Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2009
Родился в 1985 в городе Кемерово. Сменил три института и несколько профессий. В настоящее время живет и работает в Санкт-Петербурге. Жанр, в котором пишет, определяет для себя как «детская литература для взрослых». Публиковался в журналах «Октябрь», «Волга–XXI век», «Нева», «Крещатик», в коллективных сборниках.
Первая половина дня
В воскресенье в первой половине дня Тимофей лежал у себя в зале на диване. Это была обычная комната, в меру прибранная, в то же время в меру неприбранная. Он лежал с книгой в руках, но если и читал, то очень уж невнимательно, и если вы бы спросили через полчаса, что он читал: «Путешествие Нильса с дикими гусями» или «Печки-лавочки», он вообще едва ли бы вспомнил, что держал в руках книгу. У него болела голова, и он думал. Пока не вошла жена и не начала говорить, продолжая прерванный свой рассказ:
– А потом я побежала в метро… Но я не успела, то есть не успевала… Но я была в самом начале поезда, то есть двери уже закрыли, но меня увидел машинист… Они открыли мне, и я села к ним… Их было двое… Володя и Володя, так они сказали…
Тимофей посмотрел на нее полсекунды, потом стал смотреть на стену и сказал:
– Володя и Володя.
– Да… сначала один сказал: Володя, и тут же второй: Володя. Очень смешно…
– Очень смешно.
Как она всегда может всему радоваться? Что с ней? Почему бы ей кого-нибудь хорошенько не возненавидеть? С какой она планеты?
– Ну что ты бурчишь? – сказала жена, – Что ты все время недоволен?.. И они позволили мне поехать с ними, только сказали пригибаться на станциях, чтобы им потом не влетело, и дали порулить…
– Порулить? Там есть руль?
Дались ей эти Володи? У него было чувство, что он старше ее, хотя ему было 20, а ей 26. Жена подошла к дивану, присела к нему и положила руку ему на лоб:
– Болит опять?
– Не болит.
– Давление смерим?
– Вот забава, нашла игрушку…
Жена встала:
– Что с тобой?
И губы вытянула. Тимофей положил книгу на пол рядом с диваном, глядя в окно спросил:
– Что с тобой?
– Просто хотела смерить тебе давление.
– В жопу смерь давление.
Это он, конечно, погорячился. Надо бы поаккуратней, она же все-таки тоже живой человек. Она же, возможно, его любит. Он, возможно. Возможно?
Жена села на кресло. И молчит демонстративно. Обратно старая-добрая игра в обидки. Тимофей даже соизволил встать и оглядеть комнату.
– Что там случилось с твоими Володями?
– Сам в жопу со всеми Володями.
– Мне правда интересно.
– Почему ты бурчишь? Бурчишь и бурчишь.
Тимофей почему-то опять занервничал.
– Мне интересно, что там произошло с тобой и с Володями. Два Володи. Ладно бы один, но их два, мне интересно.
Жена откинулась на спинку кресла. Глаза закрыла, устала, бедная, от него. Тимофей сказал:
– Расскажи.
Не отвечает. Тимофей несколько раз повторил просьбу с разными интонациями. Жена игнорирует, значит. Спокойней. Ну, поболит твоя голова, перестанет. Никаких больше запоев. Гипертония в двадцать лет. Увольте. Жена. Почему она не отвечает? Тимофей вышел из комнаты, погремел на кухне секунд десять, вернулся с ножом и уселся на свой диван:
– Я придумал, если ты не расскажешь, я буду чертить палочки у себя на руке этим вот ножом.
Жена открыла глаза. Посмотрела на него. У нее ясные глаза, все-таки она не глупа. Она, может, поумнее его будет. И симпатичная, красивой можно даже назвать без зазрения совести, серьезно, можно.
Жена сказала:
– Придумал. Молодец. Опять началось. А почему этим?
– Я думаю, получатся красивые такие черточки.
– Ну, раз красивые.
– Точно не хочешь рассказать? Мне правда интересно. Целых два машиниста, да еще и оба Володи.
– Читай свою книгу.
– Но ведь они дали тебе порулить. Со мной такого в жизни не случалось. Такой опыт исключительный. «Володя и Володя. Машинисты мира».
Не ответила. Тимофей про себя досчитал до тридцати. Сказал «ладно» и провел себя по руке ножом. Наверно, он и правда не очень умный человек. Ребенок он еще. Ну его. Появилась красная неглубокая полоска, и вправду довольно красивая, даже немного крови вытекло. Жена закрыла лицо руками:
– Прекрати. Что ты делаешь?
