Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2009
Родился в 1955 году в Риге, окончил химфак МГУ, ведущий научный сотрудник ИОНХ РАН, доктор химических наук. Рассказы публиковались в журналах “Знамя”, “День и Ночь”, «Волга–XXI век», “Зарубежные записки”, “Химия и Жизнь”, “Флорида”.
Вагон для непьющих
И вижу, сам батя с кисточкой прется.
Макнет кисточку в ведро и брызжет вокруг.
Кому в рожу, кому в кулич – не разбирается.
М. Зощенко “Пасхальный случай”
Под монотонное чтение Евангелия я размышлял о своем суетном и рассеянно рассматривал храм, в котором оказался в первый и, вероятно, в последний раз в этой жизни. Мы – шестнадцать рабов божьих, двенадцать взрослых и четверо детей, терпеливо ждали, когда батюшка завершит большие божественные дела и перейдет к нашему маленькому человеческому дельцу. Вопреки моим надеждам, батя не ограничился каноническим чтением и обратился к неканонической проповеди, местами переходящей в апокрифический монолог. Фрагменты этого монолога вывели меня из спячки: они касались курения, выпивки и воспитания детей. Батя, к сожалению, не коснулся прелюбодеяния, видимо потому, что активно внимающая аудитория состояла из нескольких бабок и пары дедов.
Нравоучительная беседа проистекала на уличном языке за вычетом ненормативной лексики. По вопросам веры я был с батей в чем-то даже согласен, например, что пробежаться по храму и расставить перед иконами свечки – это лицемерие, но, переходя к обличению конкретных грехов, батя допускал неточности и сильно преувеличивал, чем сразу вызывал недоверие у знатоков. Сведущий человек не скажет “залил за шиворот”, смешивая идиомы “залить за воротник” и “взять за шиворот”: либо выберет правильную идиому, либо создаст последовательность “залил за воротник”, а потом кого-то “взял за шиворот”.
Вначале батя напирал на курение как самый короткий и дешевый путь к Лукавому. Получалось, что к каждой пачке сигарет прикреплен бес. Не могу согласиться с такой схемой, уж очень много странных странностей. То ли бесы заводятся среди высушенных листьев табака, то ли они, эти бесы, ютятся на табачных фабриках – ждут, когда их запакуют вместе с сигаретами в пачки, потом долго-долго сидят в этих темницах,– ждут греховодных покупателей-курильщиков, ну и, наконец, выскакивают “чертями из табакерок” в квартирах, офисах, да и просто на улицах. Сразу новый вопрос: закрепляется ли бес из пачки за покупателем – тогда бесов на заядлых курильщиках больше, чем блох на бездомных собаках, – или бес-распространитель просто отмечает всех, кто вытаскивает сигареты из пачки, и возвращается на табачную фабрику, чтобы сдать ведомость вышестоящему бесу-менеджеру, расписаться в журнале прихода-ухода и ждать очередной упаковки. Для меня более правдоподобен последний вариант.
– Рай – это как вагон для некурящих, – в какой-то момент заявил батя, – и ты должен решить для себя, хочешь ли ты ехать в этом вагоне.
Сказал, как отрезал. Тут тоже есть над чем подумать, но прежде хорошо было бы уточнить детали. Ясное дело, что вагон-рай не с сидячими местами, ехать-то долго! Тогда так: если это СВ или там “люкс”, то я перекантуюсь в плацкартном вагоне, пусть даже с прокуренными тамбурами. “Ничего, ехать можно, – как сказал бы Михал Михалыч Зощенко. – Не в театре!” В общем вагоне, конечно, не поеду, там табачный запах за счастье. С другой стороны, если этот вагон-рай бесплатный, то в него не влезешь. Битком будет набит, и не продохнешь безо всякого курева.
Вообще-то, как и бабок, окруживших священника, тема курения меня не сильно занимала. Курить я бросил давно: после рождения первой дочери. До этого прикуривал папиросу от папиросы, в основном “Беломорканал”. Уж больше тридцати лет прошло с тех пор. Да, но водку пить не перестал. Не получается. Как-то не складывается у меня с чаем и кофе. Хлебаю, конечно, утром, перед работой, но особой любви нет. Не фанат. Одно время увлекался пивом, но с ним проблем много: брюхо растет и прочие неудобства. Например, сложно гулять по Праге: кружка за кружкой, пивная за пивной. Какой там Карлов мост! Очень люблю сухое вино, но две бутылки хорошего красного вина в день – дорогое удовольствие, а дешевое вино в пакетах – верная дорога к камням в почках. А “почки не место для камней”, поэтому пью водку. Часто. Каждый день.
Несмотря на мое прямое указание на этот каждодневный грех, семья маленького светловолосого мальчика привлекла меня к таинству крещения. В качестве крестного отца: дети симпатизируют юродивым и блаженным.
Надо сказать, что с церковью у меня сложные отношения. Не воспринимаю, в качестве пастырей, румяных пузатых попов, похожих на молочных поросят, и очень не люблю, когда детей малых тащат на церковную службу, как на работу. Эти несчастные либо слоняются по темным закоулкам храмов, изнывая от тоски, либо стоят оловянными солдатиками рядом с набожными женщинами. Мне иногда хочется, чтобы Отец наш небесный треснул по лбу этим взрослым земным бабам. Как закатил бы божественными перстами щелбан, чтобы у них мозги встали на место! Детям-то что замаливать?
Однако батюшка – молодой, высокий, плечистый, с грозным взглядом – именно в вопросе воспитания детей оказался экстремистом, я бы сказал “ястребом”. С его точки зрения, родителям просто необходимо гнобить детей, иначе из них обязательно вырастут пьяницы. Если дите сделало полезное дело, например, забило гвоздь и на него Ваш портрет повесило, то хвалить не надо. Дите обязано это делать, сознавая, что оно Ваш вечный должник. Короче, незачем о детях заботиться. Это они о нас должны заботиться. С пеленок.
