! Не видите – идут следственные действия, – оператор повернул камеру в сторону джипа и начал снимать. Я уловил почти беззвучное гудение трансфокатора: камера наезжала на тела погибших. Запрет был бессмысленным. Тела лежат на улице. Так или иначе все желающие снимут их. Просто традиционная нелюбовь к журналистам. Отчасти объяснимая. И еще игра. И еще привычка имитировать работу. Начальникам по статусу полагается выезжать на все убийства. Но реально все делают криминалисты, оперативники и следователи. Однажды я подслушал, как на месте убийства районный прокурор с начальником РОВД обсуждали последнюю серию “Дома-2”.
– Но вы не имеете права запрещать нам снимать, – показательно громко произнес Безухов. – Вы читали закон о средствах массовой информации?
– Мне ваши средства массовой женской гигиены уже во где сидят! – майор ткнул ладонью в горло, как будто хотел отдать честь, но промахнулся. Щелкни он при этом указательным пальцем, и жест получил бы совсем другой смысл. Безухов бестолково уставился на майора. Ну все, сейчас этот усач задаст жару нашему юристу-толстовцу.
– Но мы ведь просто делаем свою работу, – пролепетал реалист.
– Знаю я вашу работу! Налетели на трупы, как стервятники! Телевизор за ужином смотреть невозможно – тошнит. Снимали бы лучше балет или выставки. Так нет, им жареного подавай. И еще поперчить. Нравятся мозги на асфальте? Не насмотрелись еще? Так давай, подойди поближе, посмотри. Можешь потрогать, если хочешь! А хочешь, в баночку собери и на стол к себе поставь! Давай, – и вдруг майор, вместо того, чтобы оттеснять оператора, схватил ошалевшего Безухова под локоть и потащил к “Паджеро”. Тот не сопротивлялся. Я пошел следом. Один труп лежал лицом на асфальте, ногами в машине. Видимо, убийца разрядил пистолет в тот момент, когда мужчина выходил из авто. Затылок погибшего был сплошным красным пятном. Кровь из головы и туловища стекла по наклонному асфальту ручейком и скопилась в ближайшей выбоине, смешавшись с грязью. Второй не успел выйти из салона и покоился на водительском месте. Уже метров за пять до расстрелянной машины фигура Безухова, и без того бесформенная, начала как-то расседаться на фоне стремительного майора.
– Видишь? – мент тряханул участника реалити. – Отличная картинка? А детям их будет также приятно, как тебе? А родным? А… – закончить майор не успел. Туша Безухова бесславно обвисла и рухнула на асфальт рядом с лужей крови. В реалити-шоу “Карьера” случился первый обморок.
7.
С тех пор, как я стал ездить на работу на машине, утро стало особенно противным. Если раньше выйти из состояния ночного одиночества помогала шоковая терапия общественного транспорта, то теперь всю дорогу меня сопровождали остатки кошмаров. Сегодня мне приснилась новая серия реалити-шоу.
Я стоял в студии, почему-то в судейской мантии и с бейсбольной битой в руках. Передо мной на длинной скамье сидели четверо участников. Двух из них мне нужно было приговорить к смерти. На большом плазменном экране с клиповой скоростью проносились сцены насилия, секса, лжи, измен, идолопоклонства. Где Люба успела отснять такое? Я никак не мог понять, кто же должен покинуть телевизионный рай. И тут меня осенило:
– Один из участников нашего шоу получит приглашение на казнь от телезрителей. А значит, пришло время подвести итоги смс-голосования. И я попрошу режиссера назвать мне последние цифры…
– А ты уверен, что хочешь их услышать? – усмехнулся голос в наушнике, совсем непохожий на голос режиссера.
– Что значит уверен? Желание зрителей свято.
– Тогда знай: им жалко участников. И они выбрали тебя!
– Эй, такого варианта не было. Это обман. Зрители должны выбрать одного из них.
– А они выбрали тебя, тебя, тебя.
– Стоп, ты не режиссер! Какой-то урод пролез в аппаратную! Он все врет. Уберите его! Есть там кто-нибудь нормальный?
– Это ты врешь, Антон. А я всегда говорю правду.
– Шарапов, я тебя узнал. Ты — скинхед Шарапов, которого я не взял в шоу! Вы же не поверите какому-то скинхеду? – Я повернулся в сторону камеры, обращаясь к зрителям. – Он врет, он подделал итоги голосования. Это ведь очень просто сделать.
– Вот ты и проговорился, Антон. Эй, взять его!
И по команде лже-режиссера четверка участников вскочила со стульев и бросилась в мою сторону. Я прыгнул в сторону выхода, едва успев понять, что на плечах у всех четверых собачьи головы, но запутался в проводах, упал и… проснулся. Руки запутались в простынях, а на дворе, похоже, гуляла собачья свадьба. Весна. Как просто все.
На главном проспекте, как всегда, была пробка. Нет никакого смысла перебираться в столицу. Все блага цивилизации уже здесь. Я активировал функцию мобильного телевидения и заказал смской новую серию культового молодежного шоу. В эфире она будет только через два дня. Но московские продюсеры были продвинутыми ребятами. Они понимали, что я сначала заплачу, чтобы посмотреть новые шутки у себя на мобиле раньше всех и без рекламы. А потом включу телик, чтобы увидеть то же самое на большом экране и бесплатно.
На красной сцене стояли два парня с вызывающе хамской внешностью:
– Здравствуй, Сальери.
– Здравствуй, Моцарт.
– Как дела, Сальери?
– Отлично, Моцарт.
– Слышал, Сальери, ты на Евровидение едешь?
– Еду, Моцарт.
– И новый диск у тебя выходит?
– Выходит, Моцарт.
– А правда, что на твоих концертах девочки титьки тебе показывают?
– Бывает, Моцарт.
– Сальери, а на приеме у президента в новостях не тебя показывали?
– Меня, Моцарт. А сам-то как? Что-нибудь гениальное написал?
– Написал, Сальери. 100 новых гениальных вещей. Ты не купишь?
– Извини, Моцарт. Мой продюсер уже набрал песен на 5 альбомов.
– Ладно, давай лучше выпьем.
– Выпить с гением всегда приятно.
Сальери пьет, кашляет, хрипит и падает на пол. Моцарт подходит к телу и пинает его ногами
– Вот тебе за Евровидение! Вот тебе за диск! Вот тебе за девочек! Вот тебе за президента!
Сальери дергается и хрипит:
– Гений и злодейство…
Моцарт продолжает пинать, но уже быстрее:
– Вот тебе за гения! Вот тебе за злодейство! На! На! На!
Пробка начала медленно двигаться, и пришлось переключиться на дорогу. Машины всех пород и размеров жались друг к другу, толкались локтями и переругивались. Как очередь за бананами из моего детства. Только теперь это очередь за баблом. Или славой.
И тут мимо моего окна пролетел мыльный пузырь. Видимо, у кого-то в автомобиле сидел ребенок. И пока все эти машинки почему-то не едут, он вернулся к любимой игрушке в это утро. Мыльный шарик искрился на солнце белым, розовым и синим. Он был похож на глобус, мелькавший на заставке моего шоу. Шар не спешил умирать и парил над пробкой. Восходящие потоки от раскаленных двигателей продлевали его жизнь еще на несколько мгновений. И никто, я уверен, никто не хотел его смерти.
На крылечке СТВ, как всегда, стоял курящий народ. Я поднес зажигалку к губам и подошел к кружочку журналистов, монтажеров и режиссеров, по радиусу которого ходили затихающие волны смеха.
– Над чем смеетесь, надеюсь, над собой, как учил классик?
– А ты глянь, – один из корров показал на асфальт. Там розовым мелом было тщательно выведено стилизованное сердечко, из тех, которыми школьницы украшают свои тетрадки.
– Да, нетривиальненько.
– Да ты не понял. Думаешь, это сердце?
– А по-вашему что?
– Жопа.
– Ничего другого лично я от вас и не ожидал. Впрочем, и мне эта мысль первой пришла в голову. Вот она – журналистская сущность. Там, где нормальные люди видят любовь с сердечками, мы видим жопу.
– А разве ее нет?
– Есть. И это самое печальное в нашей профессии.
Я выкурил пару сигарет и выпил чашку кофе. Пора было начинать работать. Ира, коммерческий директор СТВ, вошла в кабинет как всегда стремительно.
– Антон, мобильную связь из анонсов реалити убирай. Они отказываются от спонсорства.
– Это ж сколько, тысяч сто?
– Они были генеральными. Им не нравится.
– И что именно им не нравится?
– То, что клиент к ним не пришел. Нет отдачи. Все же просто – они смотрят затраты и рост числа обращений клиентов. Нет роста – реклама неэффективна.
– А что с призом? Телефон победителю не дадут? Мы же объявили.
– Я ж говорю, им не нравится, убирайте из анонсов. Не дадут ничего. Скажи спасибо, что скидки не заставили вернуть.
Нам удалось уговорить сеть 3 G на финансовую поддержку. Все должно было сработать на целевую аудиторию – молодежь. И вот теперь… Ира теряла деньги, менеджерский процент и заваливала план по продажам. А виноват в этом, получается, я.
– Может, еще кому-то продадите.
– А ты рейтинги-то видел “Карьеры”?
– Нет, а что?
– Посмотри сам.
Я нашел в корпоративной сети свежие сводки с полей телевизионных битв. По всем раскладам выходило, что наше шоу в первую и вторую неделю зрители просто проигнорировали. А именно: “Карьеру” посмотрели 0,026 процента телезрителей. В этих 0,026 я почувствовал издевку парня, сводившего данные в таблицу – обычно все показатели менее одной десятой процента он отображал лаконичным нулем. Доля 0,026. Тяжелая доля телевизионщика. Зазвонил городской телефон. Секретарша сладким голосом просила зайти меня к директору.
Директор, а также основатель СТВ Александр Китайцев был на пару лет старше меня, но выше и значительно толще. Как и все топ-менеджеры канала, Саша недавно разменял четвертый десяток. Мы были знакомы давно и общались просто – на ты. Со стороны могло показаться, что мы с Сашей разговариваем как простые друзья, но это было не совсем так. Начальник не может дружить с подчиненным. Просто мы играли в этаких простых и демократичных парней. Я мог не соглашаться и спорить с Китайцевым до тех пор, пока он сам этого хотел. Решения всегда принимал он.
В прошлом директор сам был журналистом, но однажды познакомился с депутатом федеральной думы, который предложил ему создать новое телевидение. В затею мало кто верил, но Саша взялся за дело так рьяно, что через пару лет вчерашние скептики вынуждены были признать: СТВ стало игроком на местном рынке масс-медиа. Китайцев много экспериментировал, много ошибался и без сожаления сворачивал неудачные проекты. Никакого бизнес-образования у Саши не было. Чтобы компенсировать этот пробел, Китайцев часто ездил на семинары и тренинги. Результатом стал внушительный иконостас из сертификатов и дипломов, собранный на стене позади директорского кресла. На противоположной стене висел огромный плакат “Манчестер Юнайтед”. Как-то раз на заре своей карьеры Китайцев съездил на Новый год в Лондон, откуда вернулся убежденным англоманом. Саша любил рассказывать про жизнь на Острове, как он его называл, и куда теперь он летал не реже двух раз в год. Россию после той поездки директор называл не иначе как “ваша страна”.
– Ну рассказывай… Как ты дошел до жизни такой, – директор был похож на английского палача, которому злой шериф велел казнить Робин Гуда. “Это бизнес – ничего личного”, – говорил его взгляд. В руках у Саши была смета “Карьеры”, написанная мной полтора месяца назад.
– В смысле?
– “Карьеру” заканчивать надо. Сколько у тебя недель еще осталось?
– Эта плюс еще четыре.
– Укладывайся в одну. Сразу на финал выходи. Рейтинга нет, спонсоры от вас убежали…
– А зрители что подумают?
– Телекомпания не может работать в убыток! Мы ж тут, бля, не творчеством занимаемся, а бабки зарабатываем.
“Вот именно. И эти бабки уже заплачены и потрачены”.
– Давай посмотрим еще недели две, если рейтингов не будет нормальных, свернем, без базара. В эту субботу убойную программу сделаем.
– Думаешь, до гоблинов допрет?
– Ты хочешь сказать, до зрителей?
– До гоблинов. Ваше говно по вашему зомбиящику одни гоблины смотрят.
– А сам-то ты кто? Гоблины, гоблины. Ты считаешь их гоблинами, а кем они считают тебя?
– Они не знают о моем существовании. В вашей стране у людей мозга столько нет. Для них телевизор – это первый друг после холодильника. И разницу между холодильником и теликом большинство из них не замечает. Потому что они гоблины.
– Может быть. Но тогда ты – главный гоблин. Верховный Гоблин.
– Не. Я эльф, – важно произнес директор и сделал одухотворенное лицо. – Светлый эльф. Похож?
– Похож, – в тон ответил я.
Мы расхохотались. Китайцев был похож на эльфа, как бомж на английскую королеву. Нет, Толкиен ошибся. В борьбе добра со злом победило зло. Просто историю переписали, и орки постепенно стали считать себя эльфами. А в остальном все осталось так же, как в Среднеземье. Гендальф и Саруман ведут реалити-шоу – битва “Битва колдунов”. К палантирам приделали кнопки и раздали всем желающим. Взломщик Бильбо Бэггинс стал простым хакером, а назгулы переквалифицировлись в гаишников.
– Короче, если рейтинга не будет, гонорар всем из твоей зарплаты платим. Андестенд?
– Согласен, – а что мне было делать?
“Догадался, что ли?” Задаток от Глеба за скрытый наезд на мэра в реалити-шоу я потратил на покупку машины. Вторую половину он должен был отдать перед финалом, когда пройдут пятнадцать сюжетов с критикой мэра.
Деньги. Сейчас я уже почти жалел, что взял их. Вернее, что не поделился с директором, как обычно. Сейчас мы бы вместе несли ответственность. И что делать дальше, думал бы не только я один. Но ведь все казалось так просто – удачный для компании проект и возможность заработать немного сверху. Я вспомнил первую свою взятку. Не взятку даже, так, взяточку. Да и не взяточку, если судить строго. Это был сюжет про выборы. А где выборы, там Глеб, у нас по-другому никак. Я синхронил Глеба как сотрудника избиркома. А он по-хорошему, по Фрейду, оговорился. Он хотел сказать “Когда мы организовывали выборы, мы не учли, что предварительное голосование дает возможность для подкупа избирателей”. А получилось: “Когда мы организовывали подкуп избирателей, мы не учли, что это дает возможность для предварительного голосования”. Тогда Глеб был моложе и сразу занервничал. Попросил выключить камеру. Он-то понимал, что такую оговорку можно вывернуть в скандал. Как же: сотрудник избирательной комиссии признается, что участвовал в подкупе избирателей! Своими словами! Я тоже был моложе и только догадывался, что так можно сделать. Но не был уверен. Этика и все такое. На нее-то, почуяв слабину, Глеб и начал интуитивно давить. А потом отвел в темный коридор избиркома и сунул – насильно сунул – мне в карман пять смятых тысячерублевок.
Я, конечно, знал, что подкуп организовал Глеб. И в прошлых репортажах такое предположение высказывал. Но доказательств-то у меня не было. А значит, и деньги взяткой считаться не могли. На уровне логики. Потом я понял, что Глеб тогда платил не за эту не попавшую в репортаж оговорку. Он платил за будущее. За ожидание. Потому что один раз взяв легкие деньги, ты потом подсознательно будешь ждать следующую партию. А второй раз взять всегда легче, чем первый. Вроде бы все уже пережито. Остается технология.
Потом, получив должность, я смирился. Понял, что лучше брать, чем не брать. Потому что иначе будут давать тому, кто выше. Ты же останешься исполнителем. Будешь тупо исполнять чужие приказы. Будешь тем же самым дерьмом, но только бесплатно. Так и бывало не раз. Однажды наш Хозяин – депутат федеральной думы поссорился с одним из районных глав Петровым. Говорили, что Петров отказался выделить участок земли под горнолыжную базу. Точнее, не отказался, но потребовал нереально большую взятку. Хозяин решил, что Петров берет не по чину, и потребовал наехать по полной.
– Я хочу, чтобы вы размазали этого мудака, – говорил Хозяин, утопая в кожаном кресле под портретом Путина. Кресло было большим, просто огромным, и будто бы обнимало депутатское тело, нежно поглаживая его с боков. Путин улыбался добродушно и вместе с тем сурово. – Вот тут результаты проверки Счетной палаты, есть много интересного. Но им не дали ход. Официально. Вы же можете брать отсюда и копать.
Мы с директором согласно кивали.
– Мочите жестче. Не стесняйтесь. Даже если будут иски в суд. Даже если не будет доказательств.
– Но совсем без доказательств мы не можем. Во-первых, это будет заметно. А во-вторых, может быть дело по клевете. Да и как-то нехорошо это, – попытался встрять я, тогда еще говоривший с Хозяином едва ли не в первый раз.
– А требовать миллион за одну подпись это хорошо? Это честно? – Хозяин чуть не вывалился из кресла, рванувшись ко мне. Путин над его головой все так же улыбался, теперь мне казалось, успокаивающе. – А насчет уголовки не сомневайтесь даже. Если что, я прикрою. – Хозяин расслабился, позволив креслу снова поглотить его дородную тушку. Возражать было бессмысленно.
Нет, Глеб был лучше Хозяина. Хозяин даже не подразумевал в нас наличие совести. Когда-то это казалось мне циничным. Теперь нет. Просто в нашей стране между абстрактным общественным благом и конкретным личным каждый всегда выбирает второе. Продает ли он свой голос на выборах в маленькую районную думу, или же торгует мандатом в Думе большой. Как сказал на каком-то банкете один коллега-журналист из оппозиционного издания: “Да ладно, попал бы я Туда – воровал бы в точности так же. А может, и больше. Жаль не берут”. Общественное благо слишком далеко, призрачно и недостижимо. Оно живет в предвыборных спичах и сообщениях центрального ТВ. В него не верит ни тот, кто о нем говорит, ни тот, кто слушает. Непонятно, зачем оно вообще существует. И как им не пожертвовать, когда – только протяни руку – и получишь – просто так – бутылку водки – машину – дачу – парламентский бронежилет – пост самого-самого главного. И будет от этого хорошо – тебе, жене, другу, теще, любовнице, детям – конкретным живым людям. А не каким-то там “избирателям”. Их кто-нибудь видел вообще? Кто-то говорит про себя: “Я – избиратель”. Нет, есть конкретный Вася Петров, который конкретно несет со своего завода конкретную деталь, чтобы продать ее конкретному Пете Иванову.
Можно и отказаться. Но только один раз и навсегда. Отказаться – значит потерять работу. Значит выпасть из обоймы. Сломать карьеру. И не факт, что тот, кто придет на твое место, будет лучше. Скорее всего, наоборот. Потому что будут выбирать такого, кто в следующий раз не подведет. Не подставит. Не разольет оранжевые сопли. Не будет требовать флаг и рваться на баррикаду. Глеб, в отличие от Хозяина, наличие совести в нас предполагал. Он всегда платил за то, чтобы эту совесть на время успокоить.
Я отъезжал от телекомпании, когда заметил на остановке Любу. Мы жили в одном конце города. Я включил правый поворотник, подъехал к обочине и опустил стекло: “Поехали довезу”.
– А что там с рейтингом “Карьеры”? Плохо все? – новости на телике распространяются быстро.
–Плохо. – Обычно я посвящал подчиненных в рейтинги только тогда, когда мы были на высоте. Но сейчас было как-то все равно.
– А кто их вообще меряет?
– Есть такая компания Геллап. Занимается исследованием по всему миру: опросы общественного мнения, специалистов там, прогнозы. Есть ее дочка – Геллап Медиа. Она меряет рейтинги телеканалов. Тоже во всем мире.
– А как меряют-то? Человеку в ящик ведь не заглянешь.
– Еще как заглянешь. В каждом городе, куда приходит Геллап, в нескольких семьях ставят пиплметры. Что такое и как выглядят, не спрашивай. Ни разу не видел. И никто не видел. Знал бы, где увидеть, жил бы в Сочи. Пиплметр подключен к телику и измеряет, какой канал смотрят в какой момент – с точностью до секунды. Все пиплметры связаны с головным офисом в Москве. И они получают данные о популярности каналов, ну и передач, как по России в целом, так и по каждому конкретному городу.
Я подумал, что Геллап облепил весь мир своими датчиками-пиплметрами, как врач-экспериментатор подопытного кролика.
– И много их, пиплметров?
– В России вообще не знаю. У нас в городе сорок два…
– Сорок два? И это на семьсот тысяч?
– И я про то. Представь, один пиплметр напился и заснул. И рейтинг канала, который он забыл выключить, подскакивает до небес. Или наоборот, уехал в отпуск, и его любимый канал умер. Вот был бы, скажем, у меня дома пиплметр, или у тебя – мы бы могли сделать СТВ самым популярным. Ну, или хотя бы одну “Карьеру”.
– Так получается, все это туфта?
– Да нет. Информация более-менее объективна, если не брать по дням. Скажем, за неделю, за месяц тенденция видна. Проверено уже.
– А как данные приходят? В смысле, в чем они меряются?
– У тебя мобила 3 G поддерживает? Тогда сейчас покажу. – Сотовая сеть третьего поколения позволяла создавать рисунок на одном телефоне и мгновенно передавать его на другой. Я свернул на обочину и включил аварийку, потом достал электронный карандаш и нарисовал на экране несколько столбиков разной высоты.
– Видишь? Это рейтинг. Скажем, самый большой столбик – это Первый канал. Рейтинг десять. То есть если в городе сто телевизоров, постоянно Первый канал включен у десяти. Вот НТВ – рейтинг пять. Значит, пять человек его все время смотрят. В среднем, конечно. Смотрим дальше.
Я нарисовал круг и нарезал его, наподобие сыра или торта на ломтики.
– А вот это доля каналов. Весь круг – общее число тех, кто смотрит телевизор. А ломтики – это разные каналы. Заметь, Первый канал – самый большой ломтик. У него доля двадцать. То есть двадцать процентов всех людей, которые смотрят телик, смотрят Первый. Доля – это уровень популярности по сравнению с конкурентами. Доля может быть высокая, а рейтинг низкий. У порнухи так, скажем. Ночью люди вообще мало смотрят телик, поэтому рейтинг низкий. Зато среди тех, кто смотрит, большинство смотрит как раз ее. То есть доля высокая. Понятно объяснил?
– Более-менее… А ты сам-то вообще веришь в эти рейтинги? Они на что-то влияют?
Я завел машину, вырулил на проспект, добрался до четвертой передачи и задумался. Верю ли я?
– Знаешь, это Россия. Тут вообще никто никому и ни во что не верит. Вот, скажем, у НТВ рейтинг в два раза почти ниже, чем у Первого. А секунда рекламы стоит одинаково. Понимаешь? И у нас так же. Но я верю в то, что если рейтинг хреновый, директор мне вставит по полной программе вплоть до увольнения.
А еще я подумал, что в нашей стране люди по-настоящему верят только в пиздюль. О вероятном появлении которого похоронным гимном пропел телефон. Да, с таким шефом от одиночества не помрешь. О и на тот свет смс пришлет: “Прямое включение из ада сделать не судьба? Упыри!” Ладно, доеду – прочитаю.
– Люба, давно хотел спросить тебя – тебе вообще нравится у нас работать?
– Нравится – не нравится… У меня жизнь как будто разделилась на две части. Одна до телевидения, другая на. И мне сейчас кажется, что все, что было раньше – детство, школа там, какие-то влюбленности, институт – все это было с какой-то другой Любой. Я не могу сказать, что мне нравится эта работа. Но когда я в прошлом году была в отпуске, я еле досидела последние дни. Уже не можешь жить без этого адреналина. Как наркотик. Даже пугает иногда. Вроде стресс, а без него никак.
– Анекдот слышала про журналиста, который умер?
– Нет, вроде.
– Короче, умирает журналист, его встречает апостол Петр и говорит: “Ну, ты не простым был человеком, и теперь сам можешь выбрать, куда тебе – в ад для работников масс-медиа или в рай для них же. Что сначала смотрим?” “Ну, ад, конечно”, – отвечает журналист (сама понимаешь, почему).
– Еще бы не понять.