Тимофей настроил свой голос на спокойнейший тон:
– Пожалуйста, расскажи мне, что было дальше.
– Что ты делаешь, – открыла лицо, она не заплакала, это хорошо, – что я тебе сделала?
– Мне нужно знать, что произошло с тобой и двумя Володями.
Жена не ответила, тогда он опять провел по руке. Да, с головой у него явно не все в порядке. Раз на днях он сел на балконе на парапет, почти не держась, когда жена спала. Упадет, думал, так упадет, не упадет, думал, так не упадет. Ночь была. Зачем он ее доводит? Тимофей подождал ответа или реакции, или манны небесной, и ушел на кухню отнести нож. Жена, когда он вышел, легла на диван лицом в подушку. Тимофей вернулся и сказал:
– Извини… Я не хотел.
Жена не ответила. Он опять извинился. Еще несколько раз извинился. Уходи, говорит она. Вот так. Приехали.
– Пожалуйста, извини.
– Пожалуйста, уходи.
– Куда?
– В туалет.
– Ну что ты? Я же извинился.
– Ну что ты? Я же извинился, – обиделась совсем.
– Ну что ты?
– Что, что ты?!
– В туалет? – он опять начал нервничать. Почему он такой псих?
– Угадал, – говорит она. Вот, значит, как она. Вот. Вот так.
Тимофей пошел в коридор, обулся, вышел в подъезд, хлопнул дверью. Вышел во двор, подошел к своей машине и открыл ее. И сел в нее. И куда ехать теперь? Плохо все-таки быть идиотом. Он попытался завести. Не заводится. То ли облегчение, то ли злость. Но он ее заведет. Ни одной машине на свете он не позволит мешать ему ссориться с женой. Захочет – сам помирится, без машининого участия. Не заводится, сволочь. Ни в какую не заводится. Тимофей закурил. Вышла жена, встала недалеко от машины и говорит:
– Пойдем домой.
Возможно, она поплакала маленько. Тимофей сказал:
– Она не заводится.
А жена стоит и смотрит на него, как на больного ребенка. Да и сама – как ребенок. С родителями бы жить вам, дети. Жениться. Туда же.
– Она правда не заводится.
Стоит и смотрит. И смотрит.
– Она правда не заводится. Попробуй сама.
Стоит и смотрит. Тимофей еще раз повторил. Свою просьбу. Он вылез. Тогда жена подошла, села в машину, Тимофей наоборот зачем-то встал на ее место. Жена с первого раза завела машину. Всегда так. Все через жопу в этой жизни происходит. Она посидела немного, вылезла, не выключая зажигания. Свободу выбора предоставляет, значит. И молча пошла домой. Тимофей посмотрел на машину, закурил еще сигарету, потом подошел к машине, выключил зажигание, посидел немного, вытащил ключи. Закрыл машину, пошел домой, выкинув бычок по дороге. Нужно быть спокойней, думал он, и еще думал, что пора бы уже обед готовить, наверное, курицу сделает с луком в сметане. Только в магазин придется сходить. Да, курицу приготовит, так, как жена любит. Как Таня любит, ее ведь Таня зовут, напомнил он себе.
2006
Миша жил в Pizdopropaschinske. Это небольшой город в Мухосранской области. Ну, не настолько небольшой, конечно, чтоб уж все люди друг друга знали в лицо. В общем, город, примерно, на сто тысяч жителей. Но поскольку город располагался на пути из столицы в областной центр, здесь, как и почти в любом другом месте, можно было подхватить разнообразные венерические заболевания, хотя Мише и казалось, что все эти заболевания имеют свойство беспокоить только его. Значит, как-то Миша в очередной раз пришел к дерматовенерологу, который уже знал Мишу в лицо.
– Ох-ох-ох, опять Мишанька пожаловал, – сказал дерматовенеролог, – ну садись.
Миша сел, удивившись приветливости врача. Обычно этот лысый тип (врач, а не Миша) был нервным, поскорее пытался выпроводить, был даже груб, а один раз второпях выписал неправильную мазь.
– Что ты нам принес на этот раз, Мишаня?
– У меня какие-то красные прыщики тут, – Миша ткнул себя в пах, – чешутся как бешеные.
– Так-так-так. Ну, вставай, снимай штаны, – лысый стал оглядывать Мишины причинные. – Умгмм. Что-то ты часто меня навещаешь? Стало быть, один живешь да баб водишь?