Попутно батя объяснил, что Иуда, на самом деле, предал Спасителя за приличную сумму. Хороший участок можно было купить на Земле Обетованной за тридцать серебряников два тысячелетия назад. Идейная основа поступка Иуды, по мнению батюшки, в том, что он рассчитывал за свое подвижничество получить солидную административную должность при жизни, вместо достойного места в Царстве Небесном после смерти.
– Где теперь Иудушка? Сидит на коленях у Лукавого! – подвел итог батя.
Я не знаю, где теперь Иуда, но я хорошо знаю, как опасны малограмотные, едва научившиеся читать газеты. Они уверены, что теперь знают все об устройстве мира, и начинают “учить жизни” окружающих. Еще опаснее, когда эти грамотеи облачаются в рясы и принимаются толковать Священное Писание.
Несколько порадовало и успокоило заявление бати о том, что бесы даже друг друга не любят. Потом досталось телевидению. Вот где сплошная бесовщина! Тут уж бабки опустили глаза: наверняка, бедняги, сериалы смотрят. Сказки про любовь!
Глядя на этих пожилых, усталых женщин с покрытыми головами и в серых одеждах, можно было только пожалеть, что в их реальной жизни не было таких сказочных небьющих, непьющих, некурящих и любвеобильных бесов с цветами и дорогими подарками. Только работа и ребята, малые да большие, изо дня в день.
Наконец батюшка приступил к нашему делу. Для начала крестной матери и мне досталось за то, что мы не знаем наизусть Символ Веры.
– Двойка вам, большая двойка! – сказал батя, вычерчивая в воздухе рукой соответствующую цифру. – Ну, повторяйте за мной, – и принялся читать Часослов.
Мы стояли и повторяли за ним слова, как два дурака с нарушенной речью! Впрочем, мне было плевать. Меня заботил маленький мальчик на руках: он устал и звал маму. Кроме того, я понимал, что, если спросить этого парня в рясе, кто написал “Руководство к христианской жизни” или просто кто такой Савонарола, то он вряд ли ответит на этот вопрос. И совершенно точно не объяснит разницу между простой дробью и десятичной, не говоря уже о синусах и логарифмах. Дай, Бог, если покажет на карте мира, где находится Иерусалим.
Наблюдая, как мы возимся с ребенком, батюшка не преминул сесть на любимого конька и залудил примерно следующую фразу.
– Вот вы сейчас перед ним головы склоняете, а что будет, когда он вырастет?
Далее батя возмущенно прокричал, что раздевать ребенка догола это полнейшее безобразие и страшный грех, из чего я сделал вывод, что мамы могут мыть мальчиков, да и девочек тоже, только в темноте. Или мыть в одежде, а лучше вообще не мыть.
Наверное, были и другие интересные высказывания, но я их не помню. Кстати, крестную мать и меня батя называл исключительно на “ты”, но я живу в Москве и на такие мелочи давно не обращаю внимания. Не в театре!
В конце концов, мероприятие благополучно закончилось. Я вышел из храма, не ощущая никакой благости. Мальчик, привезенный домой, намаявшись уснул. Мне, почему-то хорошо запомнилось, что батюшка призывал чаще приходить на исповедь.
Вот уж, черта лысого, я к такому бате пойду исповедоваться! Я позвоню другу и скажу:
– Так херово на душе! Приезжай!
А он скажет:
– Хорошо, после шести! Чего взять?
– Бесцветной и хлеба! Только одну, чтоб не набрались!
Не получаются у нас беседы за чаем. Будем пить водку и разговаривать. Душонка моя успокоиться, а мысли распределяться по полочкам.
Вагон для непьющих – это не мой рай. Если для меня откроются двери вагона, в котором поедут люди, на которых упала божья искра, будь-то Врач, Учитель, Священник, короче человек-творец, то это и будет мой рай.
Аминь.
Алая раковина сердца
Хорошо было Сережке, он дремал возле шофера, честно выполнив обязанности свидетеля. Поставил подпись, выпил за здоровье молодых и теперь, склонив голову, тихо сопел в две дырочки. Глебу было хуже, он мог прикрыть глаза, и чем-нибудь заткнуть уши, но некуда было деваться от рук молодой супруги. Новобрачная, не переставая, лапала Глеба – свежеиспеченного мужа. Открыто, как бы афишируя, что это теперь ее имущество, она поглаживала ногу Глеба и нашептывала, что с ним сделает ночью. Но это не так раздражало, как прикосновения влажных ладоней и мокрых губ, когда казалось, лягушка шлепается на щеки, лоб и шею. Впрочем, в машине сидела еще одна лягушка – свидетельница, школьная подруга молодой супруги, ее активная болельщица на свадебной церемонии, но с ней Глебу, спаси и сохрани, не нужно было проводить брачную ночь.
Мрачное настроение отчасти скрашивали остальные машины свадебного кортежа. Сидящие в них гости веселились, как могли, приставая к каждому встречному со стаканом, как с ножом к горлу. То и дело из машин кто-нибудь вываливался, процессия останавливалась, и потерянного с гиканьем и визгом запихивали назад. Умудрились напоить французским шампанским двух автоинспекторов. Потом подобрали на дороге какого-то старого желудя в ватнике. Он спрашивал, кто невеста, и лез ко всем целоваться.
Жаль, что Сережка дремлет, он бы обогатил эти нехитрые развлечения великолепными комментариями. Нет, пусть лучше спит, а то начнет говорить – не остановишь. И без того тошно.
– Глеб, что ты наделал? Зачем тебе эта чужая женщина? Ты попался, страшно попался. Теперь ты ее собственность. Она будет читать твои письма, устраивать скандалы из-за десятиминутных опозданий, толочься возле тебя во время телефонных разговоров и ревновать, жутко и беспричинно. Ты будешь уходить, но никогда не уйдешь. Тебя не отпустит эта красивая, сильная и образованная стерва.