– Прилетают в ад: там все знакомо. Тесная комнатка с компьютерами, дым коромыслом, пустые чашки из-под кофе валяются, сидят журналюги с остекленевшими глазами и лихорадочно молотят по клавишам. “Ясно все, давай рай теперь”, – говорит усопший. Прилетают в рай. А там абсолютно та же картина. Журналист смотрит озадаченно и спрашивает Петра: “Слушай, а в чем разница?” “А разница в том, – отвечает апостол, — что эти, которые в раю – успеют”.
– Мда, почему-то не смешно.
– А как с личной жизнью? Наверно, тяжко с таким графиком.
– Да не в графике даже дело. Я вот думаю, если бы мне серьезно кто-то нравился, время бы я нашла. Но ведь нет. Встречаюсь с парнем: день, два, три и понимаю, что он мне неинтересен. Что я его насквозь вижу. И чаще всего то, что я вижу, мне не нравится. Раньше я могла влюбиться, а через полгода понять, какой же это был урод.
– А теперь ты сразу видишь, что урод, – я рассмеялся. – И никакой личной жизни.
– Примерно так. Я ничему не удивляюсь. Я плакать разучилась. То есть иногда думаешь – вроде надо поплакать, легче будет, но плачешь и понимаешь, что это не всерьез, что ли. Я разучилась верить во что-то хорошее. Смотришь на все каким-то трезвым взглядом. И даже если нужно выстроить какую-то версию, почему это произошло, всегда выбираешь самую циничную.
– Это потому, – я взмахнул руками над рулем и поймал себя на мысли, что я копирую кого-то другого, что это какой-то киношный жест, – что ты стала журналистом. Раньше ты видела жизнь снаружи, такой, какой она хотела казаться. А сейчас сразу смотришь на механизмы, которые заставляют жизнь надевать ту или эту маску. И понимаешь не только “что”, но и “зачем”. Во многом знании, как говорится, многия печали. Мы с тобой умножаем знания, и, следовательно, скорбь. По крайней мере, свою. И если парень ведет тебя в ресторан, то ты понимаешь, что ему не просто приятно провести с тобой вечер.
– Вот именно, – Люба вздохнула. – И даже не просто приятно провести с тобой ночь.
– А трахнуть, извините за мой грубый французский, девушку из ящика?
– Угу. И это противно.
– Знаешь, Люба, я тебе не должен этого говорить, так что заткни уши, но нормальной девушке в этой профессии делать нечего. Я вот на кого ни смотрю, у большинства проблемы в личной жизни. И вообще проблемы с близкими людьми. У меня вот друзей не осталось. Хотя это может потому, что я начальник.
– Ладно, не грусти, начальник. Высади меня вон на той остановке.
– Ну, до завтра. Дверью не хлопай!
– Пока.
Я доехал до дома, но прежде чем подняться в квартиру, открыл директорское послание. Там была ссылка. Судя по адресу, Саша предлагал мне почитать топик какого-то форума.
Дома жена, которая должна была со дня на день родить второго, готовила ужин. Ребенок смотрел мультики.
– Папа, поиграй со мной.
– Подожди. Папе надо поработать.
Открылся. Это действительно был форум. Тема создана еще три недели назад, сразу после кастинга. Автор использовал ее как блог. По крайней мере, так следовало из ника автора и названия:
АЛИСА
ДНЕВНИК ЖЕРТВЫ (впечатления участника реалити-шоу на СТВ)
…Ну вот я и в стране… нет, не чудес, а дураков. Я попал в реалити-шоу “Карьера” на телеканале СТВ. Я не собираюсь работать на этом канале, даже если выиграю шоу. Отчасти потому, что я уже журналист и после напишу серию статей о нравах нашего ТВ. Так что эти строки можно считать набросками. Но обо всем по порядку.
“Так. Бунт на корабле? Богоборчество? В наш телевизионный рай проник грешник, уже вкусивший запретный плод? Найти негодяя! Или негодницу? Эй, Алиса, ты баба или мужик? Точно не мужик. Мужики на такое не способны!”
Кастинг. Впечатления ужасные. Полное отсутствие организации. Перед входом на телекомпанию мы простояли полчаса. Оказывается, они забыли предупредить охрану, что к ним придет сто человек на кастинг. И охрана отказалась кого бы то ни было пускать.
“Да ладно гнать-то! За 10 минут все решили!”
Потом мы всей толпой стояли в коридоре. С каждым участником беседовали минут 5-10. Все растянулось на несколько часов. Так что все остальные просто закипали от негодования, а некоторые просто ушли. Неужели господа с СТВ этого не предвидели? Или они просто ТАК относятся ко всем, кто участвует в их конкурсах? Мне почему-то показалось, что верно второе.
“Кажется – крестись!”
Антон, главный, как я понял, редактор и организатор реалити-шоу. Если это главный редактор, то я – оперная певица. Вопрос кандидату в участники шоу: “Кто такой журналист?” Да это ты должен потом объяснить участникам, кто такой журналист. А сейчас, ИМХО, ты должен понять, кто к тебе пришел, способен ли. Спросить “Как зовут губернатора” или “Сколько ветвей власти в России”.
Но, похоже, Антону было не до того. Глядя на тех, кого отобрали в проект, я подумал, что это реалити-шоу “Гарем”. Умных, но не особо симпатичных, беспощадно браковали, а безмозглых дур в коротких юбках брали на ура. Ну, да Бог им судья. Продолжение следует.
Я закипел, как суп на плите у жены. Найти! Найти и с позором выкинуть. Я тебе устрою игру в ящик! И объявить в эфире: “В связи с нарушением норм этики из шоу выгнан Иван Петров”. Или Маша Иванова? Автор форума говорил о себе в мужском роде, но ник указывал на женский. А значит, крысой мог оказаться любой.
– Ты домой-то зачем приходил? – надо мной стояла жена и, вероятно, уже давно. – Не лучше ли тебе было на работе остаться? Ты и так там с утра до ночи, и приходишь, уткнулся в свой телефон! А то, что ребенок скоро забудет, как папа выглядит, это нормально? А то, что у тебя второй будет, ты помнишь?
Делать было нечего. Я отключил телефон и пошел мыть посуду.
8.
Проводив жену в роддом на такси, а старшего сдав бабушкам, я возвращался домой пешком. Редкие полосы света от фонарей накрывал мелкой сеткой моросящий дождь. Отметить событие было не с кем. Друзей я всех растерял. Точнее они меня бросили, потому что я их бросил.
Я вспомнил, как в первый раз стал предателем. Мне было лет двенадцать. С пацанами из нашего двора мы проломили борт фуры с арбузами около рынка. Весь двор был завален корками, а пару самых крупных я притащил домой. Родителям я рассказал байку, подслушанную от старших товарищей. Что арбузами с нами расплатились узбеки за помощь при разгрузке. Отца – он в ту пору издавал местную бульварную газету – история эта заинтересовала. По его заказу я быстро соорудил фантазию “Как я разгружал арбузы на Мытном рынке”, а через пару дней увидел ее на второй полосе “Вечерней газеты”.
А еще через день ко мне подошел главный дворовый хулиган Вован Быков, из тех, что в пятнадцать лет убежал из дома и вряд ли поймет меня, который учился в спецшколе.
– Ты Антон? – меня он знал по дворовым погонялам, самым популярным из которых было “Антон-Гондон”.
– Я, а что?
– Статью в газету ты написал?
– Ага.
– А нас, бля, после этой статьи Фарид с рынка выгнал. Потому что до 16 лет работать нельзя, ты знаешь? – Вован сжал кулаки, которые были раза в два больше моих. Я стоял у забора, и бежать было некуда. Да и не хотелось. Еще никогда мне не было так стыдно. Но Вован, который мог запинать до полусмерти какого-нибудь бомжа, просто плюнул мне под ноги.
– Сука ты, Антон, – и пошел прочь.
Маршруток не было. Выйдя на трассу, я поднял руку навстречу потоку приближающихся белых точек. Через пару минут два светляка выпорхнули из нестройной колонны. Подавшись было к затормозившей машине, я остановился. В трех метрах от меня сигналил аварийкой “Запорожец”. В “Оке” езживать еще приходилось, но чтобы в ее фольклорном дедушке…
Боковое стекло повернулось вокруг своей оси, и из окна высунулся сам водитель кобылы.
– Эй, сосед, садись, не стесняйся, денег не возьму!
– В смысле, сосед?
– В одном доме живешь, а соседей не знаешь. Звезда, блин. Поехали…
Я втиснулся в “запор” и удивился: внутри было гораздо больше места, чем казалось снаружи. Каких-то особых неудобств я не испытывал, разве что водитель сидел совсем уж близко.
– Жену в роддом отвез? Кто родился-то? Сопли, значит, плодишь, путинские зарабатываешь? Ну-ну, давай. Дело доброе. Парень, говоришь? К войне. Сам-то служил? Умный значит? И правильно, нех на этих ублюдков пахать. А я свою дурру к теще отвез на неделю. Как звать-то? Да не ребенка, а тебя. Антон? Антон-гондон, значит, а гандонами-то че не пользовался? Ну вот, горбаться теперь всю жизнь, вкалывай, и спасиба не жди, сам, дурак, нарвался. Я-то? Гоша. Можно просто Черт.
То ли запорожец был какой-то тюнингованный, то ли просто его хозяин Гоша жил в другом измерении. Скажем, в США, где не надо виртуозно закладывать петли, избегая колдобин и выбоин. Запорожец кидало то вверх, то вниз, то вправо, то влево, при этом Гоша ухитрялся как-то обгонять попутные машины. В салоне пахло бензином и спиртом, и даже если бы удалось оторваться от ручки, прикурить бы я все равно не решился, опасаясь взрыва.
– Да ты не очкуй, машина зверь! В прошлом году кино у нас снимали, слышал? Какой-то неуправляемый понос, что ли… (занос, поправил я про себя). Режиссер мой запор увидел и купить предлагал для фильма, штуку баксов обещал..
– И что, отказался? – с деланным интересом спросил я.
– Хер там, продал конечно, а деньги пропил. Дурра моя тогда тоже уезжала. Они у него крышу отпилили, типа как кабриолет получился, а потом с моста волжского ночью сбросили – сам видел. Гаишникам дали бабла – типа ничего не было.
– А мы тогда на чем едем?
– Че я, дурак что ли, машину на дне оставлять? Поставил эмчеэсниккам ящик водяры, они учения какие-то там придумали, и подняли не хрен делать. Крышу приварил и как новая.
Я вспомнил, про эти учения мы делали сюжет.
Гоша заглушил мотор недалеко от нашего дома, около круглосуточного супермаркета. Оказывается, все это время в машине работало радио. Я замер – это был кусок из саундтрека к “Аризона Дрим”. Точнее песня, где Игги Поп поет про поездку из горячей и живой щели матери в холодную и равнодушную щель земли. In the deathcar.
– Деньги есть?
– Вы же вроде сказали… – бормотал я, ища по карманам кошелек.
– Ну, вы там, в телике точно все пробитые. Сказал – значит не возьму. За водкой иди – у тебя ж сын родился. Обмывать что, не собираешься? Водку только пидоры не пьют. Я, кстати, предпочитаю “Беленькую”.
И я, главный редактор, побежал в сверкающий огнями супермаркет за водкой для владельца запорожца. “При покупке одной “Беленькой” вторая бесплатно” – гласил рекламный плакат у входа. “Судьба”, подумал я и побрел в мясной за закуской.
– Две взял? Ну, не совсем пробитый. Ладно, сколько водки не бери, все равно два раза бегать. Пойдем ко мне, я сегодня добрый.
Гоша жил на седьмом этаже. Квартира еще хранила следы порядка, наследство супруги Игоря, но по его ухмылке я понял – это ненадолго.
– На кухню пойдем – телик там, – Гоша начал щелкать каналы.
– …я ЭТО делаю с Милорой…
– …а я с популярным телеведущим Андреем Малаховым…
–…сексуальные преступления становятся все изощреннее. Вятский маньяк приглашал к себе домой проституток. Девушки легкого поведения даже не догадывались, что…
– …Ингосстрах платит. Всегда…
– …той же монетой шведам. Петр Счастливый делает передачу на Ивана Непряева, Иван бьет с острого угла! И бессилен …
–…что либо изменить! Все теперь зависит только от наших зрителей, которые могут спасти Ивана Сергеева, если будут голосовать за кандидата в журналисты. Смотрите реалити-шоу “Карьера” на телеканале СТВ!
– Футбола нет?
– Не, только хоккей.
– Ну, оставь, только звук выруби. Орет больно противно…
На новеньком телике стоял DVD и еще какой-то прибор с парой мигающих лампочек. Мы выпили по первой и закусили наскоро порезанной колбасой.
– Запить бы. – Гоша наливал сразу по сто пятьдесят, а я не то что давно отвык от водки, но вообще лет десять не пил такими лошадиными дозами. Кувшин оказался пуст, и Гоша слил туда остатки воды из электрочайника.
– Вот жена – дурра дуррой, а и от нее польза какая-то есть. Чайник вишь? На халяву достался.
– В лотерею, что ли?
– Сам ты лотерея, я ж говорю – на ха-ля-ву. Она с какой-то конторой договор, что ли, подписала на какую-то херню. В позапрошлом году ей этот чайник дали, в прошлом кухонный комбайн – капусту шинковать, а в этом, говорит, пылесос подгонят.
– Что-то я не понял, просто так дали? За что? – Сердце у меня замерло. Я уже начал догадываться, за что, но боялся спугнуть неожиданно свалившееся на меня счастье.
– Да говорю ж, хер ее знает. Она что-то объясняла, но я не вникал. Буду я дурру слушать. – Гоша продолжал что-то говорить, но мое внимание было занято другим. Я подошел к телевизору и внимательно разглядывал, нет, не экран, а прибор, стоявший на DVD-проигрывателе.
– Гоша, а что это такое? – Как-то раз, давным-давно, ко мне в дом позвонили. У меня редко хватало наглости послать подальше распространителей всяких чайников, но на этот раз предлагали нечто иное. А именно – установить в доме прибор, который измеряет мои телевизионные пристрастия. Потом я сто раз пожалел, что отказался и так и не увидел, как выглядит пиплметр. Но одно я запомнил точно – Геллап не платил своим абонентам. Он поощрял их бытовой техникой. После одного года работы – чайник, после второго – кухонный комбайн, после третьего – пылесос, дальше, по-моему, телевизор и стиральная машина. И потому на черный ящик с мигающими лампочками я смотрел, как крестоносец на Святой Грааль.
– Понятия не имею. Че-то для телика. Это дурра моя и проигрыватель покупала, и эту хрень. Наверно, чтоб каналов смотреть побольше…
– Слушай, а можно я посмотрю? Я тоже хочу такую вещь себе поставить, да вот сейчас модель выбираю.
– Смотри, только не сломай ничего, а то выпить не с кем будет. Мне тут неделю еще, а ты, небось, свалишь завтра…
Я осторожно, чтобы не повредить провода, перевернул черный пластиковый ящичек. Никаких надписей на нем не было, и только снизу белая наклейка с текстом на русском и английском:
“Вниманию абонентов Геллап Медиа! Компания предупреждает вас об ответственности за подтасовку данных телесмотрения. Подробности в Договоре абонента: пункты 3, 6, 11 и 19”.
Но я-то не абонент. И Гоша, по большому счету, тоже. А значит, ответственности нести мы не можем. К тому же, если вдуматься, никакого Геллап Медиа не существует. И все это дым, и все это пыль, пока внутри меня жив мой Труляля. А Труляля был не только жив, а супержив, и готов к новой схватке с реальностью.
– Гош, скажи, ты за красных или за белых? – Мы влили в себя еще по сто пятьдесят.
– Я, уважаемый Антон-Гондон, за себя. И нехрен меня на политику разводить. Мне пох на политику, и на думы все ваши с премьерами. Видал, как я езжу? И срал я на все ваше ГАИ, с меня взять все равно нечего. Видал вот это? – Гоша сгреб с полки охапку мятых бумажек. – Штрафы их. Когда настроение плохое, я с ними в сортир хожу. Жопа только болит потом. Вот и все твое государство, пишет бумаги, пишет, а от них у народа только жопа болит. А дорог как не было в России, так и нет.
Я вдруг вспомнил Глеба и подумал, что в нашей стране люди продают свою свободу за две бутылки водки.
– Ну, с государством-то понятно, а вот, скажем, другу помочь ты можешь?
– Эт смотря какому другу. Если хорошему, то могу.
– Мне, к примеру.
– Да ты не ломайся как баба, говори, что нужно.
– Ничего Гош, особенно-то и не нужно. Нужно только, чтобы ты в определенное время телевизор включал на нашем канале. А все остальное время его бы вообще не смотрел.
– Эй, сириус, ты перепил, что ли уже? Во-первых, нахер это надо, а во-вторых, как же я без ящика жить-то буду все остальное время?
– Да нормально ты будешь жить. Я тебе свой принесу, только в большую комнату его поставишь, хорошо?
– Не, парень, тебе точно врача надо. То говоришь, чтобы не смотреть телик, то говоришь, что принесешь свой, и смотри сколько влезет. Ты закуси лучше, хошь, огурчики открою?
– Давай лучше выпьем еще, чтоб думалось лучше.
– Ну, здрав буди, боярин!
Когда на дне второй бутылки оставалось совсем немного, я таки втолковал Гоше, что от него требуется. Мы даже написали план просмотра кухонного телевизора. Схему замера рейтингов, он, по-моему, понял плохо. Зато уяснил, что ему предлагают “наебать каких-то москалей с америкосами”, помочь при этом в общем-то хорошему парню, и все это – не выходя из своей квартиры. К тому же я обещал подгонять по два пузыря в день – в качестве компенсации. Объяснений он уже не требовал, а только продолжения банкета. Потом поперлись к таксистам за водкой и ко мне за телевизором.
Гоша понес телик к себе в квартиру, а я остался докуривать на улице. Светало. Утро не оставило следа от вечерних туч, небо было идеально голубым – цвета стартовой страницы моего компа. Таким же, несмотря на пятьсот граммов водки внутри, был и я сам – чистым, как слеза комсомолки, и готовым к старту. Очистка рабочего стола, перезагрузка и проверка на вирусы прошла успешно. Я снова был не только БОГОМ из ЯЩИКА, я был БОГОМ ЯЩИКА. У меня была кнопка, которая определяла – во что истинно веруют люди у экранов, а к чему склоняются как к греху и ереси.
Это было восхитительное чувство – скажем, какой-нибудь 26-й телеканал Я мог сделать в нашем городе популярнее Первого на неделю-другую, если бы Гоша оставил телик включенным и уехал на дачу. Конечно, Геллап бы скоро очухался и прислал бы кого-нибудь проверить – что там с Гошей, и почему он вместо футбола стал нон-стоп хавать новости бизнеса и следить за деверсификацией российской экономики. Но я-то собирался быть умнее, и наносить точечные партизанские удары по вкусам местных телезомби, точнее, по их составленной Геллап Медиа проекции.
Я вспомнил прогноз погоды, подслушанный накануне вечером – вся неделя обещала быть не по-майски жаркой. Большинство гоблинов поедут на дачи или шашлыки, плюнув на новости, реалити-шоу, сериалы и прочую лабуду. Они будут пить пиво у супермаркетов, целоваться в подъездах, заниматься сексом в лесопосадках, орать песни под гитару на Набережной, или просто посидят подольше на лавочке у подъезда. И я их за это любил, за то, что они променяют ящик на реальную жизнь. И еще за то, что их телевизоры на время умрут, а каждый оставшийся в строю пиплметр будет выдавать куда больший процент популярности. Следовательно, непрерывный просмотр “Карьеры” и новостей всего на одном гошином ящике поднимет рейтинг и долю этих программ похлеще виагры.
Запиликала трель домофона, и дверь соседнего подъезда неохотно выпустила какую-то юную особу в кожаной набедренной повязке, узорных чулках и со взбитыми сливками на голове. Дама, похоже, спешила не на работу, а с работы.
– Дева секс махина, – вспомнилась мне старая шутка, когда проститутка запрыгивала в тонированную Тойоту. – Бог из машины. Классика жанра.
9.
Мне снился сон: я на концерте группы АукцЫон. Леня Федоров вдохновенно закатил глаза. Гаркуша строит рожи и трясет орденами, изображая “лейтенанта”, так называется песня из легендарного альбома “Как я стал предателем”. Рваные аккорды джаз-рока падают в зал как кирпичи на голову:
Он мне не делает больно
И значит это не друг!
“…а где мой друг”, – продолжил телефон под подушкой. Сон был рожден мелодией мобильника.
Пять утра. Смс пришла от Дюши, моего последнего друга.
“Сука ты, Антон. Просрал все Вопреки”
Вот так, значит… Графиня изменившимся лицом бежит пруду. С Дюшей мы дружили со школы, а в универе собрали рок-команду. Он писал песни для “Вопреки”, я играл на басу и договаривался о концертах. Мое терпение кончилось, когда как-то весной Дюша в третий раз подряд не пришел в студию на запись альбома. Я больше не пожелал оплачивать саунд-сессии и приходить на репетиции, где гении были то пьяными, то не являлись вовсе.
А потом у Дюши открылся талант журналиста, вот только когда меня назначили редактором, тон его стал каким-то язвительным. Однажды утром в понедельник мой друг отпросился с работы “на пару часов проветриться”. Это было время отпусков, и работать было некому. Больше на этой неделе Дюшу я не увидел. Другие журналисты пахали за себя и того парня и смотрели на меня волком. А в пятницу нервы и силы кончились. Половина сюжетов в новостях не вышла, мы с главным режиссером орали друг на друга на всю телекомпанию, и я послал Дюше короткое сообщение длиною в дружбу: “Ты уволен”.
Послушай!
Здесь каждая рыба кричит,
Что не хочет быть суши.
Не лучше ль?
Забиться в залив,
Цинизмом залив свои уши.
И слушать
Как шепчет волна над ней…
Пена дней!
Это был главный хит “Вопреки”. Когда-то я тоже хотел быть рок-героем. Но я не написал ни одной гениальной строки, не жил в бараке под грохот железной дороги и не сторожил стройку. Видимо, сейчас Андрей пребывал в очередном запое.
Хренов гений.
Я отключил телефон.
Всю следующую неделю я просто держался и работал, не отвечая на уколы директора и не сильно задумываясь о том, что будет дальше. Каждое утро Гоша получал пару пузырей “Беленькой”, мне же оставалось следить за тем, чтобы он пил и смотрел телевизор исключительно в большой комнате. Для этого туда же перетащили холодильник. Кухонный ящик с пиплметром я каждый раз ставил на таймер, не очень полагаясь на гошину пунктуальность. Моя супруга пока была в больнице.
Жена Игоря зависла у мамы в Ростове-на-Дону еще на неделю. Я ждал и надеялся, что история с пиплметром не приснилась мне, и я не сошел с ума на третьей неделе телепроекта “Карьера”. Хотя именно к этому меня настойчиво толкали. Алиса разродился очередным впечатлизмом в пятницу:
Ну, наконец, я и поучаствовал в самом ток-шоу, где из четырех претендентов зрители и эксперты в студии должны были выбрать двух. К слову так скажу, что шоу идет не в прямом эфире, как не раз заявлял Антон. И когда вы голосуете за участников, они уже сидят спокойно дома и пьют чай, зная, кого выбрали эксперты. А вот телефонное голосование, по-моему, настоящее, только ставится на уже записанную программу.
Студия: довольно убогая, если смотреть изнутри. В телевизоре выглядит получше. Нас усадили на какие-то заляпанные офисные стульчики, пол грязный, под большим экраном перед нами торчит бревно (в эфире почему-то не видно). В общем, заметно, что все еле дышит и вот-вот рухнет.
Само шоу: довольно искусственно, жизни нет. И опять вранье. Перед шоу Антон нас предупреждал “Мне не нужны сопли, мне нужна жестокая борьба. Кому не нравится – могут уходить. После программы хоть сексом друг с другом занимайтесь, а в студии будьте любезны мочите друг друга. Это мое шоу, и я здесь устанавливаю правила” (помню не дословно, но смысл такой).
“Эй, а вот такого я точно не говорил! Честно, не говорил и не мог такого говорить ИМ! Ну, конечно, по смыслу все верно, но выражения-то не те. В этих выражениях я со СВОИМИ могу общаться. Или подслушал, трансвестит несчастный? Раздавить гадину!”