– Ну, да, – ответил Миша. Лысый позволил натянуть штаны, Миша опять сел.
– Хорошо.
– Что это у меня? Не серьезно?
– Хорошо, все будет хорошо. А что с твоими родителями?
– Умерли. Я с семнадцати лет один живу.
– Хорошо. Очень хорошо.
Врач странно смотрел и тер ладошки.
– Что, – спросил Миша, – хорошо? Что мои родители умерли?
– А, нет-нет, – быстро проговорил Лысый, – это я так задумался. Я о своем задумался.
– Ладно, скажите уже мне, что это за прыщики? Что мне делать?
– Подожди-подожди, – оживился лысый, – сейчас я схожу за мазью, она тебе быстро поможет. Намажешь свою несчастную пипиську пару раз, и все будет хорошо, – и вышел из кабинета.
Миша ждал, ждал и думал, что это с врачом? Дерматовенеролог, бля, ну и словечко. И тип сам тоже: ну и тип, что с ним? Что это он сегодня с Мишей, как с родным? Мише это все не нравилось, но он сидел и ждал, ждал, наверное, минут десять, и по истечении десяти минут это все ему не нравилось еще больше. Неспроста себя так ведет лысый. К чему он это спрашивал? Тут Мишино внимание притянуло нечто, похожее на мусоропровод, выделяющееся из одной стены. Только дверца у этого мусоропровода была большая слишком, туда можно было бы впихнуть телевизор, большой телевизор. Миша открыл дверцу, ему показалось, что снизу из темноты доносятся голоса.
Тут дверь в кабинет открылась. Вошел врач, да так и застал Мишу.
– О, отлично, – сказал врач, – Мишанька уже сам туда собрался.
– Куда? – спросил Миша.
Тут вошел здоровенный детина за врачом:
– Сам собрался? Славно. Но я все равно ему помогу, – детина подошел к Мише и столкнул его в мусоропровод.
Миша летел вниз, в подвал летел, летел, думая, ну, так я и знал, знал ведь, что все неспроста, вот идиот, дурак ты, Миша, ну их на фиг, лучше уж пользоваться платными услугами у хороших специалистов, а то тут хоть и бесплатное лечение, но лечение у лысого ублюдка. Думая так, разве что снабжая свои мысли отборными матерками, Миша падал, труба была не совсем вертикальной, он падал и катился вниз, катился и падал, пока не вывалился из трубы. Его тут же подхватили два водолаза и поволокли куда-то в этом подвале. Ну, вообще-то, они не были водолазами, но Миша их так мысленно окрестил, потому что на них были костюмы типа водолазных, одни только лица были открытые. Они его волокли, а он пытался вырваться.
– Не рыпайся, – сказал один из них.
Но Миша рыпался, а его тащили по длинному коридору, тут было много камер, в каждой по четыре койки, в два этажа, как в поезде, еще по столу и по унитазу, там были люди, они разговаривали, играли в карты и так далее, короче – радовались жизни. Миша был не очень слаб, и один раз вырвался, заехал водолазу, но прибежал третий водолаз с автоматом, и Миша решил пойти, куда его ведут. Его завели в одну из камер. Там было два парня: один сидел, взявшись за голову, второй валялся на верхней полке со скучающим видом и пивом. Миша сел на свободную койку.
– Что это, к ебеням, такое? – спросил он.
Тот тип, который держался за голову, ответил:
– Я ничего не понимаю, ничего к чертям не понимаю, я просто выпил лишнего недавно, а потом у меня это… она казалась мне приличной девушкой… а сегодня утром пришел сюда… я ничего не понимаю, ничего, к чертям, не понимаю…..
– Заткнись уже.
– Я ничего не понимаю сам, к чертям, ничего…
Миша подошел к нему, отвел одну руку этого парня от его же головы, а сам влепил ему пощечину. Парень замолк.
– Объясни, что происходит, – сказал Миша лежачему наверху. Тот посмотрел на Мишу безразлично, усмехнулся и стал изучать потолок, как бы объясняя, что даже туда ему приятней смотреть, чем на Мишу.
– Я к тебе обращаюсь.
Тот опять не ответил.
– Ты что глухой? Ты не русский?
Этот хмырь повернулся и усмехнулся насмешливо и очень обидно со своей верхней полки.