– Спи, Сережа, спи, брат. Помнишь, как мы ездили, сорвавшись с занятий, на осеннее море? Сильно штормило, и волна вынесла раковину. На темные гниющие водоросли алую раковину, похожую на человеческое сердце. Раковина была хрупкой и тонкой, со множеством темных закоулков. Я поднял ее и почувствовал тепло, как будто моя ладонь сжимала чью-то маленькую и мягкую ладошку. Я поднес ее к уху и прислушался. “Мой милый”, – прошептала раковина, а может, прошуршал песок. “Мой милый”, – повторила раковина, и невидимые пальцы коснулись моих волос, а может быть, это был ветер. “Мой милый”, – пропела раковина, и мне на щеку упала слезинка. Стекая, слезинка коснулась губ, и я почувствовал, что она соленая, а может быть, это была капелька морской воды. Так захотелось стать маленьким-маленьким муравьем, побежать по перламутру раковины и в одном из ее закоулков увидеть ту, что меня зовет. Но резко крикнула чайка, тяжелый плоский камень прилетел, рассекая воздух, и разбил алую раковину на моих ладонях. Она рассыпалась на крошечные осколочки, и появилась капелька крови. Это один из осколков порезал ладонь. А может быть, это была не моя кровь?
Я не знаю, кто бросил этот камень! Может, холодное безжалостное море, а может, завистливая горластая чайка. Ведь кто-то бросил камень в сердце, и я не нашел ЕЕ. Я не нашел ЕЕ, и мне закружили голову наглые крикливые чайки.
А потом мы увидели старуху, внезапно появившуюся на большом валуне. Она сидела и вглядывалась в море, а возле ее ног лежал большой черный пес. Когда мы поздоровались с ней, она не ответила, даже не обернулась, но я услышал, как она негромко сказала, обращаясь к морю:
– Ты потерял ЕЕ!
– Кого ЕЕ?
– Ты потерял свою единственную.
Старуха повернулась к нам лицом, и я понял, что это ведьма. Ее взгляд сжал меня до размеров шурупчика, который выкрутили из светлой древесины настоящего и ввернули в темную столешницу прошлого. В этом прошлом остался наш незавершенный разговор. Она спросила:
– Так какой черт принес тебя ко мне, милый?
Я ответил ей, но слова и голос были не мои, а того другого, который когда-то давно приходил к старой ведьме по важному и опасному делу.
– Я принес тебе золото, ведьма. Десять звонких монет.
– Что ты хочешь купить у меня? Эту суковатую палку или эти деревянные башмаки с моих ног?
– Вчера я бы купил твой длинный язык, чтобы кормить им моих вечно голодных собак, но сегодня меня привело к тебе неспокойное сердце. Покажи мне мою суженую!
– Ты хочешь сказать, твою единственную. Спрячь назад деньги, я могу показать только твою жену. Даром. Зайди в рыбацкий поселок, и любая дородная девка с круглой румяной мордашкой – твоя жена. Увидеть единственную можешь только ты сам, если раньше не встретишься со своей смертью.
– Говори, ведьма!
– Этот совет можно оплатить муками, если ты ему не последуешь, и почти верной смертью, если ты сделаешь так, как я скажу. Но тебе может улыбнуться счастье…
– Говори, ведьма!
– Слушай, и не перебивай! Выйди дождливой ночью на берег моря, повернись к воде спиной и стой, не оглядываясь до тех пор, пока чайка не коснется крылом твоего плеча. Быстро обернись, над морем вспыхнет лунная радуга. Она начнется у твоих ног и оборвется на берегу далекого острова. Радуга быстро погаснет. Войди в воду и плыви к острову в полной темноте. В черной темноте. Если ты правильно выбрал тропинку в бескрайнем море, то на середине водяного пути мелькнет единственная. Да, ты увидишь ее! Она пройдет мимо тебя по воде, касаясь морской глади босыми ногами. В белом платье и с факелом в руке. Глаза ее будут завязаны.
Удержись! Не окликай ее. Если она повернется и сорвет черную повязку, ты пропал. Поглотит пучина ее глаз. Когда видение исчезнет, плыви дальше и, если удача будет сопутствовать тебе да конца, перед самым восходом солнца ты доплывешь до острова. Быстро вскарабкайся на самую высокую скалу и, как только блеснет первый солнечный луч, бросайся в море вниз головой. Глаза твои должны быть широко открыты, и перед тем, как разорвать воду руками, чуть-чуть не долетев до нее, ты увидишь лицо своей единственной. Пусть тебе дважды повезло: ты доплыл и не разбился при прыжке. Не отдыхая, плыви назад. На том самом месте, где она мелькнула первый раз, появиться городок, в котором ее нужно искать. Вот и все.
– Ты ничего не забыла ведьма?
– Возьми и проверь!
– Сережа, ты тогда подумал, что я и старая носатая гречанка разыгрываем спектакль, и долго смеялся. Мы решили вернуться к палатке другой тропинкой, и эта тропинка привела к мертвому городу, в котором нас застал дождь. Каменные дома, оставленные жителями, были наглухо заколочены. Помнишь? А мы босиком, без маек, и наши старые джинсы висят на ногах мокрыми тряпками. От булыжной мостовой стынут ступни ног, а дождь такой холодный, что каждая упавшая капля пронизывает до самого сердца. Каждая капля. Город неласковый, безлюдный, темный, ни одного огонька. Никто не откроет заколоченные скобами двери, и согреться можно только, обхватив плечи руками, слоняясь по улицам брошенного города.
Было так холодно, что деревенели мысли, и появились безмолвные фигуры, которые стали заполнять город. Это были наши замерзающие призраки. Мы населили город призраками, словно оставили на память наше проклятье, и, отчаявшись согреться, поплелись к морю, такому живому морю, словно это осеннее море могло укрыть нас от дождя.