Я не стал спорить с Антоном. Это, действительно, его шоу. В итоге картина в студии такая. Сидят четыре человека, которых друг другу назначили во враги, и во время сюжетов и рекламных пауз обсуждают “Ночных снайперов” и снижение цен на телефоны 3 G. Но вот раздается крик режиссера “Студия!”, и участники реалити-шоу начинают усердно изображать сволочей и злых критиков, разбивают сюжеты конкурентов в пух и прах. Трудно судить себя со стороны, но изнутри очень смешно. Ну, а вас, уважаемые зрители, просто дурят. Если вы, конечно, до сих пор верите тому, что показывают по телевизору.
Наверно, не скажу ничего нового, но в очередной раз убедился, что все реалити-шоу “Карьера” всего лишь наивная попытка заработать рейтинг на обмане зрителей. Конечно, все телевидение это большой обман. Но обман может быть тонким, изящным. Здесь же он грубый, явный, уши торчат изо всех щелей. Ну конечно, они там все непрофессионалы. А вы что хотели? Деревенское ТВ.
P.S. Кстати, я прошел в следующий тур.
Я хотел ответить Алисе. Сделать это в форуме было несложно. Но сдержался. Потому что большинство из написанного было правдой. Конечно, Алиса не знал, сколько сил и средств потрачено на подготовку всего проекта. Он замечал – и очень верно – те косяки, на которые сил не осталось.
Я подумал, что правду говорить легко и приятно, особенно в Интернете и под вымышленным именем. А вот слушать правду про себя тяжело и противно. Особенно если ты слушаешь ее не один. Один из восьми – казалось бы, найти несложно. Но… До сих пор у меня не было убедительной версии. Все реалисты были похожи друг на друга – немного наивные, немного тщеславные, немного закомплексованные. Обычные ребята и девушки. Никто из них не тянул на предателя.
Из колонок компьютера раздался стук. В корпоративном чате этот звук означал приход нового сообщения. Я кликнул на него. Сообщение было от директора.
– Алису-то читал свежую? Зе бест!
– Поймаю, убью суку.
– А я бы на твоем месте ее на работу взял.
– Ты издеваешься?
– Нет. Твои ТАК бы смогли партизанить? Это реальный журналист. И слог есть. Так что ты бы поискал, кто он там или она.
Я взял кофе в автомате и выпил полчашки, размышляя над словами директора. А ведь он прав. Алиса, безусловно, заслуживает уважения. Противник, кем бы он ни был, мне попался достойный. Вряд ли кто-то из моих корреспондентов смог бы продержаться несколько недель на вражеской территории, не раскрыться и сделать серию захватывающих (судя по числу посещений форума) репортажей. Это вам не выставки снимать. Да и язык, образы, меткие выражения – ведь именно это и задевало больше всего. Как будто бы я учил писать. И все же… Я снова активировал чат.
– После такого взять на работу???
– А че, зато он вам вон как проект раскрутил. Полсотни гоблинов только в форуме сидит. А сколько читает.
– Ты хочешь сказать, что если бы Алисы не было, ее стоило бы придумать?
– Как говорил Марк Твен, любое упоминание, кроме некролога, работает на нас. Это поколение такое. Они не могут без Интернета. Виртуальные призраки. К тому же если ты его возьмешь, все гоблины заткнуться. Получится, что он их тоже кинул, когда опускал СТВ.
– Сам придумал про призраков?
– Не, я ж сам ничего не придумываю. Как и ты. Украл где-то.
Виртуальные призраки. Я подумал, что ценность человека у поколения “net” определяется уже не суммой на счете, а рейтингом его блога. С маниакальной жаждой он плодит собственных призраков: умных, гениальных, успешных, сексуальных, отвратительных, мерзких, каких угодно. Здесь можно не выбирать между добром и злом, а быть добром и злом одновременно – скажем, в “Избранном” рядом с сайтом Оптиной Пустыни лучшее порно Рунета. Призрак отравил мне жизнь. Смешно.
Купить! Точно, купить! Он, или она, вроде, в газете работает? Зарплаты там на порядок ниже. Поговорить с каждым, объяснить ситуацию. Назвать сумму. Наверно, тяжело будет работать с человеком, который все вот так на тебя выплеснул… Но ведь если он победит в шоу, про “Дневник жертвы” все скоро забудут. Пожалуй, это даже единственный нормальный выход.
Не успел я дойти до своего кабинета, как услышал привычное “Антонио, тебя”. Звонок переключили не в мой кабинет, а в ньюс-рум, где вокруг жужжали журналисты, бегали ничего не подозревавшие участники реалити-шоу, а редакторы отстукивали веселую чечетку на клавиатуре.
– Антон Александрович? – вежливо поинтересовался голос на том конце трубки. – Это вас беспокоит Владимир Жеглов, отдел по борьбе с экстремизмом и терроризмом УВД области.
“Хера се… – произнес я про себя во время повисшей паузы. – А где Глеб Шарапов?”
– День добрый, рад познакомиться…
– Антон, можно на “ты”?
– Почему нет.
– Ну и отлично. Ты человек молодой, я тоже не стар. В общем, разговор один есть. Ты не мог бы к нам подъехать?
Конечно, мог бы. Вроде терроризмом и экстремизмом я в последнее время не баловался. Но сегодня, после бессонной ночи, большой стирки в форумах и разговора с директором мне надо было прийти в себя.
– Будете у нас на Колыме… Нет, уж лучше вы к нам… – я попробовал отшутиться, но собеседник никак не реагировал. – Если честно, сегодня никак времени нет ни минуты. Может в понедельник? Или, если сможете, вы к нам подъезжайте (на “ты” я перейти так и не решился). Или у нас официальный разговор?
– Нет, разговор неофициальный, и даже я бы сказал, ознакомительно-профилактический. Пожалуй, подъеду.
Понятия не имел о существовании такого отдела в УВД. Может, недавно создали? Я начал перебирать в голове все возможные поводы такого внимания к своей персоне. Сюжетов, которые могли заинтересовать Жеглова, в последнее время было предостаточно. Скажем, в репортаже про цыган пара фраз тянула на разжигание национальной розни. Мы гонялись за сенсациями и иногда их находили. Иногда – на свою задницу. Ладно, посмотрим, господин Жеглов, чья кошка чернее…
Я представлял себе этакого шпиона в сером плаще. Однако на крыльце телекомпании стоял совсем другой человек. “А он-то что тут делает”, – подумал я, глядя на несостоявшегося участника реалити-шоу, скинхеда по фамилии Шарапов. Улыбаясь, Шарапов полез за пазуху кожаной косухи, и тут я все понял.
То, что его внешность в сочетании со статусом вызывает у окружающих некоторый шок, Жеглову-Шарапову, видимо, доставляло удовольствие. Поэтому я не отказался взглянуть в удостоверение, где была та же строгая фотка, что и на анкете для нашего шоу. И у меня опять появилось ощущение, что где-то этого парня я уже видел.
Пока мы поднимались ко мне, я трижды поблагодарил интуицию за то, что не взял скинхеда в проект. У каждой фирмы в нашей стране есть, что скрывать от милиции. Хотя бы сканер, который стоял в потайной коморке и позволял слушать переговоры по рации дежурных патрулей, а потом снимать горячие криминальные новости. В УВД догадывались о сканере и даже как-то совершили налет под предлогом проверки эвакуационных выходов. Но ничего не нашли – золотой ключик был спрятан за ширмой в студии.
– Знаешь, Антон, в стране сейчас довольно непростая ситуация. Скажу тебе это, хотя не должен говорить. – “Вербовать он меня, что ли, пришел? Но зачем и почему пришел? Удобнее на нейтральной территории. Как-то нелогично”. – В стране не совсем все так, как показывают по телевизору. Если по телевизору говорят, что в Чечне налаживается мирная жизнь, это необязательно, что она налаживается. На самом деле там идет война. – “А я блин, этого не знаю! Я где вообще работаю-то?”
– Да, проблемы есть. Но лучше жить в ТАКОМ государстве, чем без государства вообще. Или в государстве, которым управляют ОТТУДА. И есть силы, готовые это государство защищать.
Жеглов явно намекал на себя. Ну вот, “и треснул мир напополам”. Борцы со злом, блин. Преступников бы лучше ловили, а то вечером на улицу не выйдешь…
– И в нашем городе все не так спокойно, как показывает телевизор, – Жеглов продолжал. “О, это уже ближе к телу. Ну что-что мы там упустили из горячих новостей? У нас тоже война?” – У нас тоже идет война, но война скрытая. Некоторые люди, которых еще недавно называли оппозицией, сегодня разными способами проникают во власть. И начинают влиять на многое. Ты понимаешь, о ком я говорю?
– Пожалуй, что да, не в лесу живем. Газеты читаем.
Говорил Жеглов о моем недавнем собеседнике в кафе на Арбате, и это мне совсем не нравилось. Сейчас шла очередная кампания по борьбе с взяточниками. Что-что, а оборотней с микрофоном в нашем городе еще ни разу не ловили. Красивая была бы история. В одной из газет насчет тайного спонсора моего реалити-шоу недавно на самом деле была статья – где его и его друзей называли не иначе как агентами ЦРУ. Дураку ясно, материал был заказным.
– Так вот. Нас это не может не тревожить. И не могут не тревожить их слишком близкие контакты со средствами массовой информации. На Украине, знаешь, с чего начиналось? С газет и телевидения. А деньги они получают из одного места… Так вот, я просто хочу предупредить… Если тебе эти деньги предложат, не бери их, Антон. У НИХ брать не надо.
– А у вас на НИХ что-нибудь есть? В смысле дело там уголовное или еще что-то в этом роде? Доказательства, видео-аудио записи? Передача чемоданов баксов с коробками из-под ксерокса? Свидетели? Или ТАК все пока, на уровне разговоров? – Я знал, как нужно разговаривать с ментами. К тому же я был на своей территории и не собирался писать чистосердечных признаний.
– Нет. Пока. Точнее нет пока сигнала. А если будет сигнал, будет такое реалити-маски-шоу, что мало не покажется. Будут и записи, и описи, и свидетели. И некоторые еще будут просить о том, чтобы стать свидетелями…
“ …а не подозреваемыми. Понял, не дурак”, – мысленно довел я до логического финала мысль Жеглова. Пожимая руку на прощание, я наклонился к нему несколько ближе. Ну и ну! Коньяк! Или виски? Сомнений не было – совсем недавно увэдэшник опрокинул рюмку-другую.
“ЭЭЭ, а антитеррор-то, похоже, больше меня очковал перед встречей. Оттого и понты. Ну конечно, мы же боги из ящика, а они всего лишь менты. Понты-менты… Бенкендорф хренов”, – подумал я, но это меня не утешило. Особенно огорчила фраза про “реалити-маски-шоу”. Что же они, все прослушивают? И вдруг, кажется, я вспомнил.
Лет десять назад, когда я еще играл рок-н-ролл, нам довелось выступать вместе с неонацистской командой “Мертвая голова”. По-моему, Жеглов стучал там на барабанах.
10.
– К вам можно? – в мой кабинет заглянул Сергеев, участник реалити-шоу, телевизионную жизнь которого продлил гривенник. Сергеев был щупленьким пареньком с внешностью менеджера по продажам.
– Заходи. Ну что, все не можешь найти тему сюжета? Опять мне за вас придумывать?
– Я как раз хотел предложить тему.
– Ну-ка, ну-ка…
– У меня у тетки подруга живет в старом доме на Гоголя. Деревянном. Дом у них расселяют. А у нее двое детей, и по всем правилам трешку должны дать. А им двушку предлагают. Ну и она отказывалась-отказывалась, а всех соседей расселили уже. На этом месте элитный дом строить будут. А подруга тетки не выезжает из квартиры. И теперь у них отключили газ и воду, только электричество оставили. Чтобы, значит, они согласились на двушку. Вот такая тема. Как вы думаете?
– Глупая она, твоя тетка. Надо было чиновнику из администрации денег дать.
– Да вот они и говорят, что все дали, кто уже квартиры получил, а ей нечем. Муж у нее инвалид, сама с детьми сидит. И что делать, не знают.
– На камеру-то скажут?
– Скажут.
– А про взятки?
– Надо узнать. Но, думаю, скажут.
– Ну давай, снимай. Мы раз десять такое снимали, но уж если нет ничего лучше… Кстати, если про взятки будет синхрон, ты комментарий в администрации возьми. Чтобы они сказали: “нет, такого не может быть”. А то потом в суд на нас подадут.
– А будут в администрации говорить-то?
– Скорее всего, нет. Но попробуй. Дура… То есть новичкам везет. Ты им скажи, что если они откажутся, мы про это скажем в эфире. Значит, типа, им есть чего бояться.
– А суд?
– Есть одна отмаза. Перед синхроном про взятки в тексте надо написать, что это мнение жителей. А мнение у нас высказывать никому не запрещено. Понял?
Сергеев ушел. Сколько мы таких сюжетов переснимали? Тысячи. Одному-второму-третьему помочь можно. А история повторяется каждый раз. Система.
На следующий день Люба с Сергеевым уехала на съемки, а я с утра маялся виртуальным бездельем. В блоге Алисы появились свежие комменты. Мог ли Сергеев быть Алисой? Вполне, я уже ничему не удивлялся. Да и темку он нарыл для новичка неплохую. Вроде бы родственники подбросили, но… Зверь в нашей работе бежит на ловца, причем ловкого ловца.
Журналисты делятся на две категории. Одни заводят связи, находят информаторов и выуживают скандалы. Вторые пересказывают то, что нашли их более удачливые коллеги. Многим из второй кагорты удается сделать это талантливей, чем первопроходцам. Они чаще бывают на виду, их больше знают зрители и читатели, но в профессиональном сообществе ценятся все-таки первые.
Зазвонил телефон – Люба.
– Ну что там у вас?
– У нас тут проблемы, нужен ты.
– А сами не разберетесь?
– Видишь ли, мы в прокуратуре.
– Забрали? Ну наконец-то. Я уж и не надеялся!
Люба хмыкнула.
– Не дождетесь. Мы сами сюда приехали. По сюжету. Но нужно, чтобы приехал и ты.
– А поконкретнее нельзя?
– Нельзя.
– Понял, не дурак. Ну хоть намекни.
– Сюжет может получиться еще интереснее.
– Прокуратура Ленинская?
– Ага.
– Минут через пятнадцать буду. Ждите.
Через десять минут я на своем форде подъехал к сталинскому дому в форме буквы “П”. Крыша буквы выходила на большой проспект, по другую сторону которого располагался культовый магазин “Гастроном”, а ножки — на бульвары-аллеи. В месте сочленения “левой ноги” с “крышей” располагался вход в районную прокуратуру. В народе дом называли “Непьщей”. Одни говорили, что в пятидесятые здесь был районный вытрезвитель, но мне больше нравилась другая версия. Над входом в прокуратуру вздымалась статуя Фемиды. Об этом, правда, знали немногие. Богиней правосудия сталинская Фемида была недолго – ровно до первой после постройки зимы. Когда глыбы льда, упавшие с крыши, снесли хрупкую руку с весами. Руку восстановили, но через год история повторилась. Суеверные коммунальщики бились с ледопадом года четыре, пока райком не перестал выделять деньги для восстановления священной длани. И тогда было принято соломоново решение. Рабочие – для симметрии – откромсали и вторую руку богини. Когда я, услышав в первый раз про название дома, спросил, почему, собственно, “Непьющая”, мне сказали: “видишь – напротив “Гастроном”. И все туда идут за водкой. А она не идет, потому что ей пить нечем. А глаза завязали, чтобы слюни не текли”.
Под статуей Непьющей меня ждал Сергеев с оператором.
– А Люба где?
– С прокурором чаи гоняет.
– Это с каким же таким прокурором?
Я для проформы вяло стукнул в дверь и вошел. Опа! Бухарин!
– Вадим Вадимович! Сколько лет, сколько зим!
– Здравствуй, Антон, ты-то мне и нужен.
С Бухариным я не виделся несколько лет. Когда-то он был лучшим следователем в областной прокуратуре. Мне тогда повезло – я первым зацепил пару острых тем, по которым мы с ним и пересеклись. Бухарина боялись, я быстро это понял. Он был одним из немногих, с которым невозможно договориться. На допросах он пугал бандитов, чиновников и директоров заводов одним своим видом. У него была какая-то редкая болезнь, которая сделала его похожим на скелет. Паталогическая худоба, круглые очечки, как у Берии, и чуть картавая речь. Кажется, над этим можно было только посмеяться. Но клиентам Бухарина смешно не было. Приговоры по его делам почти всегда были обвинительными, а обвиняемые отправлялись за решетку надолго. А потом власть в прокуратуре сменилась, и Вадим, как говорят, стал неудобен. Слишком честный. Какая-то проверка нашла какие-то нарушения, ему влепили выговор и перекинули в отдаленный район. Потом мне рассказывали, что следователю предложили два варианта – оставить в прежней должности, но понизить в звании, а значит – в зарплате. Или перевести в район, но оставить прежние деньги. Якобы Бухарин выбрал второй вариант. Я пару раз созванивался потом с ним, но в его глухомани самым интересным делом была поимка самогонщиков, и наша дружба сама по себе сошла на нет.
– Пойдем-ка покурим. А ребята пусть здесь посидят, – я-то помнил, что Бухарин не курил.
Следовательно, тема действительно была интересной. Самые интересные новости вот так и сообщают – не по телефону, не в кабинете, а с глазу на глаз, где-то в нейтральном месте. Бывало, что прокуроры или менты даже встречи назначали смсками с чужих мобильных. Чтобы никто и заподозрить не мог внеплановых контактов с прессой. Мы вышли на аллею.
– Так вот, Антон, мы вчера Мамонова взяли.
– Это замглавы Ленинской администрации?
– Он самый. А ты знаешь, кто он?
– Нет.
– Родственник мэра. Племянник или что-то вроде того.
– Ого. Кругом у него родственники. А как взяли?
– На взятке. Съемка, передача денег, все есть. Прямо в кабинете. Оборзел совсем. Думал, видно, что раз дядя, ничего не будет. Вчера вечером взяли. А сегодня ребята твои звонят и про Гоголя спрашивают.
– Так это что же, выходит, связано?
– Ты слушай дальше. Ребята твои звонят и про Гоголя спрашивают. А взятку-то он брал у женщины, которая в аварийном доме на Гоголя живет. И он с нее десять тысяч долларов требовал, чтобы трехкомнатную квартиру дать. Которую по закону положено. А у нее нету этих денег, ну и к нам пришла, значит. И все сделали чисто. Так вот ребята звонят по городскому, и я уже их послать, честно говоря, собирался, как тут мне на мобильный другой звонок. Я ответил. А это из приемной областного прокурора. Просят, говорят, отчет по этому делу. И все материалы к обеду. И я тут вдруг передумал твоих ребят посылать. Пусть, думаю, приедут.
Дуракам везет – подумал я еще раз. В груди поднималась знакомая волна. Это предчувствие. Это волна адреналина. Сейчас мы получим такую бомбу, какую… Вернее, почти получили. Ах, как же хорошо, что Бухарина снова вернули в город. Вот ведь как все совпало – тетка Сергеева, задержание Мамонова, племянничек мэра, звонок из прокуратуры.
– Ну и, знаешь, подумал я, Антон, что надо бы про это дело рассказать. По ящику вашему. Пока дело у меня не изъяли и не замяли по тихой. Я тебе одному из журналистов доверяю. Копию диска я сделал.
– ОК, Вадим Вадимович. А вы сами-то не боитесь? – Бухарин усмехнулся.
– После самогонщиков мне бояться нечего.
Тут же, в аллее, подальше от чужих глаз Сергеев записал интервью с Бухариным, а я забрал диск. Сюжет мы обещали сделать сегодня. До первого выпуска новостей оставалось часов пять. На студии я сел расписывать кассету вместе с Иваном. Понятно, сюжет придется делать мне, мальчик только его начитает. С бомбами должны работать саперы.
– Вань, ты покури пока. Я тебя в монтажку позову. Сюжет выйдет под твоим именем – так что тут не переживай. Славу огребешь по полной. Или не славу.
Сергеев насупился. Значит, просыпается журналистская гордость. Сам хочет. Но мал еще.
– Вы же говорили, я его буду делать. А выходит, вы мне подыгрываете.
– Если ты сам будешь делать, а я потом править, он у нас до завтра не выйдет. А там и конкуренты проснуться. СТВ должно быть первым. Ясно? Вот выиграешь проект, будешь у нас работать – тогда и поговорим. А пока я отвечаю за новости. Это не игра в ящик, тут все серьезно.
Материал был действительно сочный. Сначала я посмотрел отснятое видео. Женщина с измученным лицом показывала свою квартиру в деревянном бараке. Сергеев догадался снять ее поход с ведрами на колонку (воды в доме не было) и попытку растопить печь, чтобы приготовить еду. Муж-инвалид сниматься не захотел. Всегда у нас так, баб на амбразуру. В синхроне женщина про взятку не говорила, но все мытарства с получением квартиры описала подробно. На оперативной съемке Мамонов – молодой парень, но уже с по-чиновничьи округлым лицом – брал пачку долларов и без стеснения пересчитывал. Момент задержания Бухарин вырезал, и вслед за передачей денег шли кадры разложенных на столе купюр, на которых в лучах специального прибора четко высвечивалось слово «взятка». Три часа до эфира.
Текст пошел легко. Сначала я дал “лайф” взятки – момент передачи денег без комментария. Рассказал про операцию Бухарина. Потом про женщину, оставшуюся с детьми в брошенном доме. Про хождения по инстанциям и отказы чиновников. В конце вернулся к взятке и родственным связям Мамонова с градоначальником. Пора на монтаж. Два часа до эфира. Сергеев начитывал текст в монтажке, а я тихо злился. Все-таки дурацкая затея с этими народными корреспондентами. Ване никак не удавалось уловить интонацию. Придется долго и нудно склеивать в компьютере удачные куски начитки. Значит, на монтаж видео времени останется меньше. А в нашем деле главное – картинка.
– Стоп-стоп, никуда не годится, – я прервал очередную попытку справиться со сложноподчиненным началом. – Вот послушай, и попробуй прочитать также.
Я прокашлялся, но кашель заглушили звуки похоронного марша. Директор. Неужели?
– Выключать надо телефон, – проворчал монтажер.
– Останови. Алле! – звонил директор.
– Слушай, вы что-то гадское сегодня про мэрию снимали?
– Да.
– Про что?
– Про взятку.
– Считайте, что не снимали. Хозяину мэр звонил, это какой-то его родственник. И слезно умолял не показывать. В общем, упыри договорились. Забудьте об этом сюжете вообще. Андестенд?
– А если мы не будем говорить, что родственник? Если лицо закроем.
– Ты не понял что ли? Им по хер! Сказали нет, значит нет! Уволят сразу. Андестенд?
– Да чего уж непонятного.
Шеф бросил трубку. Я повернулся к Сергееву.
– В общем, Ваня, иди домой. Рано тебе еще такие сюжеты начитывать. Завтра что-то другое снимешь.
– Как это рано? Я ведь снимал, – участник реалити был похож на детсадовца, у которого отнимают игрушку. – А как же шоу?
– Слушай, ты тупой? Какое шоу? Непонятно что ли – запретили сюжет! Ты в какой стране живешь? Позвонили сверху, и запретили. Это для тебя игра, а меня уволят. Ты моих детей кормить будешь? – я сбавил тон. – Ладно, Ваня, не расстраивайся. Работа у нас такая.
– И часто у вас так бывает?
– Часто. Видишь, я говорил, что новичкам везет. Ты вот второй сюжет снимаешь, а уже почти все прелести почувствовал. Фигня, за одного битого двух небитых. Знать бы только, какая скотина нас спалила. Видно кто-то из прокурорских стуканул, что к Бухарину ТВ приезжало. Подстраховались.
Я вышел на улицу и закурил. Полтора часа до эфира. Пофиг. Перед Бухариным неудобно. А что сделаешь? Да ладно Бухарин, тетку эту жалко. Я вспомнил кадр, в котором уставшая баба тащит по лестнице на второй этаж два ведра воды. Кинут, теперь точно кинут. Наплевать даже на взятку, на скандал наплевать. Я пошел по улице прочь от телекомпании. Сигареты кончались, надо купить новую пачку. Может, слить в газеты? Вряд ли кто-то возьмется. В мэрии не дураки, предупредят всех. А кто захочет ссориться? А если и захочет, надавят через учредителей. Все просто. Все как всегда.