Мише это совсем не понравилось, он сдернул парня с койки. Тот с криком упал. Миша добавил по заднице. Парень сразу заговорил:
– Я не знаю, что это и зачем мы здесь, но нас тут хорошо кормят, водят к теткам, выдают сигареты и спиртное. Только с утра ставят уколы…
Миша уселся на кровать, закурил. Тип залез на свою верхнюю полку обратно. Миша курил и думал в течение двух с половиной часов, но его не посетила ни одна умная мысль.
И тогда пришли водолазы, трое, и один из них сказал:
– Вываливайтесь, пора делать великие дела.
– Ему-то укол еще не ставили, – сказал парень с верхней койки и показал на Мишу.
Мише поставили укол в задницу. Двое держали матерящегося Мишу, один колол. Попутно Мише зарядили несколько раз, и он успокоился.
– Ну, покажи член, – сказал водолаз Мише. Миша вопросительно вылупился на водолаза, – показывай-показывай, что как барышня?
Миша помедлил, но извлек. Никаких красных прыщиков у него больше не было.
– Готово, – сказал водолаз.
И водолазы повели всех троих сокамерников по коридору. Завели в какой-то кабинет. Там на кушетке лежала симпатичная молодая девушка, голая.
– Ну, – сказал водолаз. Один только водолаз и разговаривал из троих, – кто первый?
– Я, – сказал парень с верхней полки. Он вообще оживился и повеселел с тех пор, как водолазы пришли за ними. Верхняя Полка без разговоров скинул с себя одежду и приступил. Миша распалялся, даже этот нытик распалялся. Верхняя Полка закончил. Девушка пошла в соседнюю комнату и подмылась, потом приступил Миша. Он все также ничего не понимал, но теперь это все не было так важно, ведь здесь выдавали сигареты, выпивку, по словам Верхней Полки. И эта девушка. Она так хороша.
Так оно и пошло в дальнейшие дни. Их кормили отличной едой, выдавали пиво и вино. Каждый день выводили в ту чудесную комнатку, где всегда была новая девушка. КАЖДЫЙ ДЕНЬ НОВАЯ ДЕВУШКА. Потом в душ. Миша уже забыл о своей прежней жизни и не хотел к ней возвращаться. Здесь было хорошо, спокойно, сытно, не надо было работать. Только каждый день эти уколы в задницу – больнючие.
У Верхней Полки (у него было имя – Витя – но Миша звал его “Верхняя Полка”) был небольшой загон, как он сам и признался. Так-то он был парнем ничего, но каждый день за три, примерно, часа до вылазки к очередной тетке, впадал в задумчивость и почти переставал разговаривать. Полка объяснял, что он начинает представлять, как будет выглядеть девушка, с которой произойдет случка в этот день, что ему непременно хочется угадать. Вообще Витя был немного больше озабочен, чем допускают пределы разумного, он пришел лечиться в одиннадцатый раз, когда его столкнули в мусоропровод. Это он так надоел лысому, видно, что тот решил скинуть Полку, несмотря на то, что он сиротой не был. А этот Валера – так звали нытика – Мишу как собеседник не интересовал. Валера был беспонтовый: наедался быстро, напивался быстро, трахался быстро. И плакался пьяный постоянно. Миша и Витя иногда не без удовольствия попинывали его перед сном.
Водолазы оказались парни ничего. Они выдавали на каждую камеру одинаковое количество алкоголя, и, так как здесь одно место было свободно, а Валерик пил немного, Миша и Витя напивались здорово. Только водолазы не хотели говорить, зачем здесь держат людей и когда отпустят, но вскоре Мишу это перестало волновать. Его вообще ничто не волновало до того момента, пока он не проснулся как-то раз через два месяца с очередного бодуна, не подошел к решетке и не крикнул:
– Эй, ВОДОЛАЗИКИ, несите мой пивасик! МИШАНЯ ХОЧЕТ ПИВАСИКА!!!
Пивасика не приносили. Миша закурил и крикнул еще раз:
– Господа, меня жрет бодунище, и я очень несчастен!
Тут подошел водолаз, но без пива и сказал неожиданно недобро:
– Все, закончились твои счастливые деньки, говнюк. Никакого вам больше пивасика, – и засмеялся.
Миша уселся на койку. Его сердце сильно билось, он предчувствовал что-то недоброе. Он разбудил Верхнюю Полку и рассказал ему.