За крепостной стеной, по щиколотку в морской воде стоял старик. Все на нем было черным: длинный плащ, широкополая шляпа, большие рыбацкие сапоги, а в руке он держал черный нераскрытый зонт. Он как будто нас дожидался и спрятал наши продрогшие тела под своим плащом, а потом раскрыл свой громадный черный зонт с несгибаемыми спицами, и поднял его над головой, взявшись за ручку обеими руками, словно за древко флага. Над нами образовался черный купол, похожий в море дождя на перевернутый спасательный плотик. И мы поплыли. Не спеша, оглядываясь по сторонам, в поисках терпящих крушение, пока к нам не прибился щенок, а потом котенок. Мы шли, прижавшись к седому неразговорчивому человеку, и молчали. Слова были лишними под надежным старым зонтом, за которым начиналась пелена дождя. Это было братство перед лицом стихии. Тогда я подумал, что мы встретили смотрителя маяка, теперь я знаю, что это был хранитель жизни. Когда мы поднялись по скрипучей винтовой лестнице на маяк, то на верхней закрытой площадке нас ждали две миски горячей чечевичной похлебки и два спальника. Утром мы не нашли старика, чтобы поблагодарить его за тепло … и жизнь. Позднее я вспомнил черного пса, сидевшего возле ведьмы.
– Глеб, я помню другое море. Желтое море песка Бескрайнее, мертвое море песка. Мы заблудились в Каракумах, а в нашей машине-развалюхе закончился бензин. Тогда ты и я пошли пешком, а шофер остался в надежде на то, что нас будут искать.
Всюду песок. Песок под ногами. Песок на зубах. Засыпающий глаза и уши, забивающий ноздри. Три дня кряду только песок. И хруст… Нет других звуков, кроме хруста – этой тягучей песни песка, неотвязной и назойливой как жажда. Иногда мне мерещился большой концертный рояль, у которого откинута крышка, и чьи-то сноровистые руки засыпают в него лопатами песок. Пианист садится на стул нажимает на клавиши – и раздается хруст. Жуткая песня песка. А иногда я видел кувшин. Тяжелый, можно поднять только двумя руками. И проклятье! Опрокидываешь его, а из него тонкой струйкой сыплется желтый песок. Мы почти не говорили – берегли силы, но надо было взять себя в руки, не потерять голову среди этого песка. А еще эта жажда! Я физически ощущал ее как бледную, бескровную женщина, с красными глазами и безгубым мертвым ртом. Она парила над нами стервятником не оставляющим тени, закутавшись в черный плащ. Но был выбор! Мы могли лечь и умереть, или встать и, спотыкаясь, попытаться дойти. Никто не управлял нами, даже наши фантазии. Тогда мы выдумали водяных коней одного, двух, трех, а потом десятки, сотни, тысячи… Они бежали все теснее прижимаясь друг к другу. Все быстрее, быстрее, и сливались в прозрачный водяной поток. Грохочущий и нервный. Летящий к белому городу, к зеленым листьям, оставляющим тень, и к людям в разноцветных одеждах. Мы придумали то, что нам надо было увидеть, и мы дошли по песку, по хрустящему песку, под ослепительным солнцем, вместе с нашей жаждой. Мы дошли, и отправленный на поиски самолет нашел машину с почерневшей мумией шофера. Он просто сидел и ждал.
– Глеб, зачем теперь тебе все это? Это не ты! Это не твое! Даже умирая от жажды, мы были свободны. Помнишь нашу комнату в общаге – ты, я и Лешка. Кто-то покупал баксы, носился с какими-то акциями, а мы писали наши бессмертные романы, пили пиво и спорили. Когда уставали спорить, укладывались на свои панцирные кровати и долго молчали. Становилось темно и очень тихо, и в это время появлялись наши домашние зверушки. Первым на нашем единственном столе оказывался Таракан. Он бегал вокруг бутылок, силясь прочитать надписи на этикетках. Таракан был большим гурманом, и предпочитал темное пиво, а на столе стояли только закупоренные бутылки. В темноте он не мог прочитать надписи, и часто раздумывал: подождать, когда откроют, или сбегать к соседям? По-моему, он был потомственным пьяницей, а может, у него были нелады в семье, во всяком случае, он пил не в меру. Напившись, буянил, падал со стола или пластом лежал возле пепельницы, не в силах куда-либо уползти. Но мы к нему относились терпимо, ведь Паук вел себя куда как хуже. Он курил, курил беспрестанно, и от него сильно разило табачищем, но ужас его поведения заключался в другом. Сам он был не в состоянии купить и зажечь сигарету, поэтому отбирал их у наших гостей. Стоило пришельцу закурить, как он быстро, черт знает откуда спускался на паутинке и оказывался перед его глазами, безобразно шевеля мохнатыми лапами во все стороны. У гостя от неожиданности сигарета вываливалась из рук, а мохнатое чудище преспокойно ее подбирало и выкуривало. С нами такие номера не проходили, но одна молодая особа больше никогда не притрагивалась к сигаретам, побывав у нас в гостях. Однажды пострадал Паук, пришла Люська. Ты же помнишь эту сумасшедшую, веселую, неунывающую Люську? Увидев паука, она сказала такое, что у того подогнулись лапки, и он кубарем скатился со стола. Когда становилось совсем темно и тихо, кто-то скребся в дверь, дверь приоткрывалась, и входила двуногая Собака. Мы любили это существо, оно приходит только к нам и всегда тоскливым вечером. Ей приходилось несладко. Мучительно тяжело было передвигаться на сросшихся передних и задних лапах, защищаться от обидчиков, но она никогда не скулила – двуногая Собака. У нее были четыре глаза, два обычных собачьих, сидящих в положенных местах, настроенных на обычные собачьи дела: поиски еды и жилья, и два глаза в ушных раковинах. Два задумчивых созерцателя. Диковатое, непривычное зрелище для непосвященных – двуногий четырехглазый монстр. Мы давно знали Собаку, но она ни разу не издала ни единого звука – все время молчала. Ее видел только Алешка, ведь у него была куриная слепота. Он говорил, что два обычных глаза устремлены на нас, а глаза в ушных раковинах широко раскрыты, и в них, как в кино, проносятся все события, которые произошли с собакой с момента нашей последней встречи. Она приносила картинки из своей собачьей жизни, и чаще всего на них были люди с их благородством и подлостью, горем и счастьем. Люди, которые полагали, что их никто не видит, и не принимали в расчет двуногую Собаку. Потом картинки пропадали. Собака уходила, скрипнув дверью, а мы оставались и думали. Думали, что мы молодые, сильные и свободные.
