Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2009
Родилась в Харькове в 1974 году. Доктор филологических наук, живет в Москве. Публиковалась в журналах “Новая Юность”, “Новый Берег”, в сетевом литературном журнале “TextOnly”. Автор книги “Поэты маргинального сознания в русской литературе ХХ века (М. Волошин, Е. Гуро, Е. Кузьмина-Караваева)” (2005) и других исследований в области славистики. Составитель (совместно с Л. С. Карась-Чичибабиной) “Собрания стихотворений” Б. А. Чичибабина. Автор и ведущая программы “Частная коллекция» на Литературном радио”.
ПРОЗА
Всегда и теперь отворяя второе,
Нащупаешь прозу, холщовую дверь,
В которую выпорхнет соло героя.
Коленцами ритма отжав пересказ,
Кошмарами лирики пульс ускоряя,
Едва выживая – всегда и сейчас,
Всегда уточняя, что проза – вторая
(Четвертая, пятая… Чёрт побери!
Последняя зоркость, покрытая телом).
Так дышат, в потёмках не видя двери,
И так вышивают: по белому белым.
* * *
“Так пропадает необходимость
В книге. В какой угодно покупке.
В означающем. В завтрашнем балагане,
Означающем жизнь на краю потопа”.
Так остаётся две-три (в постели
Спрашивал) карточки вместо трелей
Под Троицу. Вместо прозрачных тканей
(То есть не сами ли мы искали
Выхода?). Остаётся сущность,
Пустотелая, как фуэте в балете.
Ни те, ни эти не были правы –
Не уцелели ни те, ни эти.
Вот неслучившееся: оседает.
Что перечитывать? Сама седая.
* * *
Предвосхищение – переходящий вымпел.
Вёрстка, где новые строки сродни картечи
(Только увиделись – и раздается выстрел).
Живы, как умерли. Перенесли границу.
Предугадали, что дело имеет тело.
Вижу твоими глазами, и смысл двоится,
И забывает дыханье, куда летело.
* * *
Легко оставаться одной земноводной зимой,
Где твари живые зовут тебя белой чумой –
Один для глубин: человек – челознак – челобог,
Прениже их спин, где твой огненный голос продрог.
Ты – в Летнем саду, где позёмка на старых словах,
У всех на виду и у каждой четы в головах.
В больших сапогах. В нахлобученных наспех стихах.
И это не крах. Достоверно, что это не крах.
Как тень в их садах, как бесцельная щель в их рядах,
Ты всякий наряд принимаешь на первых порах.
Но в женской телесности детских опилок гора
Живет для словесности (дереву снится кора).
Поэтому лучше зиме предаваться – одной.
Зиме обложной, многопалой, зиме нутряной,
Где выключен свет. Где на “ – Вы?” откликается смерть.
Где в чёрный кювет опускается белый конверт.
* * *
Оставшись сквозным сознанием, начинаешь быть,
Каждому ледоходу плывешь навстречу.
Столкновения убеждают: почти столбы
Ноги твои, балюстрада – плечи.
Заново удивляясь: и это снес,
Это перетерпел, оживил иначе,
Будто перетягался длиной волос
С неким Самсоном… Вес ничего не значит!
Сознание – только облако медленной толщины,
К изначальному абрису дни прибавляют отзвук –
Плывущее величаво среди бытовой войны, –
И всё, чем оно питается, голый воздух.
ИЗ ВЫГОТСКОГО
Жизнь небольшого света испугалась,
жизнь на большую ветку наступила –
и в проводах шарахнуло: Аминь.
Кто вышел горлом (смерть лишилась жала),
кто прибыл в Гомель (с чёрного вокзала
заезжее выбрасывалось в синь),
тот нипочём не пожалеет, или
тот ни на чём не прогадает – мало
на одного женатых незабот.
Хронологических (не изменили
же голоса: пестрело, горевало)
переворотов. Всё – переворот.
Кто приходил стыдить оленьим телом
(и в сучьях крючья: оттеняют стелы
своё прекраснодушие рабам) –
всей слепотой не замечает тлена.
То ночь, завладевая постепенно
империями, тянется к губам.