Гнусно все это. И стыдно. Стыдно перед пацанами и девочками. Сергеев, конечно, расскажет всем. Алиса напишет в своем форуме. Пусть, пусть все знают. Оттрахали так оттрахали. Не целка давно. Пора бы и привыкнуть. Я почувствовал во рту какой-то свинцовый привкус. Противно. Что я сделаю? Ничего. Тошнит, тошнит от этой работы. Тошнит от директора, от Глеба, от бабок его этих. Тошнит от вранья. Хозяин ведь даже ничего не понял. Он ничего не знает про Бухарина, про азарт, про шоу, про бабу с ведрами, про мои мученья. Один звонок и три слова: “племянник, взяли, не показывайте”. Маленькая услуга. О чем разговор. В следующий раз услугу окажет мэр. Два уважаемых человека сделали друг другу доброе дело.
Так было и раньше. Но раньше запреты касались только личных проблем местных ВИП-персон. У одного спалили дом, другой устроил пьяный дебош на банкете, третий не заплатил налоги. От того, что сюжет про очередные чудачества местной элиты не вышел в эфир, страдал только наш рейтинг. Сейчас дело было не только в этом. Я должен подставить конкретного живого человека. Слабого. Которого даже прокурор, как выяснилось, защитить не может. И для чего – для того, чтобы отмазать какого-то зарвавшегося отморозка. Мы любим говорить о собственном цинизме, но каждый журналист знает, для чего он работает. Или должен работать. Мы продаемся, но только до тех пор, пока это не касается главного. Как алкоголик, который может пропить все в доме, но не игрушки сына. “Пачку Голуаза, пожалуйста”.
Я выбросил пустую пачку, распечатал новую, закурил и пошел в сторону телекомпании. Час с небольшим до эфира. В плане выпуска сюжет про взятку я удалил. Но ведь… Я зашел в аппаратную. Режиссер копался в компьютере, составляя в плей-лист уже готовые сюжеты.
– Коль, как там у вас, все сюжеты готовы?
– Да почти все, денежное дерево минут через пять прилетит.
Я вспомнил этот сюжет. В мэрии в одном из кабинетов зацвело денежное дерево. Говорят, большая редкость. Сюжет из разряда бантиков. То, что дается в конце выпуска после привычной политики, кровищи и спорта. Чтобы у зрителя после просмотра новостей оставалось хорошее настроение.
– Коля, перед самым выпуском к тебе прилетит еще один сюжет. Поставь его первым. Ведущим текст я напишу на бумажке, без суфлера прочитают. Он будет называться “Денежное дерево-2”. Андестенд?
– Да конечно, главное, до выпуска успейте.
– Успеем. Мастерство не пропьешь.
Денежное дерево. Получите, распишитесь. Давайте, увольняйте. Вернее, попробуйте. Заявление сам писать не буду, не дождутся. Что там форум – я выйду на федеральные газеты. Всех не перевешают. Кажется, президент объявил войну коррупции? Ну вот я и расскажу все: и про Бухарина, и про взятку, и про Хозяина, и про мэра. Уволят? Наплевать. Найду работу. В Москву уеду. Хоть один раз, но я их научу. Пусть боятся. Не все же нам. Волна адреналина поднималась внутри с новой силой. Уже не волна – цунами. Хотите боя? Вы его получите. Жаль, нет времени переписать текст. Жестче, я бы сделал его намного жестче! Так, чтобы кирпича на кирпиче от мэрии не осталось. Меньше часа до эфира.
Только б директор не проверил. Хотя – если он позвонит выпускающему режиссеру и спросит, есть ли сюжет про мэра, ему ответят, что нет. Его и нет. И не будет, он появится перед самым выпуском. Текст я начитал сам. С представлялкой в конце, отвечать за скандал буду только я. Сорок минут до эфира. Успеть бы. Монтажер, похоже, все понял и не задавал вопросов. Больше того, работал с упоением. А то – это вам не выставки снимать. Приятно монтировать такую фактуру. Ну, кажется, все. Десять минут до эфира. Просчитываем видео. Успели. Сюжет улетел. И я улетел. Пять минут до эфира. Я зашел в свой кабинет. Городской телефон разрывался. Взять – не взять? Лучше не брать. Звонить ведь может директор. Запретить он еще успеет. Нет, тот бы позвонил на мобилу.
– Я слушаю.
– Здравствуйте, вы главный редактор? – Голос женский и сильно взволнованный.
– Да, это я.
– Это Мария Селиванова с улицы Гоголя. Ваши журналисты сегодня снимали про меня сюжет. Умоляю вас, не показывайте его!
– Подождите. Вы ведь по расселению жилья?
– Да, да, это я. Я прошу, не надо это показывать.
– Это почему же не надо?
– Вы поймите, у меня двое детей, муж-инвалид, я сама работаю санитаркой в больнице. Эта квартира – она нам очень, очень нужна!
– Так мы и поможем вам ее получить, все, что положено по закону. Разве не так?
– Нет, ничего вы не поможете! Вы все испортите!
Матерные слова бурлили в моем горле и готовы были выплеснуться в телефонную трубку. Вот так вот! Вот из-за чего я рискую.
– Уж не звонил ли вам кто-то из мэрии.
– Да-да, я дура была неграмотная, не понимала, вот и попросила свою подругу помочь. Не понимала ничего. Они ничего мне не дадут, если вы покажете про меня. А так обещали четырехкомнатную! Вы представляете – четырехкомнатную! Мы потом ее обменяем на меньшую с доплатой. Дети на море в первый раз съездят! У меня сапогов нормальных нет!
Две минуты до эфира. Денежное дерево-два сейчас просыплет на город свои зеленые лепестки. Не в тему подумалось – с Глеба за такой сюжет еще пятьдесят сверху… И этой дуре отдать – пусть купит десять сапог.
– Они вас обманут. Просто обманут, как обманывали раньше.
– Что вы понимаете?! Вы сломаете мне жизнь! Я подам на вас в суд! Вы – продажные бессовестные писаки! Вам только жареные факты подавай, а на людей наплевать! Я пойду к вашему начальству…
Минута до эфира. Я положил трубку. Тот, ради кого я только что пожертвовал своей карьерой, только что назвал меня бессовестным и продажным. И был, если честно, недалек от истины.
Эфир. Двигатель затарахтел, как бы раздумывая – завестись или заглохнуть – спустя секунду сжалился над хозяином и машина ожила. В магнитоле торчала флешка с альбомом группы Кьюе. Лет десять я искал альбом “Head on the door”. Продавцы в музыкальных магазинах только разводили руками: восемьдесят пятый год, таких раритетов давно не издают. И вот, купив мобилу с 3 G, я обнаружил не меньше двадцати сайтов, откуда можно было скачать все песни Кьюе. Как все просто. Слишком просто, чтобы догадаться раньше. Может, я просто все усложняю? Может, надо жить проще? Кому был нужен мой демарш? Бухарин бы, наверно, понял. И реалисты тоже. Да и в конце-концов, не наплевать ли мне на чье-то мнение? Безработному точно будет наплевать. Звонок. Бухарин.
– Привет, Антон. Смотрел сюжет, ну молодец. Если честно, не ожидал. Думал, запретят. Мне в области так и сказали – зря ты на прессу понадеялся, кинут. Ну, теперь Мамонов не отвертится.
– Да ерунда, Вадим Вадимыч, все нормально. Что нам стоит-то?
– За мной должок, звони, если что…
– Ага, обязательно.
Я не успел закрыть крышку трубки, как на дисплее высветился еще один номер. Тот, которого я ждал.
– Да, – Берлинская стена в моем голосе. Давай, ломай. Я включил Кьюе. Голова в двери.
– Вот скажи мне, нахер так делать?
– Как.
– Дебилом прикидываешься? Ты же вроде умный человек. Ты ведь все понимаешь. Снимут тебя, снимут меня – какой я начальник, если мне не подчиняются? И все, все что мы создавали, рухнет. Чего ты добьешься?
– Правды.
– Какой правды? Нет никакой правды. Если пастухи и есть бараны. Пока пастухи их пасут, баранам хорошо. А если бараны убегут в лес, их там волки сожрут или сами с голода сдохнут. Баранам свобода не нужна! В вашей стране всегда так было и всегда так будет. Разве ты сам не знаешь?
–Знаю, но я сделал так, как должен был сделать.
Пауза. Дышит, думает. Какой же клевый этот альбом у Кьюе!
–Ладно. Подождем до понедельника. Может, и не так все плохо. Но из следующих выпусков я это уберу.
– Ты начальник.
Газ, и машина ввинтилась в вечернюю трассу. Я усмехнулся. “Сделал так, как должен был!” Интересно, насколько искренне это было сказано? Или опять – игра в ящик? Почему я не уверен даже в таких простых вещах? Что было главным – желание защитить эту несчастную, журналистская гордость, страх перед очередной виртуальной поркой, азарт взлома запретов? Пустой город пролетал мимо, пустой город не давал ответа. Слишком дорого для меня будет стоить этот ответ. Но почему я выпал? Почему мне по-прежнему противно то, что для других в порядке вещей? Как будто однажды с утра все решили поменять значения знаков. И красный свет светофора теперь разрешает, а зеленый запрещает. И только я один упорно и бессмысленно еду на зеленый под нервные сигналы и вопли стирающихся об асфальт шин. А ведь я вроде бы такой же. Глупо считать себя лучше других. И хуже тоже…
Нет, с этим надо заканчивать. И случай подходящий. Все к лучшему. Если есть Бог ящика, он устроил все наилучшим образом. Я уйду со скандалом, и это оправдает все то, что я делал раньше. Начнется совсем другая жизнь. Жизнь без ежедневного вранья, без уродов-начальников, без лицемерным политиков, без избирательных компаний, без утренников и гоблинов. Жизнь вне ящика. Настоящая жизнь. Да, да, настоящая жизнь. Внутри меня поднималась еще одна (какая по счету за сегодняшний день?) волна, и я летел на ней, как серфингист, я чувствовал на лице брызги и ветер, я вдыхал запах соленого солнца, я видел далекие горы на берегу – цель своего полета, видел, как нежно трутся облака о щеки склонов, моя кожа покрывалась пупырышками от предчувствия прохлады ущелий, руки черпали горстями ледяную воду горного ручья… Я поймал мгновение абсолютной свободы, которая и есть – счастье.
11.
Майское солнце заполнило лучами комнату, не оставив ни одного темного уголка. Брошенные у кровати носки, скомканные джинсы на журнальном столике, книги на полу, россыпь дисков на дивидюшнике, похожая на груду серебряных медалей спортсмена, обреченного всю жизнь быть вторым. Жена еще в роддоме, ребенок у бабушки, а я здесь один. Во сколько хоть заснул? Часа в четыре, если не в пять. Зато узнал ночную сетку всех каналов. Я сел на кровати и уставился на часы. Странно, еще только полвосьмого. Значит, сработал внутренний будильник. В холодильнике оставалась недопитая бутылка “Беленькой” – привет Гоше. Но вчера я к ней не притронулся. А зря. Адреналиновое похмелье хуже обычного.
Лицо под струю холодной воды. Зеркало. Я посмотрел на себя и ничего не увидел. Подумал о том, что сегодня потеряю все, что строил последние несколько лет. Никакой реакции. Подумал о жене и о ребенке – первом и втором, которого видел позавчера – фиолетовый комок с гордым лицом и десятком черных волосин на затылке. Моя плоть и кровь. Никакой реакции. Подумал о том, как я буду говорить с директором, как ужалю его больнее. Никакой реакции. Мое лицо не выражало абсолютно ни-че-го. Неужели я стал таким? Как-то раз на какой-то заседаловке я слушал доклад вице-губернатора о развитии физкультуры и спорта. Чиновник приводил цифры, расписывал достижения, и даже иногда шутил. Но в какой-то момент я вдруг понял, что его речь абсолютно произвольна, автоматична, что он как будто бы запустил в голове программу “Физкультура и спорт”, а в это время думает совсем о другом. Мне даже показалось, что на секунду я попал в его мозг, и прочитал там, вернее увидел, схему интриги по устранению конкурента по влиянию на губернатора, черновик отговорки от поездки с женой по столичным магазинам, смету подарков любовнице и вариант решения проблемы армянской бизнес-диаспоры.
Какое увольнение? Какая свобода? Чем бы выветрить перегар вчерашних мыслей? Как можно так врать самому себе? Еще пару лет, и я стану таким же, как тот чиновник. Тот, кто умеет обмануть себя, легко обманет и других. Ну да, возможно на другой работе. Я стану еще сильнее, умнее, хитрее и циничнее. Как бы противно это ни было. Вариантов нет. Пусть смерч вокруг, внутри смерча вакуум. Эта знакомая пустота внутри. Логичная замена вчерашним волнам адреналина. За кайф нужно платить, и я это делаю в две тысячи первый раз. Значит, будет и две тысячи второй.
– Стоп. Эй, парень, ты не слишком жесток с собой?
– Пожалуй. Зато честен.
– Честен? А зачем она тебе, эта честность?
– ХЗ. Привычка, наверно.
– Привычка к самокопанию?
– Да нет. Привычка сомневаться. Привычка искать во всем второй, третий и четвертый смысл. Знание того, что истинные цели людей никогда не совпадают с тем, о чем они рассказывают окружающим. Скепсис по отношению ко всему, что выглядит благородным. Привычка не верить ничему.
– Выходит, ты не веришь даже самому себе?
– Выходит. Я слишком хорошо себя знаю, чтобы верить в собственное благородство.
– То есть, хочешь сказать, вчера оно отсутствовало?
– Да в том-то и дело, что нет. Но это было вранье самому себе.
– А мне кажется, ты просто слишком усложняешь. Все это не доведет тебя до добра. Иногда надо действовать, а не решать, зачем ты это делаешь. А потом решать уже бессмысленно. Также, как сейчас. Ты все сделал правильно уже потому, что сделал. А дальше должно быть то, что должно. Вот.
Директор вывернул из-за угла, когда я отходил из автомата с чашкой кофе в руке. От неожиданности я дернулся и коричневый напиток рванул через край на пол, едва не облив Китайцева.
– Убить меня задумал? Рано еще. Заходи.
Я пошел следом за директором, по пути прихлебывая остатки кофе. В кабинете Китайцев сразу включил ноутбук и начал щелкать по клавишам, чему-то улыбаясь. Казалось, про меня он забыл, а я и не собирался напоминать о своем существовании. Минут через пять Саша поднял глаза:
– Ну что, молись на меня. Все обошлось. Прикинь, вчера у мэра был день рождения, и они всем кагалом поехали в санаторий “Красный рассвет”. Вся мэрия и особо приближенные бизнесмены. Первый выпуск они пропустили – как раз в это время банкет начался. Ко второму выпуску кто-то из мэрских, видимо, дополз до телевизора, и ничего, естественно, не увидел. Благодаря сам знаешь кому.
– Ты сам там что ли был?
– Не. Хозяину звонил. Как бы по другому поводу. А у него настроение было хорошее, вот и рассказал про мэрскую пьянку. Говорит, мэр лично его благодарил. Такой вот подарочек получился.
– А ты не думаешь, что кто-то, кто видел сюжет, мэру расскажет?
– Вряд ли. Свои побоятся приносить дурную весть, а с чужими он не общается. И потом – все равно поезд ушел, и ничего никому не докажешь. Даже если и скажет кто-то, что был, это уже смешно – сначала спасибо говорить, а потом предъявы строить. В вашей стране важно ведь не событие, а отчет. Не что произошло на самом деле, а что об этом сказали по ящику. И даже не то, что сказали по ящику, а что из этого услышал обладающий властью очередной упырь. А упырь не услышал ничего, как ни странно. Ну что, рад? И рыбку съел, и косточкой не подавился?
– Не знаю. Пожалуй, нет.
Я, кажется, не врал. Наоборот, мне было обидно. А как же финальный диалог с Хозяином, уже не раз прокрученный в голове во время ночного бдения у телика? А как же угрызения совести Китайцева после моего увольнения? А как же ореол мученика? Меня сняли с креста в последний момент, после мучительного пути на Голгофу, после умывания рук и криков “распни!”. Сценарий поменяли в последний момент, вышвырнув меня из главных героев. Вместо пространных монологов о вечном мне оставили малозначительные реплики. Я не попал в мясорубку авторитарного режима. Я не прошел кастинг в шоу “Похороны свободы слова”. Бог Ящика не принял мою жертву.
– Ладно, ты еще здесь нужен. Но учти – следующего раза не будет. Дважды так не везет. И я уже не смогу тебя прикрыть. Да и не захочу. Тигра, попробовавшего человеческой крови, убивают.
– Да не бойся ты. Не будет следующего раза. Хватило и этого.
– Я рад, что ты все понял.
– Слушай, а можно я сейчас уйду с работы. Отоспаться бы.
– Ну давай, валяй. Приходи в себя. У тебя ведь это еще там, шоу, не забыл? А ты увольняться собирался.
– Забудешь про него. Спасибо.
…“Глубокое проникновение сотовой связи в нашу жизнь привело к появлению максимы “Я подключен – следовательно, существую. Одиночество сегодня стало равноценно состоянию “вне подключения”, – усмехается Джозеф Дойл. Сейчас слагаемыми успеха 3G можно считать интерактивные проекты с другими видами медиа, мобильное телевидение, работу с сетевыми сообществами, мобильную музыку и мобильную рекламу. Если вначале крупные операторы искали одну killer application (буквально: убойное приложение) – услугу, которой будут пользоваться все, то сейчас стали переходить к целостному подходу из десятков новых услуг, создающих killer lifestyle (убойный образ жизни)”.
Я закрыл “Эксперт” и вернул журнал на полку. Обычное дело – посмотрел оглавление, прочитал понравившуюся статью, закачал в себя информацию и ушел, оставив материальную оболочку. Кому она сейчас нужна.
На улице была жара, а в огромном европейском гипермаркете – кондиционированный рай. Я заехал сюда за водкой. Собственно, для этого и нужно было уйти с работы. В магазине у дома “Беленькая” кончилась, да и зачем платить за рейтинг слишком высокую цену? Ящика водки должно было хватить до конца проекта, а стоила она здесь раза в полтора меньше. Я задумался: что мы будем делать дальше?
Понятно, что сотрудничество с Гошей нужно продолжать. Но не может же он пить вечно. Да и дурра его вернется, рано или поздно. Если она поймет, какое богатство скрыто в небольшом ящике на телевизоре, можно запросто попасть на сценарий “Сказки о рыбаке и рыбке”. Тут уж водкой не обойдешься. Видимо, придется рассказать обо всем директору. Этого как раз не хотелось. Одно дело, когда ты своим креативом поднимаешь рейтинг до небес, другое – когда ты банально подделываешь данные зрительской любви. Тут и прибавку к зарплате просить особенно не за что.
Ящик “Беленькой” давно уже покоился на дне огромной тележки, но я все блуждал и блуждал по бесконечным залам гипермаркета. Справа и слева, уходя высоко под потолок, стояли холодильники, телевизоры, упаковки соков, консервов, тюки с одеждой и так далее. “Пинь-пинь-пинь”: убаюкивающе пищали кассы, каждым звуком подтверждая формулу старика Маркса. Под эти звуки я все больше погружался в нирвану потребления. Казалось, всю жизнь можно бродить по этому лабиринту компромиссов между качеством и ценой. Бродить, собирая бонусы распродаж, выискивая спецпредложения и любуясь на ухоженных полуобнаженных девушек, практикующих шопинговую медитацию.
В зале играл какой-то карибский реггей, навевая мысли о неге, пальмах и блестящем море, усиливая и без того ирреальное ощущение. Обычные коридоры магазина превращались в модель мироздания, как на картине Уодсворта “Бронзовый балет” ржавые корабельные винты на задворках морского порта превращаются в танцующие живые создания.
– Покупаю, следовательно, существую. Кстати, как пройти в библиотеку?
Я дернулся. Рядом улыбался Глеб. Его тележка была доверху набита деликатесами, дорогим алкоголем, фруктами и фирменным шмотьем.
– Привет, слона-то я и не заметил.
– Ну уж, слона! Вот мэра свалим, тогда и будем слонами. А пока так – мелкий рогатый скот.
Мелкий. Рогатый. И с вилами.
– А что, скоро уже валить будете? До выборов еще почти год.
– В том-то и дело, что на выборах его не свалишь. Он же все поле местное зачистил. Надо раньше. Так что ты готовься. Скоро будет интересная инфа. Тебе, конечно, эксклюзив.
– Да ладно, колись, что делать-то будете?
– Рано еще. Чтоб не сглазить.
– Тоже мне, дети шпионов. Или сексуальный скандал или взятка.
– В нужную сторону мыслишь. Кстати, про сексуальный скандал я как-то не подумал.
Меня всегда поражало, с какой откровенностью Глеб рассказывает о своих планах. Ведь все, что он делает, оно, наверно, незаконно… Хотя, с другой стороны, найти статью под работу Глеба в нашем УК, скорее всего, невозможно. Забить Глеба можно разве что его методами – красивой подставой.
– Так вы что, уже и прокуратуру напрягли?
– Работаем, Антон, работаем. Не все так просто. У мэра свои люди есть в нужных структурах. Они тоже на месте не сидят. Но мы, конечно, эффективнее. Даже если не хватает ресурсов.
“Сказать или не сказать?” Я ничего не говорил Глебу о своем свидании с Жегловым и о том, какой интерес вызывает его персона. “Нет, пусть уж сами разбираются между собой. Не мое дело влезать. Как пел Борис Борисыч: “Не стой на пути у высоких чувств”.
– Кстати, у вас в шоу дефки очень даже ничего есть…
– Тебе какая понравилась? Могу скинуть телефончик за отдельную плату.
– А, про отдельную плату. Давай-ка отойдем куда-нибудь, – мы свернули в хозяйственный отдел, где не было ним души. Глеб порылся в нагрудном кармане и достал оттуда пачку денег. – Тут остаток и от меня небольшая премия. Сюжет про взятку был просто гениален. Шеф был в восторге. Жаль, мало покрутили.
– Сам понимаешь, не от меня зависит.
– Понимаю.
Я протянул ладонь, взялся за пачку и на долю секунды коснулся мягких пальцев Глеба. Только на долю, потому что в следующий миг мы оба дернули руки на себя. Пачка улетела куда-то под стеллаж с презервативами. Глеб тряс рукой в воздухе:
– Ух, как ты бьешься! Электрический скат!
– Не влезать, убьет. Работа такая. Самому страшно, – я доставал пачку присев на корточки.
– В следующий раз надо будет классическим способом – в конвертике. И еще перчатки надеть…
– Чтобы отпечатков не было. Эх, когда он будет, следующий раз.
– Будет, Антон, будет. Нас ждут великие дела. Я бы даже сказал, великие тела.
– Тут самому бы телом не стать. Безжизненным.
– Не станем. За нами будущее. А они уже отмирают. Бронтозавры соцреализма. Их время уходит. Приходит наше время – умных и энергичных прагматиков. Поверь, мы будем управлять куда эффективнее. Это будет город-сад. Для нас это только взлетная площадка. Это сейчас мы используем такие средства. Думаешь, мне самому приятно? Нет! Но по-другому их не уберешь, этих старперов, которые тянут страну назад. А если их не убрать, еще лет десять в болоте жить. Так что не переживай. Мы делаем хорошее и нужное дело.
– Да вы, Глеб Исакович, патриот…
– А разве нет? Я хочу, чтобы мой ребенок жил в богатой и свободной стране. Не в поганом совке, а в нормальном обществе. Чтобы не валить в Европу, а валить тех, кто не дает построить Европу здесь. По-моему, это и есть патриотизм.
– Кто бы спорил.
Мы уже стояли в кассу, и я пропустил Глеба вперед. Пока он разбирался с горой своих покупок, я вставил наушники. Только вчера я нашел в нете и закачал в телефон старый альбом Хвоста и АукцЫона на стихи Хлебникова, и теперь наслаждался диким сплавом джаза и модерна. На дисках такой раритет уже и не сыскать.
Видимо, Глеб торопился, потому что не стал ждать меня. Я вышел из дверей гипермаркета, когда он уже грузил продукты в багажник вызывающе фиолетового “Лексуса”. А парень ведь ненамного старше меня. Я достал сигарету и закурил, наслаждаясь тенью под крыльцом торгового центра и приятным давлением прямоугольника в кармане джинсов.
Рядом с “Лексусом” стоял обычный ГАЗ-фургон с надписью “Хлеб”. Из него вышел водитель с пакетом в руках и что-то сказал Глебу. Глеб отвернулся от машины и стал показывать рукой куда-то в сторону входа в магазин. В этот момент водитель быстро бросил пакет в багажник “Лексуса”. Они постояли еще секунд пять, водитель вернулся в кабину фургона, а Глеб, опустошив тележку, захлопнул багажник внедорожника.