Немой разговор со спящим Сережей закончился. Глеб отвернулся к окну, чтобы смотреть на деревья, телеграфные столбы, на что угодно, но только не видеть пожирающих глаз и влажных губ молодой жены. Появилось поле. Зеленое-зеленое поле, охваченное зеленым еловым лесом. Полдень только наступил, высокая трава не успела прогреться, и над ней висела серебристая дымка. До жути захотелось в середину этого зеленого моря. Глеб попросил остановить машину, и под смешки счастливой новобрачной и свидетельницы быстро зашагал по полю. Трава доходила до плеч, гибкая и упругая она не приминалась, а сразу поднималась вслед за ним, так что издали, казалось, что человек плывет.
Глеб действительно плыл, легко и счастливо, раздвигая траву руками, не чувствуя под собой ног, и не оглядываясь назад. Словно видел перед собой цель. Он ненадолго задержался, чтобы снять туфли, сбросить пиджак, сорвать галстук и распахнуть ворот рубашки. Потом колышущаяся трава перешла в нежно-зеленое море, и Глеб увидел в его прозрачной глубине раковину, похожую на человеческое сердце. Он нырнул и поплыл к ней. Раковина оказалась громадной, и, когда Глеб коснулся ее перламутра, вода ушла, словно отступила. Знакомый, родной голос крикнул “Мой милый”, и, ступая босыми ногами по гладкому розовому перламутру, он побежал к НЕЙ.
Когда Глеб исчез из поля зрения, его стали окликать плоскими, заезженными шутками. Вначале со смехом, потом с тревогой. Протрезвевший Сережка подошел к кромке зеленого поля и заорал во все горло:
– Умница! Уплыл, мать вашу! Уплыл от му…ов!
А потом встал на колени и перекрестился. Глеба бросились искать. Впереди всех топтала траву молодая жена в белом платье. К ночи перекопытили все поле, но нашли только сброшенную одежду и мобильник.
Несколько месяцев разгневанная законная супруга и ее родня пытались его найти, живого или мертвого, но безрезультатно. Никто больше никогда его не видел, ни один человек. Он исчез…
Шепот бабочки
Оставалось несколько часов до вылета из Нанди в Сеул и три банкноты на общую сумму в девять фиджийских долларов. Вещи были уже упакованы, так что можно было пробежаться и купить какой-нибудь сувенир на память о поездке. – О себе любимом он как-то позабыл! –
Никита вышел из отеля. До сувенирного магазина Jack’s Handicrafts было довольно далеко, да и покупать кич не хотелось. Этого добра хватает в Москве. Никита огляделся по сторонам. Кругом лавки индусов, заваленные дешевыми майками и грубыми поделками из дерева или ракушек. Туристы в такие не заходят. Потом не отвяжешься от назойливых торговцев с масляными глазками. В некотором отдалении он заприметил маленькую ненавязчивую лавчонку. Обычно в такие заведения заглядывают местные – потрепаться и запастись необходимой житейской мелочевкой, а если хозяин коренной фиджиец, то и выпить кавы – опьяняющего настоя из корня дикого перца.
Отодвинув висящую в дверном проеме тряпку, Никита зашел внутрь лавки. Вроде ничего занятного. Какие-то травы, коренья, настойки и вытяжки, словом, туземные лекарства и благовония. Да и хозяин не сильно обрадовался посетителю. Мельком осмотрев полки, Никита рассеяно пошарил глазами по стенам бунгало и зацепился за бабочку. Огромные черные крылья бабочки отливали зеленью. Она бы здорово смотрелась на фоне светло-зеленых обоев московской квартиры! Никита жестами объяснил, что хочет купить бабочку, и вытащил оставшиеся банкноты. Хозяин усмехнулся, но как-то невесело, и хлопнул в ладони. Бабочка вспорхнула и принялась кружиться вокруг головы фиджийца. Он сделал следующий хлопок, опустив ладони вниз, и летунья села ему на плечо. Человек изменял положение ладоней при хлопках, а бабочка совершала пируэты: то, складывая крылья, планировала, как сорванный листок, то падала острой бритвой в затяжном прыжке, то, как заправский летчик, выписывала “мертвую петлю”. Наконец, фиджиец хлопнул ладонями крест на крест, и бабочка прилипла к стене.
Это было чудо! Но чудо нельзя купить! Уставившись на бабочку, Никита принялся запихивать назад никчемные банкноты. Видимо, он сделал неловкое движение: из отделения портмоне выскользнула фотография и упала на прилавок.
– Твоя девушка? – внезапно спросил на добротном английском фиджиец.
– Нет! Не моя жена, – ответил на ломанном английском Никита.
Хозяин бабочки внимательно посмотрел на Никиту.
– Постой! Не уходи!
