Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2009
Родился в 1972 году в Ставрополе. Работал в газете “Вечерний Ставрополь”. В настоящее время занимается звукорежиссурой и видеомонтажом в Ставропольском краевом Доме народного творчества. Публиковался в журналах “Дети Ра”, “Южная звезда”, “Литературный Кисловодск”, “Ассонанс”, а также в Интернет-изданиях — “Сетевая словесность”, “45-я параллель”. Автор книги стихов “Оглазок”.
***
Осень сделает cheese и поправит наряд –
перелётная вылетит птичка.
Если хочешь ко мне, если хочешь назад,
то короткую вытащи спичку.
Я тебя не зову, потому что – вода,
перемены и новые лица.
Мы когда нибудь вспомним об этом, когда
наше прошлое здесь отвисится.
Слово вылетит или же это в бреду,
в тридевятом каком измереньи?
Неужель это я под луною иду
при дежурном её освещеньи.
Но теперь не узнать и торчком воротник.
Через двор – так намного короче.
Я вернусь, я открою окно и дневник,
на живую впишу пару строчек.
А захочешь… Но лучше меня не проси
эту осень вернуть по листочку.
Так любовь, словно пешку, проводят в ферзи,
доводя до лирической точки.
***
Достань с антресоли, возьми и раздай
давно никому уж не нужные вещи:
бачок, глянцеватель, от “Камы” педаль,
гирлянду, и старый заплывший подсвечник,
рентгеновский снимок, цветочный горшок,
точилку, с застрявшей кудрявою стружкой,
гантели и “Детский” зубной порошок,
торчащий меж полкою и раскладушкой.
Пройдешь меж соседей, как сквозь трафарет,
сглотнешь и подумаешь – Боже, как душно.
Раздай, если хочешь, но кто-то в ответ
тебе улыбнётся – кому это нужно.
Останется только – жалеть-нежалеть,
и в паузах жизнь погашать, как судимость.
А ночью, вскочив, не поймешь – то ли смерть,
а может, второе дыханье открылось.
***
Нас из одной лепили глины,
но обжигали в разных горнах.
Судьба темна, как погреб винный,
сырой, просторный.
И мы с тобой: нам по семнадцать,
а может быть давно за тридцать.
И память – ветреная цаца –,
та, что на лица.
И мы с тобой. Приходит осень.
И облетают листья с клёнов.
И седина виски заносит.
Гадай на зёрнах.
Гадай на зёрнышках созвездий.
Мети палас. Вари мне каши.
Я так люблю, когда мы вместе
во всём домашнем.
Я так люблю, когда в халате
рукою машешь мне в окошко;
когда ты одеваешь платье,
и трётся кошка;
когда в хоккей играют лихо
по телеку и, оторвавши
взгляд от шитья, ты спросишь тихо –
а где здесь наши?
***
Ты измеряешь лужу – ну, заходи же, здесь мелко:
так до сих пор на тебя плохо влияет улица.
Зонтик складной. На батарее стельки.
Плащ застегнешь: лишняя сверху петелька,
снизу – пуговица.
Это знакомый мотив. Дождь, на верёвке – пелёнки.
Мокрые футболисты, вместо ворот два портфеля.
Бог зазывает домой – так доиграй до заронки.
Жизнь во второй половине – та же продлёнка,
и бесконечна неделя.
Девочка, с которой ходили в садик, учились в школе,
теперь под одним зонтом выгуливаете собаку.
Чешется память ужасно, будто бы место укола.
И, как всегда, затерялась крышечка от корвалола.
Вот и тебя оплакали.
***
Войдёшь сюда, услышишь – скрипнет дверь.
Литература? Нет, ещё чтенье.
Тетрадь в линейку с гимном СССР
и первое твоё стихотворенье.
Когда ещё, в каких таких краях?
В какой такой безбрежности дремучей
мельчил к концу листа и на полях
улавливал подобия созвучий?
На цыпочках, и вовсе не дыша.
Увидишь: жизнь – примета на примете.
Не думай даже с кончика ножа –
и после смерти ты за нас в ответе.
Ещё чуть-чуть, ещё одна строка –
случайная попутчица, подруга.
Узнаешь, и потянется рука,
и всё опять до одури по кругу.
Узнаешь – не изменишься в лице.
Дворняга и законченный романтик.
Ты ставишь многоточие в конце,
завязывая прошлое на бантик.
***
Копеечное дело – заболеть.
Сменить колючий свитер на пижаму.
Кино по телевизору смотреть.
Переключать с программы на программу.
Глотать микстуру, думать о своём,
от ноября в ладонь сметая крошки.
Смотреть, как первый снег под фонарём
крадётся и мужает понемножку.
Курить в кровати, мучая кроссворд.
Промазать мимо форточки огрызком.
Проснуться, изучая натюрморт:
холодный чай, хлеб с маслом и записка.
А у зимы в ночнушке на просвет,
как у любимой в утреннем свечении,
ещё осенний виден силуэт,
но ближе к февралю – уже весенний.
Вот так и жить – стареть по старшинству.
Листать журнал с девицей на обложке.
Прищурившись глядеть на синеву.
Кормить в окно беременную кошку.
Температурить, кашлять и болеть.
И чучелом своей никчёмной жизни
отпугивать до сроку птицу-смерть,
на случай собирая афоризмы.
Со временем всё чаще забывать
которое число и день недели.
Но по библейски терпеливо ждать
тепла, а с ним пришествия апреля.
***
Последний вагон уходящей строки –
запрыгнешь и едешь в курящей теплушке.
Достанешь платочек, дыхнёшь на очки
с резиночкой вместо сломавшейся душки.
Я знаю, что кончится эта глава.
Игрушечный город, а в нём – миллионы.
Но снова идут друг за другом слова,
как в сорок втором на восток эшелоны.
И будто бы мать вновь с девичьей косой,
а с нею отец, молодой и колючий,
пьёт чай у окошка в трусах и босой
из кружки любимой с отбитою ручкой.
А вот она в чёрном чуть позже, вдова,
строчит в полумраке на швейной машинке.
О, Боже Ты мой, но и эти слова
со временем выцветут, как фотоснимки.
В промасленной стёганке, из недотык,
уедешь туда без прощаний и трапез.
И только стучать ты-ды-дых, ты-ды-дых,
на склонах особенно, будет анапест.
***
Время холодного чая.
Тема вошедших без стука.
Встреча, как будто случайна,
но не случайна разлука.
Эти нерезкие строки.
Стук портативной машинки.
Первые наши уроки –
пестики что ли, тычинки.
Девочка в плюшевом платье,
в старом мафоне кассета.
Не ослабляй же объятья –
скоро закончится лето.
Время пойдёт бахромою.
в мире ином, опустелом.
Будут и осень с зимою
клоуном рыжим и белым.