“Пинь, пинь, пинь – тарарахнул Зинзивер”, – прохрипел Хвост в наушниках.
Задняя дверь фургона отворилась и из нее на землю посыпались люди в черных масках и с автоматами в руках. Мое сердце забилось в полтора раза быстрее, а рука метнулась за пазуху. Меню, инструменты, камера, ОК, запись. На экране моей “Нокиа” творилась история. Вот Глеб лежит на капоте “Лексуса”, ноги на ширине плеч. Вот подходят понятые, и оперативники открывают багажник. Вот они копаются в глебовых покупках. Вот достают пакет, подброшенный водителем ГАЗа и демонстративно показывают понятым. Рука дрожала – вот это эксклюзив: задержание помощника губернатора в режиме он-лайн! Конкуренты сдохнут от зависти!
– Снимай Антон, снимай. Конкуренты, наверно, умрут от зависти. Журналист ведь должен говорить людям правду?
Мое запястье сжала железная рука. Жеглов, как всегда в штатском. Что ж это делается, люди добрые? Как жить в этой стране?
– Пойдем-ка со мной, Антон, разговор есть… Водку захвати – она тебе еще понадобится.
“Это радует, однако. Значит, не в СИЗО”.
Я оставил тележку с водкой около зеленой десятки Жеглова. В машине было душно. Видимо, оперативники долго пасли политтехнолога на жаре, пока он прохлаждался внутри магазина.
– Скажи-ка мне, Антон, что ты сейчас видел.
А что я, блин, должен был видеть? Какой-то чел подбросил помощнику губернатора пакет, видимо, с мечеными деньгами. Классическая подстава. Сейчас уважаемого человека будут крутить на взятку. У меня было два варианта. Встать на сторону Глеба, предупредить его друзей, и в случае победы стать его спасителем. Либо встать на сторону ментов, сказать, что ничего не видел и ничего не знаю. Забыть про этот случай. Теоретически, я мог и не успеть выйти из магазина. Или, напротив, выйти раньше, сесть в свой форд и уехать. Но отвечать нужно было что-то одно, без вариантов. И прямо сейчас.
– Задержали кого-то. Как я понимаю, опасного преступника, если это был СОБР. Какого-то бандюгана, судя по тачке. Честные люди на “Лексусах” не ездят.
– Ой, не ври мне, Антон. Короче. Про сотку, которую тебе Глеб дал, мы в курсе. И если не хочешь, чтобы директор твой тоже был в курсе, сиди тихо. А точнее, делай, что я тебе говорить буду. Видео с телефона не стирай. Я тебе скажу, когда его в эфир запускать. И с какими комментариями. Все понятно?
– Понятно, гражданин начальник.
– Да, и пока никому ни слова. Если ты еще не понял, твои слова очень быстро становятся достоянием общественности.
А он прав. Слово держит. Реалити-маски-шоу, как и обещал. А я разве обещал Глебу быть его другом навсегда? И не этого ли я желал пять лет назад, когда снимал репортажи о покупке голосов в Горьковском районе? Мне не нужно было, как Петру, трижды отрекаться от своего друга. Я предал его сразу. Я не буду никуда звонить.
– Ясно все. Как скажете.
– Я всегда знал, Антон, что ты умный человек.
Гром грянул в понедельник, и грянул, как полагается, с молниями, в сверкании которых и появился Зевс – Ваш покорный слуга. Выйдя на середину ньюс-рум, я торжественно объявил: “МЫ СДЕЛАЛИ ЭТО!” Хотя, конечно, люди сведущие должны были бы заменить “мы” на “я”. Но таковых не находилось, и слава Богу. Впервые в истории “Своего телевидения” ВСЕ выпуски новостей за отчетную неделю превысили по доле и рейтингу ВСЕ выпуски “Местного” и “России”. А “Карьера” в субботу вечером собрала рекордную долю 26, лишь на две десятые процента отстав от позднеровских “Времен”. Я добился этого, включая гошин телевизор с первой минуты реалити, в то время как новости мой пьющий друг “смотрел” не с начала и не до конца. Директор потребовал массированного пиара и немедленного направления лучшего выпуска “Карьеры” на ТЭФИ. Сделать и то и другое было несложно. Журналисты разных СМИ друг друга не любят. А их руководители коллег, как правило, еще и ненавидят. Но желание “застенчиво и строго смотреть со всех газет” присуще всем работникам пера и микрофона. Причем если печатные журналисты грезят ночами об интервью на телевидении, то борзописцы телевизионные считают верхом блаженства попасть в газету. И те и другие мечтают о радио и новостных интернет-порталах. А потому у нас существовали бартерные соглашения почти со всеми газетами. Кроме тех, что входили в один пул с нашим конкурентом – телеканалом “Местный”. Хвалебные статьи, написанные или отредактированные нами, посыпались как из рога изобилия. Данные Геллапа приправляли подобием правды вдохновенный вздор. Пара сообщений прошла в федеральных информагентствах, которые подхватили вечно голодные электронные газеты и отраслевые сайты, как всегда – со своими комментариями и домыслами. Вскоре в Яндексе образовался внушительный сюжет под общим заголовком из Media Russia “Первое региональное реалити-шоу”. На качестве самой “Карьеры” рейтинговая эйфория сказалась не лучшим образом. Новые серии шоу были куда хуже первых – я был слишком занят пиаром. Однако явные для меня промахи теперь не замечал никто. Глеб, как всегда, оказался прав. По-настоящему оценить наш продукт здесь никто не мог, и я испытывал легкий стыд от того, что так переживал и мучился в начале. Спонсорство было продано до конца проекта. Единственное, что скребло напильником по краю сознания, это анонимная смска “Ты нарушил правила и будешь наказан”. Кто мог ее послать? Люба? Она вполне успела бы дойти до компьютера, залезть в интернет и отправить сообщение. Но зачем? Может, Жеглов? Похоже, он склонен к подобным шуткам. Директор? Бред. И почему меня собираются “наказать за нарушение правил”? В современном мире побеждает не тот, кто играет по правилам. По правилам играют аутсайдеры. Побеждает тот, кто сам устанавливает правила. А это, в конце концов, мое шоу.
Конечно, сообщение могли прислать и какие-нибудь флэш-моберы. Типа “пошли ахинею на придуманный номер телефона”. Я и сам понимал толк в таких вещах. Как-то в юности мы с друзьями в деревне утащили со двора косу и простыню из шкафа. Ночью в кустах у трассы мы поджидали одинокое авто. Метров за пятьдесят кто-то в белом и с косой выходил на кромку шоссе. Обычно машина, вильнув, резко набирала скорость. Однажды легковушка вильнула уж слишком сильно, а потом на полной скорости влетела в придорожное болото. Побросав смертельный реквизит, мы, ломая кусты, мчались через лес, как стая диких кабанов. А утром к нам во двор пришел участковый – бабушка, полжизни скитавшаяся по общагам после войны, всегда пришивала к белью бирки с фамилией. Копейку из болота доставали всей деревней, водитель, к счастью, отделался парой синяков. А я просидел три дня под домашним арестом, без рыбалки и дискотеки в соседнем пионерлагере.
12.
– Доброе утро, доброе утро. В эфире программа “Новый поворот”, в студии Елена Ядова и Игорь Правдин-Маткин! И сегодня гость нашей радиостанции — главный редактор телекомпании СТВ Антон. Тема нашей сегодняшней беседы “Блеск и нищета региональных реалити-шоу”. Антон, надеюсь, простит меня за столь жесткую формулировку…
Антон, конечно, простит. Что такое формат, сам знаю, не дурак. Как она может так щебетать в такую рань? На часах было 8 утра – народ ехал на работу, стоял в пробках и, надеюсь, купался в волнах нашего радиоэфира. Лене я завидовал белой завистью: слова еще не успевали долететь до микрофона, как ее тонкие, но очень подвижные губы рожали новые. Фразы она рубила с такой агрессией, что, казалось, скажет сейчас “Мальчики, я пошла в сортир”, и зрители, тьфу, слушатели, проглотят это с немым восхищением и терпеливо дождутся возвращения звезды в эфир. Минут десять мы произносили общие слова, а потом Лена, наконец, спросила:
– Антон, у тебя ведь, насколько я понимаю, скандал на программе? Один из участников рассказывает о, эээээ, неприглядной изнанке вашего проекта в своем интернет-дневнике под именем “Алиса”. Ты знаешь, кто это?
– Конечно, Лена, я давно догадался. Но у него своя игра, у меня своя, и я не раскрываю карты. Знаешь, когда сотни людей смотрят программу, чтобы угадать, кто же из них предатель, это идет на пользу проекту.
– То есть ты готов терпеть публичную порку ради популярности своей программы? А ты не хочешь ответить им в форуме в стиле “ну и дураки же вы все”?
– Зрители имеют полное право обсуждать и даже осуждать телевидение. Мы же не миллион долларов, чтобы всем нравиться. Калигула говорил: “Пусть ненавидят, лишь бы боялись”. А я скажу “Пусть ненавидят, лишь бы смотрели”.
“…смотрели рекламу. И чтобы заказчики снова несли нам свое бабло. Алиса прав, мы вас разводим. Но разве кто-то сегодня живет по-другому?”
– А нет ли соблазна почувствовать себя Демиургом таким, творцом реалити-шоу…
– Карабасом-Барабасом, – вставил Правдин-Маткин.
– Карабасом-Барабасом, ха-ха, с плеткой! Потому что, во-первых, большой соблазн, во-вторых, есть такая техническая возможность.
– Лен, ты хочешь сказать, что Антон может повлиять?
– Ну конечно, Антон может повлиять! И мы этого даже не заметим! И выберут журналиста не зрители, а Антон! Они ведь черт знает кого могут выбрать!
– Могут. Но я ни на что не влияю. Мне самому интересно, совпадут ли мои пристрастия и выбор зрителей.
– А если они выберут того, кто тебе не подойдет?
– Будем учить, мучиться, мнение зрителей свято.
– Да ты какой-то мазохист, Антон! Демиург-мазохист, согласившийся на добровольную пытку зрителями. Кстати, о зрителях, вы рейтинги замеряете? Может, программу-то никто и не смотрит?
– А вот тут, Елена, ты не права. Средний рейтинг первых четырех недель у нас почти как у “Дома-2”.
– И ты не боишься об этом говорить? Я ждала, что ты скажешь: у нас в два раза больше!
Как и большинство людей, близких к телевидению, но не посвященных во все его тайны, Лена полагала, что рейтинги рисуют директора телеканалов для запудривания мозгов рекламодателям.
– Лена, ну ты все-таки наверно должна понимать, что потенциально аудитория “Дома-2” куда больше. Так что наши реальные рейтинги – это большой успех.
Где это я научился так вдохновенно врать? Или это радиостудия так на меня повлияла? На пороге довольно убогой каморки с микрофонами я испытал почти священный трепет. Впрочем, гости наших программ не раз рассказывали мне, что совершенно меняются под светом студийных фонарей. Я, видимо, попал под радиогипноз.
А кому вообще нужна правда? Только тому, кто произносит ее в данный момент. Он испытывает огромное нервное возбуждение, ибо правду в приличном обществе говорить не принято. Он думает, его правда изменит мир, а значит он кому-то нужен. Он видит себя особенным, решившимся на правду. В общем, полная клиника.
– Антон, я хотела бы признаться – у меня есть мечта. Вот если бы у меня было свое телевидение, я бы тоже сделала свое реалити-шоу. Это было бы интеллектуальное шоу – собираются умные люди и говорят о том, что на самом деле важно для страны.
– И рейтинг у твоего шоу был бы – ноль, – прервал я мечтания радиоледи.
– Это почему, интересно?
– Телевидение движется в сторону инфотеймента. Модно говорить о том, какие телевизионщики аморальные, но мы всегда ориентируемся на рейтинги. Какой смысл делать хорошую, духовную, если хочешь, программу, которую все равно никто не будет смотреть, если зрители все равно переключат на кровищу?
– Но вы должны сами чувствовать ответственность перед обществом. Так или иначе, но телевизор влияет на людей. Как и интернет, и радио, но телевизор сейчас сильнее всего. Вот я смотрела опросы общественного мнения, и знаешь, Антон, шестьдесят пять процентов наших сограждан высказываются за введение цензуры! И не политической, а нравственной. Чтобы защитить детей в первую очередь от потока насилия, грязи, которую они впитывают с экрана.
– Ты еще скажи, что детская преступность растет, потому что мы про нее рассказываем. Во времена Чикатило была первая программа – по ней показывали съезд КПСС, и вторая – там Лебединое озеро шло в это время. Или, может, ему в школе рассказали, как органы у девушек вырезать и кушать? Знаешь, фантазия может такому научить, что ни один криминальный канал не покажет. Вопрос в том, что люди слишком легко расстаются со своей свободой. Им надо детей воспитывать, но ведь это трудно, легче посадить киндера перед теликом и свалить все на ящик. Можно в театр пойти, но зачем, когда есть кнопка. Можно выбрать порядочного человека в депутаты, трудно, но можно. Но ведь диктор лучше знает, кто хороший, а кто плохой. Раньше царю батюшке свободу отдавали, чтобы самим не думать, а теперь вот ящику. Потом царя, правда, расстреляли, чтобы виноватыми себя не чувствовать. С телевизором сейчас то же самое. Не хочешь смотреть – не смотри. Не хочешь, чтоб дети смотрели – води их в театр.
– Елена, а вот если ты сделаешь свое реалити-шоу, ты не боишься вообще-то в кадр? – вклинился в диалог Правдин-Маткин. Обычно он лез в эфир со всякой политкрамолой и Ядова постоянно его затыкала. Сегодня тема была нейтральной, и Лена милостиво позволяла Игорю выговориться. – В телевизоре, мне кажется, все начинают вести себя неестественно.
– Ой, не знаю, Игорь, – Елена вздохнула совершенно по-женски. – Мне кажется, сколько видела себя в кадре, что меня телевизор уродует…
У меня мелькнула мысль, что телевизор уродует не только Лену Ядову, а всех, кто в него попадает. А те, кто в нем работают, с годами и вовсе становятся законченными уродами.
– Антон, а тебе не жалко твоих начинающих журналистов? Ты ведь дураками их выставляешь, так ведь, Лена, если по-честному?
– Знаешь, Игорь, они знали, на что шли. Назвался Друзем – полезай в ящик. Я легкой жизни никому не обещал. Ты же сам знаешь, что журналистика – грязный, тяжелый и неблагодарный труд, где спасибо за сюжет тебе скажет один, а сто станут твоими врагами. Это борьба, это жизнь. А в борьбе всегда есть победители и проигравшие. А сколько реальных журналистов жизнь сломала?
– А скольких убили? Не говори, Антон, в нашей стране, где над нами всеми висит статья о пропаганде экстремизма… – Елена начала свою любимую песню – тяжела и неказиста жизнь простого журналиста в тоталитарной стране. Но я-то, как бывший министр культуры Михаил Швыдкой готов был еще и еще повторять: Пусть страна, пусть начальство, пусть подчиненные, пусть бабки, пусть… Все равно: ЖИЗНЬ_____ ПРЕКРАСНА!
Я попросил водителя остановить у Макдоналдса. Чтобы успеть на эфир, пришлось встать в шесть утра, так что позавтракать не удалось. Теперь мне хотелось насладиться успехом в обществе молочного коктейля и картофеля по-деревенски. У нас же все-таки деревенское ТВ. Я включил вырубленную на время эфира мобилу, и к своему удовольствию обнаружил там несколько смсок – “Новый поворот” был популярной программой в нашем городе.
– Эй парень, дай на боярышник, а, – передо мной стоял зачуханный мужичонка с рваным полиэтиленовым пакетом в руках. Откровенно. Обычно они рассказывают истории. А тут сразу на боярышник. Не раз читал, что попрошайки – лучшие психологи. Видимо, не все.
– Нет, – холодно ответил я и отвернулся
– Мяса вот есть три килограмма. Тебе мясо не нужно? Может, собака есть. Дай а? Помираю, честно.
“Новый Чикатило. Убил кого-нибудь и на мясо. А денег у убиенного при себе не было. И теперь мясо без боярышника не идет”, – привычно выдал мозг версию событий. Боже, до какого же цинизма можно дойти.
– На, бери, – я протянул ему червонец, потому что именно столько и стоила бутылка лекарства “Настойка боярышника” – абсолютного, единоличного и недосягаемого лидера продаж медикаментов в России. Во взгляде мужика читалось: “Мал ведь, а знает. Видно, сам такой, просто при деньгах сегодня”.
– Только завязывай ты с этим, а то подохнешь скоро.
Хорошо быть хорошим, когда тебе хорошо. Мужик растворился, но дойти без приключений до американского рая быстрой еды мне сегодня было не суждено. Путь преградила молодая цыганка с девочкой лет семи.
– Эй, молодой, красивый, дай для ребенка.
Я уже понял, что завтрак в Макдоналдсе мне обойдется несколько дороже обычного, и потому молча протянул цыганке десятку. Казалось, она обрадовалась, но уходить не спешила.
– Ай, дорогой, ай красивый, золотое сердце. Даст Бог тебе здоровья. Хочешь, погадаю? С тебя денег не возьму, не надо мне денег. Будет тебе счастье, будет удача, будет любовь, по твоему желанию. За то, что помог ребенку, за то, что денег не пожалел, золотое сердце.
“Что она, кольцо-то не видит на пальце? Какая любовь?” Пару дней назад у нас был сюжет про цыганку-гипнотизершу, которую ищет милиция. Я еще посмеялся над концовкой: “Избежать чар цыганки и уберечь свои деньги можно, если не смотреть ей прямо в глаза”. И даже вставил корреспонденту за бездарный финал. Но сейчас я старательно косил в сторону и крепко сжимал кошелек в правом кармане, почти физически ощущая давление ее взгляда. Девочка безучастно смотрела в сторону, готовая в любой момент выхватить деньги и бежать.
– Дай сюда ручку, всю жизнь твою расскажу. Что было, что будет, чем сердце успокоится. Кто твой враг и как его победить.
Цыганка настойчиво пыталась вытащить мою правую из кармана.
– Да не надо мне ничего гадать! Отстань от меня! Я тебе дал денег и иди, проси дальше!
– Враг у тебя есть, враг, а ты не знаешь о нем. И враг плохое на тебя задумал. Но можно дело поправить, вот ты деньгу дал ребенку, это чистая деньга, возьми ее назад, вырви волос свой и заверни, а вечером половина волоса станет черной, а половина станет красной. Красную половину оторви, и носи с собой, а черную сожги, и когда враг придет, не будет у него силы над тобой. За деньги боишься? А деньги пыль, деньги дым.
Почти проваливаясь в воронку гипноза, я вспомнил: когда-то давно меня послали на съемки сектантов. Выдав наставления о том, как надо мочить нетрадиционных христиан, мой тогдашний редактор добавила: “Знаешь, около таких людей надо постоянно творить Иисусову молитву”.
– Господи, помилуй мя грешного, Господи, помилуй мя грешного, Господи, помилуй мя грешного.
Отпустило. И тут цыганка выбросила свободную руку вперед и оторвала с моего левого виска клок волос, на котором, видимо, и надо было совершить обряд.
– Да иди ты со своими врагами! Нету у меня врагов, нету! Я сам маг и колдун эфира высшей категории! Привораживаю электорат по-черному, навожу порчу на депутатов!
На какой-то момент цыганка потеряла контроль, и, сбив ее руку ударом ребра ладони, я бросился в спасительные двери Макдоналдса. Кошелек был на месте. Чуют они их что ли? В кошельке лежали 50 глебовских тысяч. Надо будет такси вызвать.
На такси я поехал не на работу, а домой. Вернее, домой к Гоше. Надеясь, наконец, застать его. Гоша вместе с запорожцем пропал дня три назад. “Ничего страшного, – думал я. Погода вон какая, завис где-нибудь на зеленой. А небольшой спад по рейтингам нам даже на пользу. Выглядеть будет вполне естественно. Жара в мае, народ не смотрит новости”.
Я надеялся, что уж к субботе, к очередному выпуску “Карьеры”, Гоша вернется. Обычно в выходные он пил исключительно дома – отработанная десятилетиями привычка, позволяющая появляться в понедельник на работе при любом раскладе. Но Гоши не было дома и на этот раз. Не было и машины. Бабушки во дворе ничего определенного сказать не могли. “Вот скотина, хоть бы ключи оставил. Что мне теперь, МЧС вызывать?” Гоша не появился ни в пятницу, ни в субботу.
12.
– …а сейчас я хочу попросить прощения у всех горожан за все, что было плохого! – На главной площади города на трибуне стоял мэр и обращался к толпе, занявшей все свободное пространство. Толпа загудела.
– Ну что, народ, прощаешь власть свою? – поддержал городского голову ведущий праздника. Толпа загудела еще громче, раздались отдельные выкрики “нет”. В прошлом году большинство кричали “да”. Неужели “Карьера” работает?
– Да! Прощаем! Прощаем! – Камера поймала ВИП-ложу прямо перед сценой, где сидели сотрудники мэрии и областной администрации. Крупно: губернатор в майке и темных очках. Ухмыляется скептически.
Я переключил на “Местный”. Картинка в принципе та же. Эта суббота застала меня на боевом посту. Сегодня День города. Самый ненавистный праздник. А для нас еще и момент истины. Момент схватки за рейтинги. В День города СТВ и “Местный” напрягали все свои силы.
Уже несколько лет подряд трансляцию открытия праздника на главной площади вели сразу два телеканала. “Местный” по традиции смотрели больше, но с каждым годом мы откусывали у конкурентов небольшой кусочек аудитории. На этот раз мы решили совершить рывок: отказаться от стандартных выпусков новостей и заменить их прямыми включениями с главных точек праздника. А поскольку праздник народный, то и работали на нем народные корреспонденты – восемь оставшихся участников реалити-шоу. Они должны были стать своими людьми на Дне города. Своими для всех тех, кто тоже боится выйти в этот день на улицу, но хочет знать, что происходит, и не убили ли уже кого.
Включения, конечно же, были не прямыми. Единственная передвижная телевизионная станция была задействована на трансляциях, и реалисты привозили кассеты с записью своих импровизаций на эфир. Но гоблинам-то не все ли равно? Они верили даже в телефонные включения нашего спортивного обозревателя из Владивостока с хоккейного матча. И никто не задумывался, почему к следующему выпуску новостей он снова сидел в студии.
Я руководил процессом из своего кабинета. Приятно работать в День Города. Именно работать, потому что отдыхать там было страшно. Я снова переключил на СТВ. У нас уже начались прямые включения.
“Если народ на празднике ест шашлыки, вы тоже должны есть шашлыки. Если прыгает в реку, вы тоже должны прыгнуть в реку. Если занимается сексом под кустом… Шутка. Короче, вы должны делать все, что делают они. Только тогда они вас полюбят”, – такие наставления я давал сегодня утром. Похоже, установку реалисты усвоили. Первой включалась Юля. Она стояла на городском пляже по колено в воде в ярко-красном купальнике. “Молодец, соблюдает дресс-код!” Красный был фирменным стилем СТВ.
– Жаркая погода в день города в этом году оторвала многих горожан от официальных мероприятий и позвала на пляж, назад к природе. Они сбросили деловые костюмы и устремились в кристально-чистые воды городской реки. Точнее, они хотели бы, чтобы воды были чистыми. На самом деле санэпидстанция категорически не рекомендует начинать купальный сезон. Дело в том, что пляж, благодаря полному бездействию мэрии, до сих пор официально не принят. Как говорят специалисты, под моими ногами буквально кишмя кишат кишечные палочки.
“Во, блин! Да она поэт! Зрители будут лохи, если не проголосуют за нее”. Внизу экрана висел номер для отправки смс. День города был еще и развернутым полуфиналом реалити-шоу.
– Но об этом мы спросим у авторитетного лица. Рядом со мной находится мой собеседник…
“Слава богу, Юля – не Алиса. Журналист так бы косячить не стал”. Камера отъехала и рядом с девушкой возник красный от волнения мужик в шортах и роговых очках.
– … Иван Епифанович Палочкин, главный специалист отдела качества воды городской СЭС. Иван Епифанович, какие болезни можно подцепить, купаясь на центральном пляже города?
– Ну, я бы не стал так однозначно говорить, но риск, действительно, существует.