Фиджиец поднял на уровень подбородка кисть левой руки, обращенную ладонью вниз, и хлопнул по ней сверху ладонью правой руки. Бабочка оторвалась от стены и села на правую кисть, повернувшись головой к лицу человека. Человек принялся что-то ей нашептывать, и ветерок его дыхания сгибал усики и шевелил крылья бабочки, раскрывая их больше или меньше. Казалось, что бабочка кивает, с чем-то соглашаясь
Разговор с бабочкой закончился. Фиджиец левой рукой достал плоскую деревянную шкатулку, откинул ее крышку и хлопнул снизу левой ладонью по перевернутой правой ладони. Бабочка вспорхнула и аккуратно приземлилась в шкатулке. Хозяин бабочки закрыл шкатулку на медный крючок и протянул Никите.
– Возьми! Это подарок!
Никита сжал в руках шкатулку. Искушение было слишком велико!
– Только не делай при Ней так, – сказал бывший хозяин бабочки, выпуская ящичек из своей руки. Он показал, будто собирается хлопнуть ладонью по лбу.
– И что случится? – поинтересовался Никита.
– Тебе лучше этого не знать! – произнес фиджиец.
Времени для дискуссии не оставалось! Надо было торопиться в аэропорт. Выходя из лавки, Никита бросил деньги в глиняный кувшин и, не оборачиваясь, крикнул:
– Это плата за шкатулку.
А стоило бы обернуться и посмотреть! Шурша банкнотами, из кувшина вылезла кобра. Она подползла к человеку и замерла перед ним в боевой стойке, раскрыв пасть. Словно доставая бумаги из канцелярской папки, бывший хозяин бабочки снял с ее ядовитых зубов наколотые купюры, по которым растекся яд, и положил сушиться на прилавок. Когда они подсохнут, ими можно будет расплачиваться за обиды и оскорбления!
Пока боинг выруливал на взлетную полосу, Никита, положив шкатулку на колени, записывал в блокноте, как хлопал фиджиец, чтобы бабочка совершила тот или иной вираж. Вроде все вспомнил! Жаль только, что в спешке не выяснил, что это волшебное чешуекрылое ест. “Да, ладно! – подумал Никита. – Наша секретарша Катенька – бывший энтомолог. Диплом у нее был по каким-то жукам. Разберемся!”
Внезапно в салоне самолета стало темно, как будто на всех иллюминаторах опустили шторки. Раздались удивленные возгласы пассажиров. Никита оторвался от своих записей и поднял голову. На стеклах иллюминаторов, заслонив солнечный свет и плотно прижавшись друг к другу, сидели бабочки. Крылья их были подняты, поэтому они не походили на летающие цветы. Это была масса безобразно копошащихся шестипалых насекомых. Какой-то женщине стало плохо. Одна из стюардесс побежала к пилотам.
Через несколько минут, в динамиках раздался голос командира корабля, который на корейском и английском языках успокоил пассажиров:
– Господа! Нет причин для тревоги! На самолет опустилось облако бабочек! С пульта управления нам сообщают, что они облепили весь Боинг. Это, конечно, очень необычное явление, но бабочки не слоны и не могут нанести корпусу самолета вред. Нашим взлетом будут управлять с земли. Бабочки нежные создания, и те из них, которые не оторвутся от самолета при взлете, замерзнут и отвалятся при наборе высоты.
Командир корабля оказался прав только отчасти. При взлете основная часть бабочек оторвалась от стекол иллюминаторов и корпуса самолета, но оставшиеся раскрыли крылышки и распластались, прижавшись к стеклу и металлу. Самолет оказался закутанным в разноцветную полупрозрачную ткань. Ее создали замерзающие бабочки. Стекла иллюминаторов стали похожи на мозаичные картины. Многие пассажиры лайнера опустили шторки – не хотелось смотреть на солнце и небо сквозь мертвых бабочек. Посадкой Боинга, как и взлетом, управляли с земли, так как сквозь бабочек, примерзших к стеклам кабины пилотов, с трудом можно было разглядеть посадочную полосу.
Телевидение, радио, пресса и интернет не оставили без внимания удивительное поведение громадной массы насекомых. Дилетантские заметки: от ернических – “Бабы рвутся на юг, а бабочки – на север” – до сострадательных – “Киты выбрасываются на сушу, а бабочки – на мороз” – заполонили газеты. Пространные статьи экологов “Мир без цветов и бабочек” или “Замерзающая красота” от чего-то предостерегали, но ничего не объясняли. Объяснить странное явление могли двое – Никита и фиджиец с острова Вити Лейву, а причина явления находилась в плоской деревянной шкатулке, лежавшей на коленях Никиты.
Открывая дверь в квартиру, Никита не услышал знакомого мурлыкания и шлепанья об дверь лохматой тушки. Кот Нельсон сидел в противоположном углу коридора, никак не обнаруживая радости по поводу возвращения кормильца. Он уставился единственным глазом на Никитину дорожную сумку, и тревожно зашипел. Никита несколько подивился этому обстоятельству, так как никогда не видел, чтобы Нельсон чего-то пугался. Кот и глаз-то потерял в жестокой неравной драке, но не отступил.
Первым делом Никита достал из сумки шкатулку с бабочкой и отнес ее в спальню, чтобы можно было любоваться тропической красавицей, засыпая и просыпаясь. Он открыл шкатулку и хлопнул в ладони. Бабочку вспорхнула и прилипла к стене на уровне Никитиной головы. Чуть-чуть на нее полюбовавшись, Никита вернулся в прихожую разбирать чемодан и дорожную сумку.
Растаскивая вещи по квартире, он зашел в спальню и увидел Нельсона, лежащего под бабочкой. Никита хотел пошутить, дескать “что, нравится красотка?”, но уничижительная поза кота его поразила. Нельсон лежал вытянувшись и уткнувшись мордой в лапы, словно боялся взглянуть на бабочку.
– Нельсон! – удивился Никита. – Ты что разлегся, как сосиска?
