Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2009
Александр Гельман. Последнее будущее. Стихотворения. – М.: Время, 2008.
“Я старый человек и молодой поэт”, – сказал Александр Гельман в интервью журналу “Лехаим”. Действительно первая книга его стихов вышла в юбилейный для драматурга год – ему исполнилось 75 лет.
Первая книга стихов – в разные времена за этим привычным сочетанием скрывалось совершенно разное содержание. Золотой и серебряный века – юношеская лирика, “Путь конквистадоров”, “Вечерний альбом”. И, в противовес адекватному по времени полиграфическому воплощению текстов, практика советского периода (“рано вам печататься, вы еще жизни не знаете”). Вот характерный пассаж на обложке первой книги Ивана Жданова “Портрет”, вышедшей в начале 1980-х: “поэт еще сравнительно молод”, хотя ему уже было под сорок. Или, как иронизировал Сергей Стратановский по поводу своих стихов в сборнике “Молодой Ленинград”: ну ведь нет же сборника “Пожилой Ленинград”…
Случай Александра Гельмана – особенный. Драматург не писал всю жизнь стихи в стол, он писал злободневные пьесы, которые становились не только театральным событием, по ним сверяли градус дозволенной критики общественных явлений, и, к удивлению, этот градус подчас оказывался неожиданно высоким. Теперь пришло время стихов, которые столь же удивительны.
Гельман признавался в интервью “Театральным новым известиям”: “Многие драматурги писали стихи. Вообще драма очень близка к поэзии, потому что и там и тут – страсти. В свое время пьесы писали в стихах. Потом это ушло, хотя и сейчас некоторые драматурги пишут в стихах. Тяга к поэзии у драматурга есть всегда. В пьесах он отстраняет себя, там действуют персонажи, а его самого как бы нет. Но этюды, которые у него появляются, пока идет работа, они после находят какой-то выход в поэзии. Стихи – это, я бы сказал, неизбежный спутник драматургии. Но это не значит, что все драматурги писали стихи. Я вот раньше их не писал. По-настоящему я начал писать стихи несколько лет назад. Думаю, это связано с приближением смерти”.
Стоит отметить еще одно глубинное сходство драматургии и поэзии – важность точного словесного попадания, короткое дыхание обеих, спринтерские дистанции, в отличие от марафонов прозы с её иной внутренней органикой. Пусть за границами лирики остается драматическое действие, а за границами пьесы – метафорические джунгли поэзии, всё равно текст пьесы и стихотворения стремится с помощью минимальных средств выразить максимально полное содержание. Поэты и драматурги – скупцы и ростовщики, прозаики – известные моты и транжиры.
Стихи Гельмана – вполне в русле зреломудрой традиции почтенных поэтов (Фет, Вяземский, Липкин). С тем отличием, что не было у этой поэзии ювенильного периода и стихотворцу некуда оглядываться и нет намерения и желания что-либо наверстывать. Гораздо интереснее рассматривать то, что имеется на данный момент – неспешно, без боли и волнения.
Глуп я был беспредельно до середины жизни,
Долго не понимая себя,
Пытался понять все на свете.
<…>
я сознаю, какое это счастье
быть, не понимая, что ты есть…
Смерть, “последнее будущее” – та точка отчета, которая вызывает к жизни стихи. “Моим стихам о юности, о смерти” – это другое; вместо романтической удаленности и острой приправы, какой смерть кажется в молодости, эта категория уже обжита, с ней свыклись, как со старой знакомой. Недаром в стихах Гельмана появляются и “Лень Исааковна”, и “Смерть Ивановна”.
Последнее будущее
согрело корни
моих голых замерзших слов,
все трудней удается из будущей смерти
отлучиться сюда, где я еще жив,
судьба уже стоит позади,
как дом, из которого я только что вышел, —
жизнь – моя родина,
смерть – моя муза.
Это удивительная книга, такой еще не было в русской поэзии. Нужно было сойтись слишком многим векторам (возраст, драматургический опыт, личность и энергетика автора), чтобы получился такой особый состав стиха, как мед в конце пира, которым поэт щедро делится с читателем.
С жизнью своей в обнимку,
как с девчонкой,
гуляю по Москве.
Господи, как хорошо нам
чувствовать близость друг друга
перед разлукой.