Как она загнала его в реку? Вот это реалити-шоу! Баба рубит фишку.
– Это и уже упомянутые вами кишечные палочки. Согласно нашего исследования, их количество превышает нормативные показатели более чем в двадцать раз. И это только май! Вода еще, как вы видите, достаточно холодная!
– Спасибо, Епифан Иванович. Но поскольку я участвую в реалити-шоу на канале СТВ, то я должна проверить справедливость ваших слов на себе. И если зрители будут голосовать за меня, они увидят, осталась ли я жива после купания в День Города! Подержите, пожалуйста.
Начинающая журналистка сунула микрофон в руки оторопевшему врачу санэпиднадзора, развернулась к камере спиной (план меня откровенно порадовал) и с криком “мама!” нырнула в темные воды майской реки. Видимо, для оператора это движение не было неожиданностью, потому что он стал наезжать на место, где журналистка скрылась под водой. Я напряженно ждал, когда вынырнет.
Секунд через десять я понял, что она не вынырнет никогда. В ящике. Потому что на самом деле под водой девушка развернулась, и поплыла в сторону – подальше из кадра, где и вышла на берег. Заставив зрителей гадать: а не потонула ли храбрая участница реалити-шоу, и можем ли мы ее спасти, если будем звонить по указанному номеру?
День подходил к концу. Делать на работе было почти уже нечего, кроме того, меня ждал вечерний бал у мэра, на который в День города приглашали всех вип-персон, а заодно и редакторов местных газет и каналов. Участники шоу обсуждали съемки, куда-то порывались пойти “все вместе”, хохотали над курьезами и, похоже, были счастливы. Я бы тоже был бы счастлив, если бы Гоша был дома. А у меня был доступ к пиплметру. Тогда День города точно остался бы за нами. А так – еще неделя неизвестности.
Телефон зазвонил звонком телефона. В последнее время я крайне подозрительно относился к СМС, посланным через интернет.
“Приходи на набережную к камню в 19.00. Есть интересная информация. До встречи”.
Подпись, конечно, отсутствовала.
Вот тебе и раз.
Я думал минут пять. До семи оставался час. А почему бы и нет? Все-таки я лет пять не был на Дне Города. Конечно, этот пьяный карнавал вызывал во мне гадливые чувства. Но и притягивал же, притягивал. Кто послал СМС? Алиса? Может и он. А может кто-то из старых информаторов, к примеру, Бухарин. Да так ли важно? Я, в конце концов, взрослый человек, и уж мне ли пугаться толпы гоблинов.
Центральные улицы были закрыты для транспорта, и до Набережной пришлось идти пешком. Собиралась гроза. Под липами на аллее, ведущей к Волге, было темно. Вокруг меня струились потоки людей – молодых и старых, пьяных и трезвых, в безумных масках и с лицами-масками. В толпе то взрывались, то затухали песни и смех. Кто-то кого-то громко звал по имени. Откуда-то справа доносились звуки ударов ногами по живому телу, вопли и визг. Вдали завывала сирена – то ли милиции, то ли скорой. Каждый второй кричал что-то в мобильный телефон. Я вышел на Набережную. Снизу, от известного плавучего ресторана, доносились печальные и мощные гитарные аккорды.
Рисуй кровью
Апокалипсис сейчас
На дворе средневековье
Мракобесие и джаз
Истуканы себя вводят в электрический экстаз
Мракобесие и джаз!
Хозяин ресторана был предводителем местных байкеров. На День Города, я читал в газете, он выписал себе “Пикник”. Открытая площадка перед дебаркадером была забита людьми в галстуках и косухах, а у чугунных ворот “Ямахи” стояли в один ряд с “Лексусами”.
Музыка на мгновенье остановилась, и в этот момент Волгу на две половины разрезала молния. Следующий аккорд после паузы совпал с ударом грома.
Из толпы донеслись крики, хохот и свист. До камня оставалось совсем немного. Дождя пока не было. У массивного булыжника в человеческий рост, который был установлен на месте основания города, сходились и расходились сразу несколько людских потоков.
Дождь был где-то рядом, а потому движение людей превратилось в метание. Они уже не шли, а бежали, и мне пришлось прижаться к камню, чтобы остаться на месте.
И вдруг людские реки почти иссякли. Видимо, большая часть уже покинула Набережную. Дождя все не было. На гребне последней волны мчалась группа в уродливых масках Путина, Буша, Блэра и еще пары-тройки президентов. Их в этом году завезли в каких-то невероятных количествах. Каждый пятый гуляющий был или Джорджем, или Владимиром, или Ангелой. У камня группа притормозила. Так, похоже, это ко мне.
Первым подошел Путин.
– Мобила есть?
Я не стал отвечать. Жизненный опыт в долю секунды выдал инструкцию по выживанию. Я подогнул ноги и бросил корпус вниз, уворачиваясь от первого удара, а затем направил тело на уровне поясницы в просвет между Бушем и Меркель – спасибо волосатому детству. Нападавшие не смогли среагировать – для удара рукой слишком низко, для удара ногой нужно время, чтобы сместить центр тяжести.
Я рванул по Набережной. Шансы были неплохие. Вокруг должно быть полно ментов. К тому же я создал себе гендикап на старте.
Я летел вдоль чугунной решетки и не видел ни одного патруля. Машины, видимо, сместились вместе с основной массой людей ближе к укрытиям. Сзади стучали башмаки преследователей. Я коротко оглянулся, и понял, что Буш уроки физкультуры в школе посещал чаше, чем я. Другие отстали метров на двести. Зато я книг больше читал. Скажем, “Спартак” Джованьоли. Старый гладиаторский прием: резко затормозил, развернулся и выдал серию коротких боковых ударов в налетевшего американского агрессора. Охотнику вообще трудно дается превращение в жертву, и спринтер даже не подумал ответить. Когда мой кулак поймал-таки резиновый нос, а Джордж-младший – асфальт, я снова пустился наутек.
И тут хлынул ливень. Да такой, что через несколько секунд улицы стали реками. Набережная была уже основательно загажена, а у меня не было времени прокладывать маршрут. Наверно, это была банальная банановая корка. Проехав пару метров на потерявшей опору ноге, я рухнул спиной на асфальт, едва успев выставить локти. Президентская банда налетела сразу. Я закрыл ладонями голову и попробовать извернуться так, чтобы вырваться из мельницы кулаков и ботинок. Не выйдет. Пытаясь подняться на ноги, я снова поскользнулся и на секунду потерял способность двигаться.
Здоровенный Гриндерс метил точно мне в лицо, но удара не последовало. Гром грянул раньше молнии, а через мгновенье Набережную залило светом. Первый залп фейерверка поднял из гнезд прятавшихся от дождя ворон. В промежутках между фонтанами огней на фоне низких тяжелых туч играли молнии. Дуэт Бога и пиротехника был настолько величественным, что вся G-8 бросила расправу надо мной и смотрела в сторону Волги. Еще несколько секунд, и их просто смела толпа, забывшая про ливень и жаждавшая зрелища. Я успел вскочить, чтобы не быть затоптанным тысячами ног. Красные, зеленые и желтые цветы распускались и умирали в разных концах неба под восторженное соло сошедшей с ума автомобильной сигнализации и аккомпанемент ревущей толпы. Ритм-секцию исполняли громовые басы и барабанная дробь разрывов салюта.
Кровь, соленая, словно томатный сок, смешивалась с струйками дождя. Серьезных повреждений я, как ни странно, не получил. Губа была и вовсе разбита об асфальт. Так что еще неизвестно, кто пострадал больше – я или парень в маске Буша.
Кое-как я пробрался на Арбат. Тело била мелкая дрожь. Передоза адреналина. Я встал под козырек, прикрывающий вход в какой-то магазин и закурил. Выпить бы. Мэрский бал шел уже с полчаса. Ну и хорошо, как раз успею на неофициальную часть. Я достал из кармана изрядно помятое приглашение. Ничего, в такой день сойдет.
Гроза закончилось. Горожане выползали из подворотен и других укрытий, но ливень и гром как будто освежили и их. На Арбате плясали улыбки, юбки девушек прилипали к бедрам, кто-то вдали затянул шевчуковский “Дождь”. Я шел мимо вереницы чиновничьих “Камри”, припаркованных у старинного здания городской администрации. В одной из машин мэрские шоферы остервенело резались в карты.
В большом зале мэрии обычно принимали делегации и подписывали соглашения. Я был здесь сотни раз на съемках, и тысячи раз видел его в телевизоре. Самым заметным предметом была огромная люстра, свисавшая посередине зала как виноградная гроздь, только роль виноградин исполняли огромные блестящие шарики мутно-желтого цвета. Эти шарики были излюбленной мишенью операторов. При максимальном наезде камеры в шариках отчетливо просматривалось отражение зала. Только происходящее в этом храме официоза люстра рисовала по-своему: все было кривым и вверх тормашками. Мне иногда казалось, что упорно снимая этот план, операторы втихаря выражали свое отношение к власти. Сейчас столы, обычно сдвинутые между собой в форме буквы “П” были раскиданы по залу в шахматном полупорядке. Вокруг них дефилировали местные депутаты, чиновники, бизнесмены, чахлый провинциальный бомонд торопливо жевал бутерброды с икрой, работники масс-медиа искали для пожатий сильную руку мэра сего, попутно пытаясь развести на рекламу тройку местных олигархов. Свет был приглушен, а в углу зала усталым сопрано терзала нотный стан солистка городской филармонии. Сейчас все это было мне неинтересно. Ни коньяка, ни виски на столе не водилось. Мэр Пигалицын, как стойкий патриот, на публичных вечеринках употреблял только водку. Демократическую нотку в суверенное царство национального напитка вносило французское вино, выставленное специально для дам и специфической части бомонда.
Я налил себе полную стопку, сказал куда-то в толпу “прозит” и выпил. Водка чуть обожгла губу. Я прислушался к своим ощущениям и одновременно к гулу за столами. Жизнь налаживалась и там, и там. Я подумал, что через пару стопок и сам пойду в поход вокруг столов, чокаясь с знакомыми и незнакомыми, рассказывая сплетни, хохоча над анекдотами и шепча пакости про конкурентов. То есть вольюсь в толпу. Я знал, что вскоре мэр как хозяин праздника начнет обязательный круг почета – сказать хоть пару слов большинству присутствующих, пожать руку и, конечно же, выпить. И я буду улыбаться ему, как и все другие, восхищаться праздником и задавать подобострастные вопросы. И наплевать, что он, скорее всего, меня ненавидит, а я просто не испытываю теплых чувств к нему. Этикет есть этикет.
– О, да это никак Антон! – я обернулся. Мэр стоял у меня за спиной с рюмкой в руке. Видимо, обход он начал раньше положенного. Пигалицын занимал свой пост лет пятнадцать, за это время успел немало располнеть, но мне он всегда напоминал помесь какой-то породистой собаки с дворовым Бобиком. Если посмотреть на пышные слесарские усы, кабаний нос с ощетинившимимся отверстиями и почти гитлеровскую прическу – типичный пролетарий. Но тяжелый зеркальный взгляд, тщательно выглаженный костюм и толстые очки без оправы убедительно свидетельствовали о принадлежности Пигалицына к высшей чиновничьей касте. Этот имиджевый оксюморон помогал мэру на каждых новых выборах набирать неизменные девяносто процентов голосов. Для электората он по-прежнему был рубахой-парнем из поселка Красные Звездюли, но при этом вникшим во все тонкости чиновничьей работы. То есть наворовавшимся, который всегда лучше честного, но голодного. Сейчас глазки мэра напоминали весенние лужи с пробитым посередине льдом. Видимо, выпил он уже немало.
– Иван Петрович! Очень рад. С Днем Города! Смотрел трансляцию, вы выглядели потрясающе. Праздник просто супер.
– Да хер с ним с праздником, – Пигалицын наклонился ко мне, подмигнул и тут я понял, что пьян он до неприличия. – Ты мне лучше скажи, Антон, так – без обид – просто скажи. Вот почему у вас на СТВ мэр всегда мудак, а губернатор молодец? Нет, ты скажи, я не обижусь. Почему мэр – мудак, а губернатор – молодец? Ведь должен же хоть иногда мэр быть молодцом, а губернатор… То есть нет, губернатор всегда молодец. Но ведь и мэру можно иногда? А?
Нет, это не наезд. Пьяные треп, подколка, легкое предупреждение и проверка на реакцию. Аппаратная игра в народ. Как для меня игра в ящик.
– Ну вы и скажете, Иван Петрович! Да мы же любя. Потому и критикуем. Сами же знаете, на то и щука в пруду, чтобы карась не дремал. А насчет губернатора – за что же его критиковать? Он хоть и большой начальник, но ответственности никакой. Ответственность вся на вас. У людей трубы протекли, кто виноват? Мэр! Дороги не чистят – опять мэр! Но ведь у нас же демократия пока еще. Не отменили ее почему-то. Я все жду, когда ж отменят, а все никак. Зато когда дороги почистили и трубу починили, опять же – кто молодец? Вы. Люди ведь это тоже понимают.
– Да ладно, не обижайся ты. Я же в шутку. А насчет демократии ты ловко задвинул.
– Я, Иван Петрович, давно про это говорю. Вот выборы, например. Сплошной ведь перевод денег, обман и кидалово! Лохотрон. Я давно придумал, как и выборы сделать, и народу мозг не выносить. Все просто. Берем и устраиваем аукцион. Открытый. Представьте: “Лот номер один – первый избирательный округ! Тридцать тысяч жителей! Ветхое жилье не более пяти процентов! Депутатская приемная с кондиционером в здании районной управы! Замена тепловых сетей! Стартовая цена миллион. Миллион сто, миллион пятьсот, два миллиона – продано!” Все средства, которые сейчас идут на подкуп избирателей, пиарщикам и СМИ пустить просто на покупку мандата. Деньги в бюджет, а оттуда – на дороги, садики и больницы. Для участия в аукционе залог. Тоже в бюджет. И главное, никакой грязи, никакой нервотрепки.
Пигалицын расхохотался и похлопал меня по плечу.
– Ну ты юморист, Антон. Все хорошо, но только ты не знаешь всех этих, – мэр кивнул на столы. – Всех этих депутатов и бизнесменов. Они ведь договорятся между собой, чтобы денег не платить. Аукционы просто сорвут из-за неявки. И тогда придется начальную цену сбивать, а то и вовсе продавать мандаты через публичное предложение. А аукционисту дадут, чтобы тот все ловко обставил.
– М-да. Об этом я как-то не подумал. Все куплено в этой стране. Сплошная коррупция.
Пришло мое время подкалывать. Ну, он начал первый. Пигалицын снова подмигнул, наполнил наши стопки, мы чокнулись и синхронно выпили.
– Эй, ты погоди коррупцию-то ругать. Вот все орут – коррупция, дескать, все губит. А она не губит ничего. Она устанавливает правила игры. Потому что если не будет коррупции, будет разгильдяйство и безответственность.
– Поясните.
– Если бы не коррупция, тут бы вообще никто не работал. Вот ты как думаешь, что ценнее: власть или деньги?
– Деньги, конечно. За них можно все купить, в том числе и власть. Что и происходит на выборах.
– А ты представь, что есть у тебя деньги. Много денег. Машины, виллы, яхты, положение в обществе. А в один прекрасный день приходят к тебе люди в погонах, говорят что налогов ты заплатил мало, деньги акционеров украл, и вообще, в верхнем правом кармане у тебя героин. И все твои деньги больше для тебя не стоят ни-че-го. Так что власть гораздо важнее. Самый ценный ресурс. Власть первична, деньги вторичны. Власть – это базис, а деньги – надстройка. Может надстройка существовать без базиса? Нет. Но и базис без надстройки не базис. Потому что на базисе что-то должно базироваться. Вот у меня заместитель получает в кассе две тысячи долларов. А к нему на прием идут люди, и не только идут, а в ноги кланяются, которые миллионами ворочают. Кто главный? Он, конечно. А раз он главный, он должен и на машине хорошей ездить, и дачу иметь не хуже и любовницу содержать, и отдыхать не в паршивой Анталье, а хотя бы на Бали. Скажи, может он не брать? Нет. И он берет, но берет ведь не за просто так. За просто так и не даст никто. Он берет за то, что помогает работать бизнесу. Вот какому-то коммерсанту, к примеру, нужно построить торговый центр. Ведь если он пойдет по-честному все документы и разрешения собирать, он до второго пришествия это будет делать. Потому что “а” – всем наплевать на этого коммерсанта, “б” – где-нибудь, да у него рыльце окажется в пушку, а “ц” – согласований столько, что сам черт ногу сломит. И поэтому коммерсант этот идет к какому-то уважаемому человеку, и этот уважаемый человек быстро договаривается с другими уважаемыми людьми, чтобы те поставили подписи. И дешевле один раз дать и начать работать, чем год бегать по кабинетам и выклянчивать: “подпишите, я исправлюсь”. Пока он бегает, работы нет, зарплаты нет, налогов нет. А если ему уважаемый человек поможет, то и бизнес заработает, и налоги пойдут, и бюджетники сыты. А взятка – это не взятка даже, а инвестиция. Инвестиция в базис. Это надежнее, чем в недвижимость, потому что власть – первична. Власть. Знаешь, почему Советский Союз развалился? Потому что коррупции в партийном руководстве почти не было. Смысла не было было брать, власть сама себе все давала. Квартиры, дачи, колбасу, “Волги”. А тогда “Волга” была как сейчас “Лексус”. И власть от народа оторвалась. Народ уже вовсю давал и брал: врачи, милиция, учителя. Одни партийные работники не брали. И не работали. Вот и просрали страну.
Во время своей речи Пигалицын изменился. Я видел его на предвыборных митингах, на переговорах с инвесторами, на встречах с начальством. Но никогда не видел его таким возбужденным. Лицо мэра покраснело, кабаньи ноздри сжимались и разжимались, очки сползли на нос. Похоже, на этот раз он не играл. Уродливая концепция мэра была выстраданной. Для него, мэра, она была единственной правдой. Или оправданием.
– Так может тогда взять и узаконить взятки?
– Ха. А вот этого делать ни в коем случае нельзя. Бояться перестанут, обленятся, станут в десять раз больше просить. А все это входит в цену конечного товара. Взятки заложены в любой товар – от домов до презервативов. Платят за все народ в конечном счете. А налогов с взяток платить все равно никто не будет. Потому что налоговому инспектору дадут. А то что одного-двух чиновников поймают и посадят, ничего не изменится. Придут другие, еще хуже. Придут те, кто работать не умеет, а получать захочет больше. Наглая молодежь. Без понятий, без воспитания, без ума, без совести.
– Простите меня, конечно, но ведь не только у коммерсантов берут. Берут и у простых людей, за то, что и без того должны делать.
Пигалицын помрачнел.
– Ах вот ты о чем. Да, есть и такие. Которые не хотят работать, а хотят только брать. Есть и такие. В каждом стаде есть паршивая овца.
– Но вы ведь эту овцу…
– А ты как хотел? А если твой папа твою маму убьет, ты будешь об этом кричать на каждом углу и требовать, чтобы папу к стенке поставили? Я не Павлик Морозов.
Повисла пауза.
– Я понял, извините.
– А ты-то сам.
– Что я?
– Ты сам-то разве не власть?
– Четвертая власть? Штамп, за которым реально ничего не стоит. Вы-то знаете. Один звонок, и все – никакой власти.
– Погоди-погоди. Что, ни разу своим удостоверением не пользовался? Ты ребенка в садик устраивал? Как простой человек в район заходил?
– Да в общем нет. Через ваших.
– Во. А остальные видел как?
Я вспомнил, как выходил из кабинета, где выдавали путевки в садик. Вспомнил очередь в коридоре человек в тридцать. Некрасивых и озлобленных мамаш с детьми на руках, мрачных отцов. Тех, у кого не было шансов. Вспомнил крики и жалобы. Как быстро примерил на лицо гримасу недовольства.
– Да, как будто я был белым, а кругом негры.
– Потому что ты власть. А значит такой, как я и все они. Ты ничем от нас не отличаешься. Если бы ты не был властью, ты бы нес деньги или просто чувствовал себя лохом, который не может собственного ребенка устроить в сад. И знаешь что, Антон.
– Что?
– Тебе нравится быть властью, – Пигалицын, улыбаясь, смотрел на меня в упор. – Ну что, угадал?
– Н-не знаю.
– А я знаю. Иначе бы ты на меня и не наезжал. Вот ты пойми. Я двадцать лет с лишком в этой системе. Ты знаешь, сколько я всего пережил? Сколько всего на меня вылилось. Вот вы все талдычите – власть не делает ни хрена, кругом коррупция, развал, а ты попробуй сделать сам. Власть да – она много чего дает, но и ответственность, извини меня. Со всех сторон прессуют – Москва, губернатор, прокуратура, вы опять же. А твоя власть, Антон, она другая. Вам бы лишь прокукарекать, а там хоть не рассветай. Никакой ответственности.
– Кстати, не согласен. За каждое слово я лично отвечаю. Потому что любой может в суд подать. И подают.
– Ой, смеши меня. Суд! Про меня как-то такую ахинею написали, что не сдержался и подал иск. И что? Три тысячи рублей присудили! Смех! Ну ладно, отдыхай. И давай уж, чтобы губернатор не только молодец, а мэр не только мудак. Договорились?
– Так ведь у нас вроде все еще свобода слова. Демократия.
– Да не демократия это никакая! Это плебейство!
– А демократия и есть плебейство. Власть плебса.
– Во, а за эти слова надо выпить, на посошок, – мэр налил еще по стопке, и мы синхронно опрокинули их в себя. Я понял, что пьян не меньше Пигалицына. Он пожал мне руку и побрел за соседний столик. Спустя пару минут я услышал оттуда раскатистый голос мэра, убеждавшего кого-то в том, что демократия – это плебейство, и предлагавшего выпить за всех аристократов нашего славного города.
13.
– Нет, ничего страшного не произошло, – повторял я, собираясь на работу в понедельник. – Ну да, рейтинг последней недели будет низким – ну, это еще бабка надвое сказала, случаются же чудеса иногда. Но проект-то продан и рекламодателям уже никто не успеет рассказать новые данные. И все равно средняя доля за два месяца будет весьма приличной. А с тобой, Гоша, я еще разберусь, как появишься. Седина в бороду, бес в ребро. Ты чего же, сука, друзей подставляешь?
Гоша появился, но разобраться с ним я уже не успел. Двор выглядел не по-утреннему оживленно. У соседнего подъезда стоял старенький ПАЗик, вокруг суетились какие-то люди, бабушки кучковались рядом, все их внимание было направлено на дверь соседнего подъезда, рядом с которой стоял еловый венок.
“Выносят”! – крикнул кто-то, и прятавшийся за ПАЗиком оркестр грянул похоронный марш.
От этих звуков и в обычный-то день становится неуютно, одиноко и тоскливо, не то что в понедельник утром. Мне, например, всегда представлялось, что я лежу в гробу, и там в общем-то уютно, одно неудобство – от всего мира ты отделен двумя метрами земли. На третьем такте из дверей под женские всхлипывания появился деревянный ящик.
– Кого хоронят-то? – спросил я, подойдя ближе к оцеплению из числа добровольцев-пенсионерок.
– Игоря Чертикова с седьмого этажа, – не оборачиваясь ответила бабка в платке. – Разбился на машине. Пьяный в хлам. Всю неделю пил и вот: допился до чертиков.
Двор кувырнулся вверх тормашками у меня перед глазами, крутанулся вокруг своей оси и вернулся на прежнее место. Я поднес ко рту зажигалку, вдохнул полные легкие копоти от подожженного фильтра, но даже не закашлялся. К горлу подступила тошнота. Упав на свободный край лавочки, я, наконец, смог прикурить сигарету с нужного конца. Не может быть. Не может быть. Не может быть. Я! Это Я! Это Я его убил! Я бросил пробный взгляд по людям во дворе – нет вроде, никто не показывает на меня пальцем. Никто не кричит “Держите убийцу”. Никто не заламывает мне руки. Все чинно-благородно: гроб заносят в катафалк. Вдова рыдает. Зрители смотрят.
– Хоронят-то хоронят, а гроб-то пустой, – я чуть не подпрыгнул. Одна бабка на моей лавочке бормотала другой на ухо, а мне оставалось только напрячь слух.
– Эт как это? – поинтересовалась вторая, склоняя голову ко рту первой.
– А труп-то так и не достали, не достали, грю, труп-то!
– Откуда ж не достали, милая?