Кот вздрогнул, будто очнулся, и, не поднимая морду и не отрывая пуза от пола, принялся пятиться к выходу из спальни.
– Ладно, – сказал Никита, – пойду что-нибудь пожрать куплю, а то ты от консервов совсем сдурел. А может от одиночества?
Поход за продуктами занял не более часа.
– Нельсон! – крикнул вернувшийся Никита. – Черт одноглазый, я тебе свежей рыбки принес!
Кот никак не отозвался, и не выбежал в прихожую. Он спал возле бабочки, широко и неестественно раскинув лапы, как будто его пригвоздили к полу. Не желая будить Нельсона, Никита взял его на руки и, поглаживая лохматую голову, отнес на кухню. Рука, гладившая Нельсона, наткнулась на уплотнение на кошачьей шее. Никита положил кота на подстилку и, раздвинув пальцами шерсть, обнаружил опухоль, в центре которой зияла маленькая затянувшаяся ранка. Словно Нельсона укусил громадный комар размером с…
“Бабочка! – содрогнулся Никита. – Хорошенькое приобретение! Однако, чтобы подкормиться, ей хлопков не надо”.
Никита вернулся в спальню и внимательно рассмотрел распластанное чешуекрылое. Ему показалось, что брюшко стало бурым. Он хлопнул в ладони, и бабочка принялась над ним кружить. Никита перешел в гостиную, приземлил бабочку высоко под потолком и прикрыл дверь. Чтобы было спокойнее.
“Неприятное открытие, – размышлял Никита, нарезая салат, – красавица и чудовище в одном флаконе. Хотя, если разобраться, милые домашние коты спокойно трескают теплокровных мышей! Кстати, мыши, наверное, подойдут ей для кормежки. Надо бы купить, и лучше белых”.
На практике все оказалось проще. Когда Нельсон проснулся, Никита отправил его во двор. Проветриться. Сам сел ужинать. Минут через двадцать кот принялся скрестись. Ругая на чем свет беспокойного домочадца, Никита открыл входную дверь.
За порогом сидел Нельсон с придушенной мышью в зубах. Он прошмыгнул между ног Никиты и остановился у двери в гостиную. Никита понял, впустил Нельсона в гостиную и сказал.
– Ты принес, тебе и уносить!
Нельсон согласно кивнул головой. За процессом кормления бабочки Никита наблюдать не стал. Опасался, что его стошнит, или, что он прибьет это чудо природы тапкой, как заурядную моль.
На ночь Никита опять закрыл бабочку в гостиной, а Нельсона, несмотря на его протесты, на кухне. Почитал перед сном какой-то незамысловатый детективчик, выключил ночничок и быстро уснул, набегавшись за день.
Среди ночи он приоткрыл глаза из-за громкого шелеста, всмотрелся в темноту и вздрогнул. На груди, размахивая громадными крыльями, расположилась черная бабочка. Казалось, что ее хоботок тянется к пульсирующей артерии на шее. “Пугай кого-нибудь другого”, – подумал Никита, закрыл и резко открыл глаза, чтобы отогнать дурное видение.
Но видение стало осязаемым – бабочка уменьшилась в размерах и превратилась в мерцающую татуировку на теле темнокожей женщины, ласкавшей Никиту. Жгучие ласки женщины вызвали у Никиты неведомый доселе трепет, а глубоко запрятанная чувственность вырвалась из него и закружилась алой бабочкой рядом с мерцающей черной.
“Кто ты? – подумал Никита, всматриваясь в покрытое диковинными узорами лицо с двумя немигающими глазами. – Откуда ты взялась? Впрочем, я догадываюсь! Ведь я привез тебя в шкатулке”.
“Нас называли Ду¢ хами Листьев, – рассказывало тело женщины, – и мы поклонялись Дереву Жизни. Когда кто-то из племени умирал, с Дерева падал желтый лист, а когда рождался ребенок, на Дереве появлялся зеленый. Каждый лист, как и все люди моего племени, носил имя – Радостный лист, Смелый лист, Хитрый лист, Корявый лист…
Дерево Жизни должен был охранять вооруженный воин, отгоняя от него птиц и насекомых. Однажды сторож засмотрелся на женщину, и на Дерево села бабочка. Вскоре на нем появились гусеницы, но Колдовской лист не велел их трогать. Он сказал, что настало время исчезнуть нашему племени и появиться новому.
Гусеницы изгрызли все листья, и на ветвях Дерева повисли куколки бабочек. Когда бабочки выбрались из куколок и улетели, Дерево Жизни засохло, а мы остались. Но теперь, мы – Духи Бабочек, и я – Дух Черной Печали”.
“Жаль, что фиджиец не назвал имя бабочки, – мысленно прервал женщину Никита, – но и ты не сказала главного. Вы – племя каннибалов! И твои губы измазаны моей кровью”.
“Бабочка обращается в женщину, когда в ней кровь и плоть мужчины. Ты считаешь, что твоя кровь слишком высокая плата за обладание женщиной?”
Никита проснулся с дурной головой. Тяжело поднявшись с постели и держась за стены, он добрел до ванной. В зеркале отразилось отекшее лицо с красными глазами.
“Наверное, из-за смены часовых поясов, – подумал Никита. – Однако работа есть работа”. Он принялся чистить зубы, но занятие оказалось бессмысленным, потому что десны кровоточили так, что можно было захлебнуться собственной кровью. Пришлось ограничиться полосканием рта. Сбривая щетину на шее, Никита увидел ранку, вернее укус и все вспомнил. Вспомнил ночное видение.