– Я ждал чего-то подобного, – сказал Полка. И отвернулся к потолку. Разговор, видимо, был закончен. Да и Мише самому не очень-то хотелось болтать, он был слишком печален. Его тошнило, началась депрессия. Он был несчастен и одинок в этом мире.
Вскоре водолазы стали выводить из камер. Они выводили всех, открывали все камеры и выводили всех, и водолазов было много в этот день, и водолазов с автоматами было много. И много несчастных людей, как Миша, с похмелья. Никогда еще Мише не доводилось видеть так много несчастных разбитых людей одновременно. Ему представилось, что все страдание мира сконцентрировалось в этих людях. Примерно сотня мужиков – и все как одно целое, все всего лишь части грандиозной трагедии. Всех мучит сушняк. У всех головная боль. Ну, что вам это объяснять? Ясное дело.
Их привели в просторное помещение со множеством сидений. И с экраном. Как в кинотеатре. Только никому кино смотреть не хотелось. Но стояли водолазы с автоматами в каждом ряду. Кино поехало. Там было про Америку. Просто показывали разные сюжеты из американской истории, а голос говорил про Америку. Это было невыносимо. Но водолазы следили, чтобы никто не заснул. Они подходили тихонько и били прикладом в челюсть, если ты закрывал глаза. Миша держался и смотрел на экран, смотрел и начинал ненавидеть Америку. Это все продолжалось час или полтора, или восемь часов, или никогда не заканчивалось. Хрен с ним. У Миши мозги заворачивались в трубочку, когда всех развели по камерам. И ДАЛИ ПИВА.
– Я думал, я умру. Мне казалось, это не закончится, – говорил Валерик.
– Заткнись, – сказал Миша.
– А бабы, как насчет баб! – крикнул Верхняя Полка водолазам.
Их отвели после пива на случку, а после этого выдали водки. Много. А утром киносеанс повторился.
И потом в течение недели они смотрели это дерьмо с похмелья, а только потом получали свое пиво.
Они хотели всех надурить и просто не напиваться вечером, чтоб было легче, но дурить было некого, а напиваться хотелось. Америка была ненавистна. А на пивных бутылках были надписи: “осквернить их культуру, плюнуть им в лицо, поиметь их баб”. Эта дебильная надпись проникала в мутно-пьяные сны. Она прокручивалась в голове во время сеансов и помогала их пережить, и не казалась дебильной уже. Повторять это про себя, надеяться на это – было способом борьбы.
Но потом случилась ужасная вещь.
Однажды до самого вечера их не выводили на случку. Верхняя Полка орал:
– Что это такое?! Я уже не могу! Водолазы, вашу мать, у меня ТУТ ТАК ВЫРОС!!!
Один водолаз подошел и сказал.
– А теперь, ребятки, дрочить. Не будет больше вам ласки!
Сказал он это с таким удовольствием, что Полка не выдержал и плюнул ему в лицо.
На самом деле должны были сводить всех еще один раз, но Мишу, Витю и Валеру из-за этого плевка лишили этого раза.
Верхняя Полка вообще больше не разговаривал, хотя Миша и пытался его успокоить. Но и сам Миша лез на стены, раз даже хотел дернуть Валерика, но водолазы не позволили…
…После двух недель полового воздержания Миша был в самолете. Их еще два последних дня продержали трезвыми, и он был зол. С ним было еще несколько собратьев по тем мукам и тем радостям, по тем женщинам. Их водолазы по одному вышвыривали из самолета.
– Давай, давай. Тебя ждет служба Родине, – очередь дошла до Миши, его схватили и выпихнули. Он падал, и все еще ничего не понимал, кроме того, что внизу была Америка. Миша дернул за кольцо.
В небе были еще самолеты. Изо всех сыпались парашютисты, внешне совершенно здоровые, но на самом деле каждый из них был болен уже множеством венерических и кожных заболеваний. Множеством. Каждый из них был одержим сексом и ненавистью к Америке. А лысый врач сидел и потирал ладошки у себя в кабинете в Pizdopropaschinske. Все дело в этих его чудесных уколах, они ничего не лечат, они создают видимость. Никаких признаков с виду, но столько заразы! Теперь у него достаточно денег на старость. Можно свалить уже из этой клоаки и прошвырнуться по миру, не в Америку, конечно, может, в Европе отдохнуть? Хо-хо-хо, дерматовенеролог потирал ладони ручек.
2004
В голове багажиста
В мои планы никогда не входило работать в сфере обслуживания. К тому же за чаевые. Ты лизнул жопу – тебе дали купюру. Это не для меня, думал я. Конечно, не для меня. Я правдоруб и поборник истин – не нанимался лизать жопу кому бы то ни было.