– Ой, Семеновна, и дура ж ты старая. Я говрю, пьянчужка-то этот всю неделю с дружками в посадках пил, а в пятницу, значить, поехал кататься. Пьяный, слышь, пьяней вина. И за Волгу поехал, а на мосту-то через перила-то прямо и перелетел!
– Да ну что ты говоришь! Один в машине-т или с дружками?
– Один вроде. Дружки на такси ехали с ним, они-то и рассказали. Не захотели, видать, с пьяным-то ехать, и правильно! А он по дороге стал машину-то такси обгонять. То с одной стороны обгонит, то с другой. А на мосту-то места немного, вот его и угораздило, окаянного, спаси Христе. А Томка, жена его, у матери в Ростове была и примчалась, и рыдать, и рыдать! Ой, жаль бабу. Мужиков-то сколько мрет, мрет, и все от вина. А МЧС вызвали, труп-то достать, а водолазы, говорят, ныряли-ныряли, да больно глубоко. Так и не вытащили.
“Потому что Гоша им ящик водки не поставил”.
– Машину, говорят, видят, на дне лежит, и пьянчужка в кабине, а достать никак нельзя. А хоронить-то надо? Родственников-соседей угошшать надо? Братья-то с Ростова с ней прямо и приехали, им что, месяц ждать? Ну Томка-то и не стала, так гроб пустой и закопают.
“И правда дурра. Даже с того света мужа не дождалась. И у матери ли была, и в Ростове ли? Пить-то Гоша без меня еще начал”, – я медленно возвращался к обычному состоянию цинизма. Я представил себе запорожец, медленно идущий ко дну и пускающий пузыри, а Гоша, словно Ди Каприо в “Титанике”, бьется о боковое стекло, пытаясь выбраться из машины. Смерть за стеклом. Двери, конечно, заклинило. Гошу я искренне успел полюбить. Его смерть выбила меня из колеи. Но мы-то живы. “Что теперь будет с рейтингами?” – спросил я у себя и сам же ответил: “Видимо, ничего”.
Я очень сильно ошибался.
Из-за смерти Гоши я пришел на работу не к девяти, как обычно, а к одиннадцати. Не успел я включить компьютер, как ко мне подбежала директорская секретарша. Эти слова она всегда произносила с особенной интонацией – в советских фильмах так говорили: “Кремль на проводе!” Но сейчас девушка превзошла саму себя и даже выглядела какой-то испуганной: “Тебя директор вызывает. Срочно”.
В кабинете, вернее в специальной, особо важной части огромного директорского кабинета, отгороженной стеклянной звуконепроницаемой ширмой, Саша был не один. Я не успел рассмотреть визитера, как он набросился на меня:
– Где тебя носит? Рабочий день начался два часа назад!
– У меня друг умер.
– Друг умер… Ладно, садись. Знакомься. Павел Иванович Капут, Москва, компания Геллап Медиа.
– Очень приятно.
Павел Иванович был мужчиной за пятьдесят. Чуть полноватый, чуть седоватый, в очках без оправы и хорошем костюме с галстуком в тон и при усах. Совершенно обычный мужик. Из тех, что на семейных праздниках говорят “коньячок” и “пожалте”, а потом ведут хозяйку дома танцевать вальс. Павел Иванович не излучал никакой угрозы. Он был из тех людей, с которыми можно договориться “по-хорошему”. Он убаюкивал. И снова я ошибся.
– Итак, начнем. К нам поступила жалоба от нашего абонента, Тамары Чертиковой. – Павел Иванович обвел нас взглядом и этот взгляд мало чего хорошего обещал. Начал он без выражения, но к концу своей речи почти кричал, и мы, прожженные телемонстры, казались рядом с ним насравшими на диван котятами. – Я называю ее фамилию, потому что больше Тамара не сможет быть нашим абонентом. И мне кажется, что кому-то эта фамилия должна быть знакома. Кто-то из ваших сотрудников, пока женщина была в командировке, подговорил ее мужа включать телевизор на телеканале СТВ в определенное, как я понимаю, время. И платил ему за это обычной русской водкой. А потом, видимо, обнаглел настолько, что канал СТВ в данной квартире не выключался вообще, что повысило его рейтинг на полтора пункта, а долю телесмотрения на 6 процентов. Сегодня утром я узнал, что этот мужчина покончил с собой. Но с этим пусть разбираются соответствующие органы. А я требую выдачи того, кто это сделал.
“Что он имеет в виду? Что значит “выдачи”? Что, за подделку рейтингов у нас уже расстреливают? Или сразу вешают на рее, чтобы порох не тратить? И че вообще этот кот так понтуется? Мы ему что, должны? По-моему, наоборот, телекомпания платит Геллапу за доставку рейтингов. Про то, что “клиент всегда прав” тебе не объясняли, москаль поганый?”
– Мы, конечно, проведем свое расследование и установим всю картину преступления, то есть происшествия. Но мы оценим добровольный шаг телекомпании к нам навстречу. Потому что, я надеюсь, это не была инициатива руководства телекомпании, – Капут опять вопросительно обвел нас взглядом. Я уже бесился. – Мне нужна фамилия и увольнение этого сотрудника без выходного пособия.
– Ээээ, а зачем, – первым от чар Кашпировского в овечьей шкуре очнулся директор.
– Видите ли, Александр Иванович. Такие попытки предпринимаются и в других регионах местными телекомпаниями. Но только здесь у нас есть стопроцентный живой свидетель, который, я уверен, расскажет все. Как я понимаю, ваш сотрудник живет в том же доме. Мы очень легко его вычислим и все докажем. Мне нужен скандал, публичная порка. Статьи во всех профессиональных журналах. Обсуждение на профессиональных порталах. Тема для семинаров повышения квалификации. Факты, мнения, комментарии. Как Иван Иванов подставил свою телекомпанию, был с позором изгнан, и теперь работает сторожем и пьет технический спирт. Следующий случай будет караться еще более жестко.
– А если мы не найдем этого человека?
– Вот адрес, – Павел Иванович передал директору бумажку, в которой я успел разглядеть номер моего дома. – Что, не найдете? Вы Александр, я знаю, живете по другому адресу, и это уже радует. Вы спрашиваете, что будет, если вы откажетесь выдать шельмеца добровольно? Да ничего не будет. Ни-че-го. Никаких рейтингов. Мы просто выключим вас из списка измеряемых каналов. У вас не будет никакого рейтинга и никакой доли. Я понятно объяснил?
– Нам надо подумать, – директор был серьезен. – Сколько у нас времени?
– До пяти. Если вы пойдете нам навстречу, мне нет смысла задерживаться здесь и я уеду на семичасовом поезде. Я остановился в гостинице “Голден Ринг Отель”. Позвоните на ресепшн, там соединят.
Когда Капут ушел, директор молчал минуты три, глядя в окно. Взгляд его выражал всю скорбь за ту страну, в которой ему по недоразумению пришлось родиться и жить.
В детстве мне часто снился один сон. Я прихожу в школу, сажусь за парту, и вдруг понимаю, что на мне нет формы. И вообще ничего нет, кроме трусов и майки. Я лихорадочно ищу выход, но не нахожу. И вдруг понимаю, что трусов-то тоже нет. Я натягиваю майку до колен и пытаюсь дождаться перемены, чтобы какими-то закоулками пробраться домой. Как ни странно, никто на меня не обращает внимания, но мне-то от этого не легче. И главное, я никак не могу понять, почему я голый. Это чувство жгучего, беспричинного стыда я запомнил очень хорошо и сейчас испытывал нечто похожее.
– Ты? – директор оторвался от окна и теперь смотрел на меня в упор. Врать на этот раз было бессмысленно.
– Я.
– Блядь, да когда ж это все кончится. Когда ж вы перестанете быть такими дебилами? – в отличие от московского гостя, директор перешел на крик сразу. – Ты понимаешь, что такое лишиться рейтингов? От нас откажутся все федеральные рекламодатели! Это сотни тысяч в месяц и рынок растет! Потому что никто не будет связываться с каналом, даже доля которого неизвестна! Который даже Геллап не меряет! – он говорил чистую правду. После выхода нового закона, который накануне выборов сократил время на телерекламу, минута на федеральных каналах подорожала до невероятных высот. И многие крупные торговые сети и бренды понесли свои бюджеты в регионы, на местное телевидение. Здесь и люди были попроще, и о хорошем откате можно было легко договориться.
– Бля, ну узнал, где стоит пиплметр, ну мне бы сказал. Ты понимаешь, что это НЕ ТВОЕ дело! Что мне НАСРАТЬ, какая доля будет у твоих новостей и твоей дебильной “Карьеры”. Потому что мы выиграли три копейки и потеряем теперь миллионы! Все. Иди.
– И что ты решил?
– Все узнаешь. В свое время. Все. Иди.
Все так все. Такой вот день. Это все цыганка. Впервые в жизни я ушел с работы, никому ничего не сказав. Замы есть – пусть они и работают. А какой смысл работать, если тебя должны сегодня расстрелять к пяти часам? И шанс на помилование, директора я знал, один из ста? Конечно, против меня лично он ничего не имеет и, скорее всего, сам бы поступил на моем месте точно так же. Но он был на своем месте, и ему надо было принимать решение – либо несколько миллионов рублей в год, либо хороший главред. А незаменимых нет. Нет уж, работать сегодня я не буду. У меня умер друг и меня почти уволили. Что делают в таких случаях?
Пить пришлось в одиночку. Знакомые в это время работали, а друзей у меня давно не осталось. Телефоны пары приятелей детства, каким-то чудом сохраненные в симке, давно, видно, поменялись и не отвечали.
Метров за тридцать до кафе я заметил трех парней родом из моего детства. Пятнадцатилетние волосатики сидели на траве и бренчали на гитаре с надписью “Панки, хой!” Я остановился. И мое сердце тоже. Эти аккорды я не забуду даже при смерти. Ля-минор, фа-мажор, до-мажор, ми-мажор. Как перед входом в храм пальцы верующего сами сжимаются в трехперстие, так при звуках “Все идет по плану” я непроизвольно нащупывал в воздухе блатной ля-минор. Сколько струн порвано, сколько перцовки выпито! Волосатики, похоже, пребывали в состоянии, которого я надеялся достичь часа через полтора. Долговязый очкарик отыграл два квадрата и запел:
Границы ключ снова выковал Брюссель
А наш дедушка Ельцин совсем усох
Он разложился на глянец и на липовый лед
А нацпроекты все идут, и идут по плану
И вся нефть превращается в Стабфонд
И все идет по плану!
А моя судьба захотела на Т.О.
Я обещал ей никогда не вступать в ВТО
Но на бейсболке “Marx & Spenser”: Че Гевера и звезда
Как это трогательно Маркс, Гевара и звезда
Абонент недоступен навсегда
И все идет по плану!
При капитализме все будет хорошо
Там все будет в евро, там все будет в кайф
Там всегда распродажа и дешевый Интернет
Там, наверное, вообще наступит вечная life
Я проснулся среди ночи…
Упыри. Ничего святого! Я не стал слушать до конца. В большом зале кафе я был один, но водку все равно принесли через десять минут после заказа.
– За тебя, Гоша, вернее, помяни тебя Господь во царствии своем, – я обращал эти слова к перелитой в графин бутылке “Беленькой”, – единственному, что связывало меня с гошиным духом.
Я вспоминал этого простого и искреннего мужика, который называл меня самой злой кличкой из детства и на которого я ни разу за это не обиделся. Который подарил мне несколько восхитительных дней славы и сам себя принес в жертву. Он был, конечно, обречен. Любовь к быстрой езде нельзя сочетать с любовью к водке. И все же с края моста его толкнула моя рука. И я всегда буду помнить это.
А потом было: от нашего стола вашему столу, а не пойти ли нам в кино, эй, ребята, я угощаю, а вы что, правда панки, я тоже был панк в детстве и в душе им остался, айм ан антикрайст, айм ан анаркайст, девушка, девушка, ну не уходите, давайте еще мартини, а поедемте в номера, женя, а здесь есть номера, э, ребята, я не пидор, а если вы не пидоры, то выпейте водки, как учил великий Гоша и т.д. и т.п.
Такси выгрузило меня у дома в полной темноте. Рядом, на дороге, висел подсвеченный рекламный щит какой-то страховой конторы с надписью во всю длину КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ. Эта фраза была одна в мире, единственным осмысленным человеческим сигналом. Я не знал, сколько времени, не думал, что сказать жене. “Скажу как есть. Кстати, а че директор не звонил? Надо самому позвонить, что он там решил, где ставить запятую. Ну-ка, ну-ка”. Но звонить было не надо. В шумном зале ресторана я не расслышал приход смс. Я закурил перед подъездом.
«Извини, но это бизнес. Ничего личного. Ты уволен».
Я не думал, что найду дома жилетку друга. Жене было не до моих проблем. Я ничего не рассказывал ей ни о махинации с рейтингами, ни о том, что “Карьеру” могут прикрыть. Она понятия не имела, кто такой Гоша, зачем ко мне приходил Володя Жеглов, и откуда взялись деньги на машину. МОЯ жизнь ее не интересовала. Ее интересовала НАША жизнь. А ее-то в последнее время и не было. Старший ребенок спал, а младшего жена носила на руках. Я вторгся в этот детский мир как агрессор – вероломный, коварный и безжалостный, насквозь прокуренный и дышащий перегаром. Что хорошего я мог от нее услышать? Что будет дальше, я знал в мельчайших подробностях.
– Ты вообще знаешь, сколько времени? – я не знал, но судя по тому, что из ресторана нас выгнали, время не детское.
– Ты как это все вообще можешь объяснить? – объяснить я мог, но на это ушла бы вся ночь и еще и день в придачу.
– Что у тебя с телефоном? – телефон я благоразумно поставил на вибрацию.
– А знаешь, катись-ка ты на свою работу, спи там со своим директором, мальчиками, девочками, снимай свои дурацкие передачи, ночуй там, ты все равно там живешь! Зачем ты нам ТАКОЙ нужен? Зачем? – Голос жены захлебнулся, дверь в ванну хлопнула и закрылась изнутри на замок. И только младенец стоически переносил первый в жизни семейный скандал.
Я знал, что нужно сделать, чтобы восстановить мир в семье. Во-первых, нужно было тупо лечь спать. Во-вторых, на следующий день нужно было пятьсот раз попросить прощения, перемыть всю посуду, сделать уборку, на работу не ходить (это-то теперь легче всего), пережить еще две истерики, подойти сзади, обнять и стоять молча, шепча на ухо “я тебя люблю”, пока не оттает.
Но сегодня я поступил по-другому. Я зашел в ботинках на кухню, взял три CD-диска, положил на стол пятьдесят тысяч рублей и хлопнул входной дверью.
14.
Я вышел из дома, когда во всех окнах… Идти было некуда, и я пошел на автостоянку. Я хотел просто лечь в салоне, но понял, что спать не хочу, а хочу еще выпить. Пешком до ларька было далеко. Чего уж теперь – я повернул ключ зажигания. Коктейль Молотова. Я дернул крышку, как чеку гранаты, и промахнулся. Из пальца хлынула кровь. По фиг. Однако через минуту пришлось присосаться губами к ране – так и весь салон можно залить. Демиург-мазохист пьет свою кровь. Не все ж чужую. Светало. Я вспомнил, что еще несколько дней назад встречал рассвет вместе с Гошей. На мост по пустым улицам форд донес меня минут за семь. Я остановился прямо посередине. Машин не было. Сбитые ограждения так и не успели восстановить.
Телефон зазвонил звонком телефона. Номер не определился. Но я и не хотел никого слышать. Абонент за базар не отвечает. Абонент ни за что не отвечает. Большим пальцем, из которого до сих пор сочилась кровь, я зажал динамик телефона и нажал на “ответ”:
– Абонент за себя не отвечает и навсегда недоступен!
Сброс. Вокруг не было полицейских машин и сверху не пикировали вертолеты. Но я, словно косоглазый из “Апокалипсиса” слышал в небе звуки “Полета Валькирий”. Мир устроил на меня охоту. Тот парень смог, а я что, не смогу? Тут мне в голову пришла одна мысль. Я вставил телефон в держатель на торпеде, включил функцию видеокамеры, таймер, паузу и передачу данных по окончанию съемки. Глаз мобильной камеры нацелен на меня. Шесть секунд разгон, три секунды полет. Телефон водонепроницаемый. Базовая станция рядом. Файл успеет улететь адресату. Такого реалити мир еще не видел. Я поколебался несколько секунд, думая, кому отправить мой последний телепроект. Директор. Решишься ли ты поставить это в эфир? Или закинешь на западные порталы, чтобы получить свои 10 процентов в электронных евро за каждое скачивание? Это будет самый дорогой видеоролик в истории, если считать доход с одной секунды. Мою смерть смогут увидеть миллионы. Слава 3 G технологиям! Мысли мелькали как на ускоренной перемотке. Мобильный секс. Мобильный экзамен. Мобильные выборы. Смс-голосование за президента. Мобильный прием избирателей в чате. Мобильная демократия.
Восходящее солнце било свежими лучами прямо в лицо. Отлично. Свет в порядке. Режимная съемка, мечта оператора. Качество будет на высшем уровне. Задний ход. Остановка. Тишина. Двигатель заглох. Я дернул ключ зажигания. Никакого эффекта. Еще! Ноль. Я взглянул на приборы. Бак был сух, как попа младенца в телерекламе.
Я вышел на мост и увидел, что ко мне приближаются первые утренние машины. Да ну ее к чертям. Бросив форд посреди дороги, я сбежал с моста и пошел по набережной.
Через несколько минут дорогу преградил строительный забор. На заборе висел рисунок храма в ложнорусском стиле. Восстановление Успенского собора, взорванного в тридцать седьмом, было главным проектом губернатора на ближайшие годы. Стройку мы не раз показывали в новостях. Я дошел до больших деревянных ворот и закурил, любуясь восхитительно безлюдным пейзажем. Времени было, наверно, часов пять.
– А ну-ка стой, – услышал я за спиной чей-то голос.– Стоять не двигаться, – обладателем голоса был мужик двухметрового роста, в обычной строительной одежде, с богатырскими ручищами и физиономией, такой же пьяной, как моя.
– Выпить хочешь? – богатырь подмигнул с улыбкой ушкуйника – то ли пойдем грабить с нами, то ли ограбим тебя.
– Варум нихт?
– Ну, тогда пойдем. Слышь, фашист, щас мы зайдем в вагон, и ты скажешь мужикам, что ты наш новый сторож. Что ты искал работу и где пожить, и типа пришел сюда. А я тебя нашел. Понял? Потом можешь пить с нами, а как надоест, вали на все четыре.
– А если не надоест?
– В смысле?
– А если я и вправду хочу работать сторожем и ищу, где пожить?
– Че, в натуре?
– Да.
– Ну и денек сегодня, то есть завтра, то есть вчера. Паспорт-то есть?
Я пошарил по карманам.
– Есть.
– Ну тогда вообще нет вопросов – работай сколько хочешь, живи сколько хочешь. Зарплата хорошая – три тысячи рублей, в ведомости, если доживешь, за восемь будешь расписываться, но ты не обращай внимания, это так, для отчетности. Ты только, это, никого не убил? Тебя менты не ищут? А то был тут у нас такой…
– Да не, я…
– Ну, ладно-ладно, пошли, там разберемся.
“Ну че, бля, а кто тут сомневался??? Привел!!!!”
Мой новый знакомый распахнул ударом ноги дверь строительного вагончика, в котором можно было вешать топор и где сидели три таких же, как он, бухих вдугаря мужика.
Наш приход был встречен дружной овацией, после которой я узнал, что помог выиграть спор на ящик водки. Михалыч, так звали нанявшего меня мастера, поспорил, что найдет нового сторожа взамен уволившегося “прям щас, да прям щас, да в пять утра”. Времени ему было дано полчаса, но он управился за несколько минут.
– Ты кто вообще? И откуда? – спросил меня Михалыч, когда мы приняли по пятьдесят из несвежих пластиковых стаканов.
– Я-то? – а действительно, кто я теперь? – Я, мужики, рок-музыкант. Непризнанный гений. Зовут меня Диогеном, живу я в бочке, точнее, в ящике жил до сегодняшнего дня.
– Музыкант? Ну, играй музыкант! – кто-то достал из угла облупленную гитару “Турист”, в точности такую же я купил себе в пятнадцать лет на первые деньги, заработанные продажей газет. Струны больно резанули пальцы левой руки. Но я крепко зажал “первый блатной” ля-минор, ударил по струнам пару раз и, не обращая внимания на то, что гитара расстроена, запел пронзительный русский блюз:
Я сижу на крыше
И плюю в прохожих
А они не знают
Думают, что дождик
Никому нет дела до меня
Никому нет дела до меня
До меня нет дела
Никому на свете
Надо мной летает
Космонавт в ракете
Я ему махаю
Чтоб он приземлился
Я ему желаю
Чтоб он, блядь, разбился
Никому нет дела до меня
Никому нет дела до меня
Во время песни засохшая уже было рана на пальце открылась, и теперь гитару украшали пятна свежей крови. Приняв с новыми коллегами еще два раза по пятьдесят, я вырубился и был транспортирован в свой новый дом. “Куда заносить-то? – прозвучали в угасающем сознании чьи-то слова. – Куда-куда, в ящик, я тебе говорю, в ящик!”
15.
Вынырнув из кошмарного сна и обнаружив себя лежащим на грязном матрасе, я испытал острое чувство стыда за вчерашнее. Я подумал, что еще долго буду отвыкать от привычки работать на камеру.
Все формальности уладили быстро. Михалыч сходил в вагончик прораба с моим паспортом, вернулся оттуда с трудовым договором, в котором значилась сумма в восемь тысяч, и, заполучив мою подпись, исчез. Строили собор москвичи, а потому все здесь было по-серьезному.
Каморку, куда меня отнесли накануне, строители действительно называли “ящиком”.
Это была самая плохая бытовка на стройке, маленькая, тесная, ни одного окна. Обитали здесь сторожа. Сделана она была из допотопного железнодорожного контейнера, и потому сильно напоминала ящик для почтовых посылок.
Вокруг ящика лежали груды человеческих костей. Строительству собора предшествовали масштабные раскопки, в ходе которых археологи и наткнулись на братскую могилу. Считалось, что это заживо сгоревшие горожане тринадцатого века, погибшие во время нашествия Батыя. И хотя большая часть костей была перезахоронена, строители продолжали находить следы огромного погоста, которым был весь центр. Здесь, я припомнил, хоронили местных князей. Среди них попадались как святые, так и подлецы вроде меня. Попадались и святые подлецы. Кроме элитных костей сторожить, в общем-то, было нечего. Работы велись круглые сутки, и строители сами присматривали за своим инвентарем.
Денег оставалось немного, и потому вечером я дошел до ближайшей аптеки и безо всяких размышлений купил десять пузырьков боярышника. Боярышник на кладбище Невинноубиенных. Покопался в памяти: Александр Дюма, “Королева Марго”. В детстве я бредил книгами Дюма. Мушкетеры, виконты, короли, герои и злодеи. Дюма был настоящим писателем. А теперь литераторов не осталось, одни литературоеды. Книги их читаешь как учебник для третьего курса филфака, и героев их не хочется ни любить, ни ненавидеть. Тот же “Дом-2”, и то вызывает больше эмоций. Кстати, не тем ли самым я занимался несколько дней назад, снимая телепередачу о съемках телепередачи? Игра в Ящик. Игра в Я…
Опрокинув жгучую жидкость боярышника, я снова вспомнил Гошу и подумал, что поминки вчера я справлял не по нему. Какое мне было дело до этого мужика из позапрошлой жизни? Конечно, он мне нравился. В отличие от меня, Гоша знал, где черное, а где белое. Но это был ЕГО бизнес. А я? Я провожал в последний путь себя, такого, каким был раньше.
Рядом с вагончиком грохотала стройка: ухал филином сваебой, урчал кран, гастарбайтеры переругивались с собственным эхом. Но в моей жизни наступила тишина, как будто в квартире с видом на автостраду закрыли пластиковое окно.
Строители прозвали меня “Музыкант”. Мне нравилось новое имя. День за днем я проводил, терзая раздолбанную гитару, покуривая на крылечке, зарываясь в приятные воспоминания и старые сны.
Когда это было? Лет пятнадцать назад. Мы с Дюшей выгрузились из поезда одни на той станции. Станции Нея. Разбитый полустанок, несколько домов вдали.
– Станция “Не я”. Я не я, и лошадь не моя.