Он положил бритву на стеклянную полку и присел на край ванны. Плевать на бритье. Время дорого. В слюне оборотня тропическая болезнь. Эта тварь добивается, чтобы Никита перестал двигаться, и тогда она, не встречая никакого сопротивления, выкачает из него всю кровь. Что дальше? Дальше она родит вурдалака, похожего на Никиту, а где-то в Океании появится роскошная бабочка. Прекрасная голубоглазая или зеленоглазая девушка получит эту бабочку в подарок, и вместе с ней притащит в свой дом Дух каннибала. Это прямая линия, но есть ответвление. Двоюродный брат Илья – этот чокнутый биолог возьмет на память о Никите бабочку по имени Черная Печаль, а эта женщина-оборотень сможет родить еще одного упыря, и, очень вероятно, что не последнего. Почти цепная реакция.
– Черта с два! – прошептал Никита.
Сам он не сможет вести машину. Никита вызвал такси. Нельзя ехать в такси в трусах. Надо довести задуманное до логического завершения. Отдыхая после каждого движения, Никита натянул футболку и надел брюки. Надевание кроссовок было бы запредельным напряжением, хватит домашних тапок. Теперь самое главное. Никита открыл злополучную шкатулку и хлопком загнал в нее бабочку. Сунул шкатулку под мышку, а деньги на такси в карман, и двинулся на выход. Лучше подождать такси на улице.
У входной двери лежал Нельсон. Никита никогда не видел, чтобы кот плакал. Нельсон перекрыл доступ к входной двери и рыдал, надрывно мяукая. Никита не стал миндальничать, отпихнул кота ногой, открыл дверь и вышел на лестничную клетку. Не было сил закрывать дверь ключами, и он просто ее захлопнул.
Никите пришло в голову, что лифт может застрять, и он не сделает самого главного – не остановит эту чертовщину! Как хорошо жить в старом доме на четвертом этаже! Превозмогая боль в коленях, вцепившись правой рукой в перила, а левой сжимая шкатулку, Никита вышел во двор. На асфальте лежал разбившийся Нельсон, возле него толпились бабки и детвора. Совершенно отвлеченно Никита подумал, что кот выпрыгнул через форточку на кухне.
Такси уже ждало Никиту. Потом шофер рассказывал, что мужик был не в себе, но говорил складно. Хорошо понимая недоумение таксиста, Никита сунул ему в руку все захваченные деньги и сказал:
– Вези в лес! И чтобы рядом была река или озеро!
– В какой лес? – оторопело спросил таксист.
– В ближайший, – ответил Никита, – до дальнего я не доеду.
Они ехали около часа, вначале по асфальтовым, а потом по грунтовым дорогам. Выходя из машины, Никита вспомнил, что забыл зажигалку.
– У тебя есть зажигалка или спички? – закричал Никита.
— Есть, – вздрогнув, сказал шофер и протянул ему зажигалку.
– Я ее забираю. Совсем. Возьми все деньги. На чаевые купишь себе сотню-другую таких зажигалок.
Никита выбрался из машины, и, шатаясь, побрел к маленькому озеру посреди елового леса. Сорвавшись с места, умчалось такси. Никита дошел до воды и рухнул.
Он очнулся ночью. Полная луна отражалась от спокойной водной глади озера. Не выпуская шкатулку из рук, Никита принялся собирать сучья и хворост. Силы стремительно его покидали, но он тщательно и аккуратно складывал громадный костер.
Наконец он закончил свою кропотливую работу. Чиркнул зажигалкой и отошел. Сухие еловые лапы быстро занялись, и скоро на поверхности озера рядом с мертвой луной заплясало живое пламя костра. Никита бережно положил шкатулку в огонь, пламя лизнуло его голые руки, но он не чувствовал боли. Он должен был видеть, как сгорит шкатулка.
– Эх! Медный крючок такой хилый. Надо было перекрутить шкатулку крест на крест медной проволокой! – Никита хлопнул себя ладонью по лбу.
Он так и упал в костер, прижав ладонь ко лбу. Темнокожая женщина, выйдя из еловой темени, бесшумно и легко разбежавшись, метнула копье Никите в спину. Упругое древко с тяжелым кремневым наконечником легко прошло сквозь его тело, разорвав сердце в клочья. Никита даже не успел вскрикнуть.
Покореженная огнем шкатулка распахнулась, и из пламени вылетела черная бабочка. Сделала круг над головой женщины и села на ее обнаженную левую грудь. Черная Печаль так и осталась на женской груди, приколотая, как булавкой тонкой серебряной стрелой, выпущенной из духовой трубки.
– Вот и соединились Дух и Тень! – произнес фиджиец, когда женщина и бабочка исчезли. Он подошел к костру и покачал головой, глядя на неподвижное тело Никиты.
…………………………………………………………………………………….
– Как зовут бабочку? – спросил Никита, не решаясь принять подарок.
– Черная Печаль, – ответил фиджиец.
– Не надо печали, в моем Отечестве ее избыток, – сказал Никита, возвращая шкатулку. – Это деньги за шоу бабочки, – добавил он, выкладывая девять фиджийских долларов на прилавок.
Никите повезло, он сидел возле иллюминатора, и, пока боинг летел над океаном, рассматривал нереальные острова Океании. Так удачно сложилась эта поездка!
Вставляя ключ в замочную скважину родной захламленной квартиры, он услышал радостные вопли Нельсона. Кот сидел в прихожей, а рядом в старом Никитином халате стояла… Мария, русоволосая девушка с фотографии. Никита опустился на пол рядом с Нельсоном.
– Слушай, по твоей просьбе я приходила кормить Нельсона, – как бы оправдываясь, начала Мария, – а потом перебралась к нему совсем.
– Ну, ясное дело, он еще не таких кошечек уводил. Один выбитый глаз чего стоит.
– Да? – произнесла Мария, присаживаясь возле Никиты на корточки, – Но, ты ведь кот не хуже и, наверняка, нашел там какую-нибудь смуглую бабочку. Ну, и как ее звали?
– Бабочку звали Черная Печаль, но у нас с ней не получилось романа. Я чувствовал, что дома меня ждет Светлая Радость! – сказал Никита и поцеловал Марию в губы.