– Жил был варяжский князь, и как-то раз прислал он в эти лесные края сборщика податей…
Порой мы с Дюшей прямо на ходу сочиняли такие истории. Полудетская привычка-игра. Один начинал, другой подхватывал.
– Но местным дикарям это, ясен пень, кстати, пень был их богом, не понравилось. И убили они налогового инспектора – посланника варяжского князя.
– Князь, как водится, приехал на разборки. Но по простоте новокрещенной души (ибо страшен ад и скрежет зубовный) решил не истреблять всех жителей варварского селения, а искал подлинного убийцу.
– Рассудив, что дикие лесные жители, испугавшись мести, выдадут его добровольно, князь собрал их у пня – древнего капища. Пообещав наказать всех, если шельмеца не выдадут на праведный суд, он спросил, кто поднял руку на власть.
– Варвары молчали. Удрученный викинг решил допросить лесных людей по одному. Но на вопрос князя каждый твердил: “Не я”. Устав биться с таежными олухами, князь произнес:
– “Глупы жители этой земли. Жалость к грешнику преступна, ибо усугубляет грех. Глуп тот, кто покрывает грех и боится правды, боится мира, а не Бога. И пока будет так, не будет правды на этой земле, и будете вы мучиться во веки вечные. И терзать себя, говоря князю и Богу “Не я”. И за это я сжигаю вашего идола, и нарекаю селение ваше “Нея””.
От Неи начиналась почти тайга – по берегам сонной реки с тем же именем стояли сосны, щемяще красные на закате. Из поваленных стволов на третий день пути мы соорудили плот. Мы хотели проплыть и пройти до другой, такой же неведомой станции Яя – тоже найденной на карте между третьей и четверкой бутылками портвейна.
Пара ножей, топор, донка, несколько пачек гречки, свинина тушеная и сгущенка, соль, спирт “Рояль”, разлитый в пластиковые бутылки, пачка чая – вот и все, что у нас было. И белые грибы, которые мы, обнаглев, рубили топором на стоянках. Они спускались к воде из тайги, как хозяева. Царство грибов в этих краях не знало или забыло о других царях природы, от которых нужно прятаться под еловые лапы и в густую траву опушек. Проклятие князя действовало до сих пор – в этом мы убедились, доплыв до первой брошенной деревни. Пара домов сгорело, будто спаленных дыханием дракона с носа норвежского драккара. В остальных двери дай Бог болтались на одной петле. Вдоволь наевшись одичавшей смородины и набив рюкзак зелеными орехами, мы дошли до бревенчатой ветряной мельницы на околице. Ее крылья давно обвалились, так и не дождавшись Дон Кихота. Светло-черный сруб накренился, понурив облысевшую голову. В щели-морщины древних бревен можно было просунуть ладонь.
– Смотри, что я нашел, – Дюша позвал меня из глубины мельницы.
– Что там?
– Газеты. Опа – тысяча девятьсот какой-то седьмой год! “Спасли кулака, но погубили других”. Статья неразборчиво, все стерлось. А вот это, как тебе? “Пролетарский террор беспощаден к врагам трудового народа”. Ага, тут есть кое-что:
“Кулацкие элементы до сих пор тихо саботировали продразверстку, на которую, словно славные соколы, вылетели из гнезда лучшие сыны пролетарско-крестьянской семьи. Но подлая кулацкая душонка не могла смотреть на то, как свято исполняют свой долг честные коммунары 25-тысячники. Тов. Прозоров Иван и Пузнов Глеб пришли в храм “Димитрия на Крови” деревни Голодново Неинской волости в страстную пятницу и, согнав с амвона попа на проповеди, стали агитировать народ сдавать зерно на Красную Армию для борьбы с мировым империализмом. На что несознательные кулаки стали бить коммунаров прямо в храме, оттолкнули попа, а потом вытащили за околицу и привязали к крыльям кулацкой мельницы. Товарищи нашли погибших коммунаров только на третий день. Комиссия ГубЧК спросила жителей, кто причастен к расправе над коммунарами. Но кулаки молчали даже под угрозой расстрела…”
Так, тут не разобрать ничего. Дюша отковырнул от газетного листа кусок присохшей пыли и нашел конец статьи.
– … комиссар тов. Циммер, в целях борьбы с кулацким элементом приказал свести всех кулаков к реке и расстрелять. Вечная память героям, погибшим за святое дело мировой Революции!
– Слушай, дай мне.
– Да бери, тут их сколько хочешь. Смотри, вот еще “Монастырь под личиной коммуны”. Начало тоже ничего не понятно. А вот здесь, слушай:
“…заняли второе место на Всероссийской выставке достижений советского хозяйства. Четыре года никто не знал, что члены женской коммуны, не принимавшие в свои ряды пролетариев и крестьян, были тайными монашками и прятали в риге попа Никона, который проводил обряды причащения и исповеди. Когда комиссар тов. Голопятов призвал женщин и девушек расстричься из монашек и выйти замуж за членов рабочее-крестьянского класса, все жительницы тайного монастыря ответили отказом. Решением суда Тройки поп Никон был расстрелян. А монашки Аглая, Серафима и Никандра, как наиболее злостные антисоветчицы и разлагательницы молодой крестьянской поросли, сосланы в Нарымский край”.
Потом мы уже не удивлялись брошенным деревням. Скорее, удивились, что в одной из них кто-то жил – картофельное поле на околице было окучено, а через деревенскую улицу тянулась веревка с рваными простынями. Хозяев было не видно, но мы предположили, что здесь поселилась хиповская коммуна, сбежавшая из бетонных городских нор. Мы и сами дали зарок вернуться сюда, хотя бы на лето. Конечно, не вернулись.
Лучше всего было ночью, когда гречка с тушенкой или грибы с картошкой (с того самого поля) бормотали в котелке о сытости и уюте. Когда разведенный речной водой Рояль приятно обжигал глотку, сушеные мухоморы щелкали в папиросах, а где-то далеко в небе мерцающие огоньки самолетов скользили по Млечному пути. Холод и сырость подбирались из тайги, но жар от костра пек лица, а к спине мы подкладывали нагретые в костре булыжники. Мы с Дюшей лежали на земле, смотрели в небо, думали о сосланных монашках, повешенных комиссарах и мечтали о первом альбоме. Тогда казалось, что нам есть чем удивить мир.
До Яи мы так и не добрались. Это только на карте бывают прямые, как стрела, реки. На исходе второй недели мы вышли из поймы реки, чтобы найти кого-нибудь и спросить – далеко ли до обетованной земли. Из леса вышел бородач с посохом, лайкой и ножом размером со штык.
– Яя? Ну вы, ребята, даете. Верст двести отсюда по прямой. А по реке все четыреста. Но по прямой дороги нет.
– А от Неи тогда до сюда сколько?
Я удрученно уткнулся в карту. Мы полагали, что через пару дней сядем на поезд в Яе и еще через день будем дома.
– От Неи? Ну, километров тридцать…
Мы подарили бородачу остатки спирта, часа через четыре поймали трактор на чудом уцелевшей дороге и вернулись в Нею. А там купили билет и сели на поезд домой…
Организм пытался бунтовать против спокойной жизни на стройке. Привычка к ежедневным впрыскам адреналина укоренилась так глубоко, что я испытывал что-то вроде ломки. Но погасить ее было несложно. После окончания дневной смены я отправлялся в вагончик к Михалычу и пил с рабочими, почти всегда за их счет. За полночь доползал до своего ящика и сваливался на кровать прямо в одежде. Спать я теперь мог сколько угодно – в мою бытовку не проникал ни один луч света, и только грязная лампочка создавала и убивала день по моему желанию.
Впервые лет за пять мне снова стали сниться сны не про работу. Не про начальников и подчиненных, упущенные новости и сорванные прямые эфиры. Мне снилось, что я снова играю рок-н-ролл. Небольшие прокуренные залы, бьющий из-под сцены свет, танцующие девочки. И, чего не бывало никогда, мне снилась мощная и чистая музыка. Наша музыка. Которую мы так и не смогли сыграть, как хотели, ни во сне, ни наяву.
16.
На этот раз я проснулся от какого-то знакомого звука, похожего на щелканье фотозатвора. Открыв глаза, я увидел направленный мне в лицо ствол Кэннона. Фотограф отвел камеру от лица. Жеглов едва сдерживал довольный смех. Лицо прямо-таки светилось счастьем, как будто он поймал как минимум Усаму Бен Ладена. Косуху мент сменил на костюм.
– Доброе утро, – произнес Владимир и протянул мне руку помощи. Ухватившись за массивную ладонь, я сел на кушетке.
– Чем. Обязан.
– Ну ни хера себе, он еще спрашивает. Ты хоть понимаешь, что ты сделал? Ты в курсе, что ты в федеральном розыске? Что тебя ищет милиция, прокуратура и ФСБ всего Центрального Федерального округа?
“За что? Гоша – дело моей совести, а не их уж точно… Или, может быть, я опять чего-то не догнал, и он – Великий Инквизитор, а я член Ордена Инфотеймента, не прошедший все ступени посвящения. И теперь буду сожжен в прямом эфире как отступник и еретик?”
– Ты что, не понял? Неделю назад к нам поступило заявление о том, что пропал журналист, да даже не журналист, а главный редактор телекомпании. Твою машину нашли на мосту через Волгу. Всю в крови! Твоей, между прочим. Водолазы все дно прочесали! Возбуждено уголовное дело о твоем убийстве! О ходе расследования мы докладываем лично замминистру внутренних дел! Вставай, давай, поехали.
– Никуда я с вами не поеду. Я никаких заявлений не писал. Вы убедились, что со мной все в порядке? До свидания.
Зачем он меня фотографировал? Вроде, для отчета, но… По привычке я представил, что сделал бы раньше, если бы мне в руки попали такие снимки. Заголовок в газете: “Бухое ТВ”, это как минимум. В этом свете и мое увольнение можно было бы подать совсем по-другому. Главный редактор телекомпании ушел в запой и спустя неделю был найден в непотребном состоянии на стройке. Вот они какие, наши акулы пера! И они еще берут наглость рассуждать о том, что такое добро и зло?
Жеглов присел рядом со мной, покосился на гитару и вздохнул:
– Не хочешь ехать, давай здесь поговорим. Ты не против? – и достал пачку Кента. Я вытащил Балканскую звезду. Чего с нами, люмпенами-то, разговаривать? Закурили.
– Я знаю, Антон, что у тебя проблемы. Так вот, мы хотим тебе помочь. Ты вернешься на работу и будешь работать, как раньше. Встречаться с теми же людьми, что раньше… – Я понимал, к чему он клонит. Тоже мне, моссад деревенский.
– И стучать на всех, да? Я, конечно, предатель, но не до такой же степени!
– Не прав ты, Антон. Мы Родину защищаем. И заметь, не за такие деньги, за которые некоторые ее продают.
Жеглов стряхнул пепел с кентины в жестяную банку. Я смахивал балканку прямо на пол. Может, он и прав. Но в нашей стране ни один нормальный человек сотрудничать с органами за идею не будет. Цифра “тридцать семь” не позволит.
– Извините, если что, я ничего такого не хотел. Просто я завязал с телевидением. Мы ведь теперь коллеги – вы Родину сторожите, а я вот стройку.
– Ну, смотри, – он поднялся. – А я ведь тебя давно знаю. Ты в “Вопреки” играл.
– А ты в “Тотенкопф”.
– А у нас, кстати, в отделе своя группа есть. Нам как раз басиста не хватает – забрали в Москву на повышение. В клубы, конечно, не пускают, а вот по колониям ездим. Зекам нравится.
– Нет уж, ты лучше кассетку подгони. Хотя здесь ее слушать не на чем.
Когда Жеглов ушел, я испытал легкое чувство разочарования. Ведь мне предлагали войти в орден Серых Плащей. Тот же Жеглов, я уверен, не раз рисковал жизнью во имя… во имя чего – не бабок же наверно? Я похмелился остатками вчерашнего боярышника и вновь упал на кушетку.
17.
Следующий гость пришел ко мне ночью.
– Эй, окосевшее ТВ, хорош бухать, встречай друзей. Это я тебе как труп трупу говорю! – видимо, на почве боярышника и всех последних событий крыша у меня здорово подсъехала. В бытовке стоял Гоша.
– Слушай, что тебе надо? Ты же умер? Ну и отстань от живого человека. Я не хотел тебя убивать.
– Умер-умер, у меня и справочка есть – читай. – Гоша с видимым удовольствием протянул мне бумажку, и я взял ее за край, чтобы, не дай Бог, не коснуться призрака. Свидетельство о смерти было оформлено по всем правилам – фамилия, причина, дата, подпись начальника ЗАГС, печать. Раньше мне не приходилось встречаться с привидениями, но ни один из источников не упоминал, что тень должна предъявить бумагу из ЗАГСа. Что-то в этом было не так. У меня, привыкшего не доверять государству, закрались сомнения в подлинности смерти Гоши.
– Так ты что, живой что ли?
– А вот щас в табло дам, узнаешь, живой или нет. Пять минут у него уже стою, а он даже выпить не предложил. Сторож, е-мое, называется. Че пьем-то? Боярышник? Поминки, что ли, по себе справляешь? – и Гоша на самом деле саданул меня по плечу. Сомнений не было – Игорь Чертиков, свидетельство о смерти которого я только что читал, был живее всех живых, буянил и просил выпить.
– Но как ты…
– Да выплыл я, выплыл. К спасательной станции. Спасатели – я их давно знаю – меня подобрали-обогрели, налили. Прости-прости, про телевизор твой забыл я тогда совсем. Но ведь ничего страшного не произошло? Ну и я так думал. Решил я у них остаться. А они доложить-то забыли, что человечка спасли, в управление. А че, если б не водка, я, может быть, замерз где-нибудь по дороге. Точно, спасли, на то они и спасатели. А когда я узнал, что дурра похороны замутила, ну тут уж я не мог объявиться никак. Мы вечером на моей могиле такой сабантуй устроили! Как я плясал на собственных похоронах, ты б видел, Антоха!
– А свидетельство ты в ЗАГСе попросил?
– Ага, тупым не притворяйся. Зашел домой и взял на тумбочке. Буду я его дурре оставлять. Она щас со справкой-то быстро бы наследство оформила да хахаля в дом пустила. Но я вообще подумал, и решил не возвращаться. Мертвому в нашей стране жить куда лучше, чем живому. Запор мой вчера подняли вечером. Гаишник меня тормозит – а я ему с правами справку о смерти. Штрафуйте, говорю, гражданин начальник! Он охренел просто.
– А жить-то на что? Работать надо как-то!
– А я на станции так и работаю. Иваныч оформлен на две ставки, а дежурю я за него. Буду теперь людей спасать.
– Лучший спасатель – мертвый спасатель! – к этому времени мы уже открывали вторую бутылку “Беленькой”. – Слушай, а че ты про меня говорил, что я тоже труп?
– Ха, а ты газет-то что ли не читаешь?
– Нет.
– Так везде писали, что убили тебя где-то на набережной. Чуть ли, бля, не терроризм. Я три дня тебя поминал.
Вот ведь пишущая братия. Менты им наверняка говорили: “пропал”. Но разве из этого сделаешь сенсацию? Сразу появились достоверные сведения, и вот тебе, готова жертва: для кого бандитского беспредела, для кого тоталитарного государства, для кого сексуальных нравов на нашем ТВ.
– Ну, так давай помянем друг друга. Скажем заупокойные речи. Как много мы потеряли с уходом… Не чокаясь!
– Про тебя ЕЩЕ в газетах-то писали. На-ко посмотри, – Гоша вытащил из-за пазухи заляпанный газетный лист. Видно было, что на нем раскладывали закуску. В середине полосы я мирно спал на диване в моем ящике. Стрелка от моего лица вела к более крупной фотографии: из края рта стекала слюна, и вообще было заметно, что пьян я в хламину.
Статья называлась “Окосевшее-с ТВ”, и была напечатана в газете, входившей в один пул с главным нашим, пардон, уже не нашим конкурентом – телеканалом “Местный”. Текст пространно излагал мое озарение во время последней встречи с Жегловым в этой самой каморке, что наводило на нехорошие мысли о техническом вооружении спецслужб.
Вот я и попал. Правда, не на первую, а на вторую полосу. Рядом со статьей на развороте начиналась телепрограмма. Сегодня газеты – всего лишь приложение к телику. А сам телик скоро станет приложением к мобильнику. Убойным приложением. Killer application. 3 G killer power.
Как я понял, из статьи Гоша и узнал, где меня искать. Благо спасательная станция была напротив – на другой стороне Волги.
– Ну ладно, Антоха, Гондоном больше тебя не буду называть, ты мужик. Молодец, что послал всех. Пора мне, я ж моторку здесь оставил, на берегу. Ребята будут беспокоиться. Ну, пока, покойник!
Мы попрощались.
На этот раз меня разбудил Михалыч.
– Эй, Музыкант, к тебе еще какой-то поклонник.
На этот раз я вышел сам и увидел на дороге метрах в пятидесяти черную Тойоту Лэндкрузер. Директор не признавал маленьких машин, просто в них не помещался. Что и говорить, большой человек. Водитель просигналил. А с какого, спрашивается, хрена? Я достал сигарету, медленно закурил и даже стал смотреть в другую сторону – на огромный рекламный щит за забором.
Там висел баннер с изображением яйца на кроваво-красном фоне. Ими завешен весь город. Да что там город, вся страна. Рано или поздно из этого яйца рано кто-то должен вылупиться. Я представил, что овал разлинован черточками, наподобие параллелей и меридианов, на боках смутно проступают очертания материков. Из района Северного полюса вниз бежит трещинка. Она становится все больше. Яйцо раскалывается на две части и оттуда вылезает существо, похожее на человека. Сгорбленное, с большими острыми ушами, лягушачьей лысой физиономией и выпученными глазами.
Я было подумал, что всю эту неделю директор не спал ночами, пил водку и рвал волосы на голове по невинно убиенному Антонио, но отбросил эту мысль как совершенно фантастическую. Хотя и ему, наверно, пришлось нелегко – Жеглов сотоварищи нервишки попортили. Будет знать, как своих москалям продавать.
Директор вышел из машины и двинулся в мою сторону. С лица его еще не сошел след нецензурного ругательства. Мы оба понимали: играть на чужом поле всегда труднее.
– Короче, сразу к делу. Ты, наверно, не в курсе, от Геллапа я тебя отмазал. Все, что Капут говорил насчет скандала – ничего этого нет.
– Еще скажи, что смску “Ты уволен” не ты мне присылал.
– Ну, я. Но потом удалось с ним договориться по-хорошему. Я бабки заплатил! Ты понимаешь? – Я отстраненно подумал, что, по большому счету, Геллапу скандал был не нужен. Что подделали один раз – могли подделывать и раньше, и всегда. Неужели у нас банально выпрашивали откат? – Ну и не все так плохо оказалось. Мы с ним вообще договорились. Будем ему отстегивать раз в квартал, а он потихоньку нам и долю, и рейтинг подтянет. Думаю, через год “Местный” заткнем. Видишь, какие все продажные в вашей стране.
– Ну и?
– Никто тебя не увольнял, и увольнять не собирается. Так что завтра жду тебя на работу.
– И это говорит человек, продавший меня за тридцать серебреников?
– А ты забыл, как ты меня, нет, всю телекомпанию подставил? А чем бы я зарплату людям платил, если бы нас от рейтингов отключили? И чем ты здесь собираешься детей своих кормить? – тренинги по работе с персоналом пошли директору на пользу. Он знал, как замордовать человека.
– А вот это уже совершенно не твое дело. У тебя ручка есть? Заявление, раз сами не уволили, могу написать прямо сейчас.
– Ну конечно, лучше гордо сдохнуть от бухла на стройке. Давай, давай.
Директор развернулся и быстро зашагал назад к машине. Я и не думал отвечать.
Следующей пришла Люба.
Она сидела напротив меня на единственной табуретке, и у нее на лице было написано: “Мы в ответе за тех, кого приручили”.
Но я-то еще не потерял привычку читать взгляды между строк. И прочитал там любопытство. Ну да, я ж теперь бородатая женщина.
– Ну как ты? Возвращаться-то не собираешься?
– Я уже вернулся. Из ящика. В реальный мир.
Мои фотографии, наверно, висят на каждом столбе. Этой славы ты хотел? Нет уж, пошли вы все…
– А как же жена, дети?
– Не трогай того, чего не понимаешь, – зло сказал я. – Извини.
Это было слабым местом моего бегства, и уже второй человек тыкал меня в него мордой. Что я умею? Играть словами. Играть людьми. Играть собой. Играть в ящик.
– Нет, Люба, я не вернусь. Я, знаешь, всегда мечтал быть водителем трамвая.
– Ну, смотри, хозяин барин.
Научиться бы еще жить.
Люба уже стояла в дверях. Мне пришла в голову одна мысль.
– Скажи, Алису нашли?
– Да.
– И кто это был?
– Я.
– Зачем?
– Я… хотела сказать правду. Извини.
– Да ладно.
А потом пришла жена. Она молча села на ту же табуретку и смотрела в угол моего ящика. Я смотрел в другой угол. Так прошло минут пятнадцать. Если бы уже появились мухи, их жужжание в тишине бытовки было бы похоже на взлет ТУ-134. Но мы сидели в абсолютной тишине. А потом по столу стукнула слеза. Она упала на фото в газете, размыв окосевшее лицо. Следующая – заляпала буквы “Т” и “В” в названии статьи. А это-то насколько честно? Хотя неважно. Я ведь сам ждал. Принять ванну, выспаться на простынях, сделать уборку, повесить, наконец, вешалку для белья в ванную. Я подумал, что даже не помню, как выглядит мой сын.
– Пошли?
– Пошли.
У входа в каморку стоял Михалыч. Но он не стал ничего говорить. Мы вышли из-за ворот Успенского собора, пока еще существующего только в виде картинки на заборе. Я предавал очередную родину.
– Да, и директору позвони. Он просил.
– Хорошо. Кстати, а ты не знаешь, кто там у нас победил?
***
Приложение. Глоссарий работника СТВ:
Гоблин – телезритель. В широком смысле – не телевизионщик. В это понятие не попадают ньюсмейкеры: представители власти, бизнеса, силовых структур и т.п. (см. пидоры).
Упырь (директорск.) – журналист. В широком смысле – подчиненный либо партнер по бизнесу. Фразеологизм: “Упыри, бля” – выражение недовольства уровнем интеллектуального развития подчиненного.
Жопа (реже – задница) – состояние души работника телевидения. Реже – телекомпания, место работы журналиста.
Пидоры (реже – уроды) – представители власти, бизнеса, силовых структур и т.п. От гоблинов отличаются тем, что могут навредить работнику телевидения: подать в суд, нажаловаться начальству, угрожать, избить, убить.
Пиплметр – прибор для измерения телевизионных пристрастий гоблинов.
Рейтинг (гоблинск.) – степень популярности канала, придуманная его руководством. Рейтинг выдумывает директор телеканала для понтов.
Доля (религиозн.) – Степень популярности телеканала либо передачи в представлении директора телеканала. Сведения о доле директор получает с небес после камлания на бабле.
Бабло (религиозн.) – трансцендентная цель существования телеканала. “Бабло побеждает зло” – молитва.
Выборы (религиозн.) – время перетекания бабла от пидоров (уродов) на телекомпанию.
Жареный факт (гоблинск.-пидорск.) – новость. В лексиконе работника телевидения оборот отсутствует.
Мочить – говорить правду в теленовостях. “Мочить + Родительный падеж” (например: мочить губера – говорить правду о действиях губернатора).
Замочить – рассказать всю правду, не утаивая никаких фактов.
Лизать – говорить в новостях неправду о пидорах (уродах) за деньги или по принуждению. “Лизать + Творительный падеж” (Например: лизать мэру – говорить неправду о работе мэра).
Утренник (в детском саду) – официальное мероприятие, репортаж о котором делается в силу договора об информационном обслуживании либо политической ориентации учредителя. “Через пару лет одни утренники снимать будем” – фразеологизм.
Бля – 1) усилительная частица. Не несет четкой семантической нагрузки.
2) Междометие, служащее для придания речи угрожающего характера (применяется в разговорах с подчиненными и криминальными элементами нижнего звена)
Говно – телевизионный продукт (новости, передачи и т.п.) собственного производства.
Это вам не выставки снимать (редакторск.) – фразеологизм, выражающий восхищение перед хорошо сделанной работой (см. “замочить).