– Посмотри, – сказала мне Сигита.
Я посмотрел.
«Носильщики багажа». Есть смены с трех до полдвенадцатого. Одиннадцать тысяч рублей плюс чаевые. Сигита-то, само собой, все это дело романтизировала. Я в золотых лучах таскаю чемоданы, улыбаюсь туристам и получаю валюту. Не поддавайся, Женя. Ты прирожденный тунеядец. Нельзя. Но я же должен заработать денег. Две сломанных пломбы. Потом передний резец сточился, потому что мы со Стасом, моим соседом, сощелкали столько семечек, сколько вам и не снилось. Мне самому никогда не снятся семечки. Этот предмет не достоин моих снов. Лично мои сны закрыты для семечек, им туда не проникнуть, уж будьте уверены! Я презираю семечки, если вам интересно. Я собираюсь внять просьбе Димы Булатова и не сдерживать себя в выражениях. Драл я эти семечки в хвост и в гриву! Они испортили мне передние зубы, и теперь я должен работать. Хотя дело не только в зубах. В моей простате. В моей чертовой простате, я должен отработать полгода, взять кредит и вылечить ее раз и навсегда. Или взять кредит и снять кино. Что дороже: искусство или моя физическая оболочка? Я должен снять кино до того, как мне исполнится 24, вот в чем дело. Мне все осточертело, я хочу быть молодым и признанным гением, плевать я хотел на все остальное. А еще дело в том, что пора бы уже подумать о детях. Хотя – это позже. Но с другой стороны, если я еще буду это откладывать, у меня не останется ни одного сперматозоида, способного оплодотворить яйцеклетку. И еще у моей девушки – Сигиты – у нее неполадки со здоровьем. Она стала нервной и не может находиться одна, у нее учащенное сердцебиение. Так что не скуки ради я покупаю «Работу и зарплату», зарубите это себе на носу. И никаких шуточек по этому поводу, если надо будет, я подпишусь на это издание и не спрошу вашего мнения. И глазом не моргну, пока не найду лучшую работу в мире.
«Возраст 18 – 27 лет, приятная внешность, базовое знание английского».
– По-твоему, у меня приятная внешность?
– Ты очень красив.
– Как сукин сын? Как Михайло Фрузенштерн?!
Я не помню, что она ответила. Я вообще не нанимался бесплатным диалогистом, оставьте меня в покое. Мне глубоко насрать. Что за бредовая фраза? Я должен думать о стиле. Кто выдумывает все эти выражение? Да ладно, вам прекрасно известно, что я не ошибся, а специально так сказал. Доверьтесь мне, я мастер по этой части, знаю, когда надо сесть в лужу, а когда воспарить. Ну, так вот.
– Базовый, – это какой?? – спрашиваю у Сигиты, мой голос нарисовал для нее в воздухе два вопросительных знака. Не надо считать это пустым хвастовством, я вам так скажу. Я у нее спросил, и в моем голосе прозвучало два вопросительных знака, я так умею. Может, это понты, но я писатель. Вот что я скажу: я писатель, а поэтому мне и в жизни надо быть бдительным каждую секунду, в игре крупные ставки. И всегда заботится о стиле. Но Сигита срать хотела на мой стиль. ОНА НЕ ЗАМЕТИЛА моего писательского мастерства в моей манере разговаривать в этот момент. Сказал бы «в манере вести диалог», но я не нанимался вам бесплатным диалогистом, как я уже сообщил. Если я захочу стать диалогистом, пойду работать на сериал и буду две тысячи баксов в месяц делать. А душа моя отправится прямехонько в Ад. Сигита бы хотела, чтобы у нее был парень, который мог бы сводить ее в ресторан. Вернее, чтобы Я мог сводить ее, мог быть ей опорой. Неужели ей не достаточно того, что я считаю ее самой красивой женщиной на свете?
– Базовый – это твой, – вот что она сказала. Польстила мне, чтобы я водрузил себе на шею заботы о нашем очаге.
Она сказала мне, что напишет мне все слова, которые мне надо знать, чтобы быть багажистом высшего уровня. Чтобы быть багажистом-ниндзя. Чтобы рвать других багажистов. Я попросил, чтобы она написала по-английски и по-русски. Чаевые – типс, багаж – бэгидж, или лучше – лэгидж.
– Ладно, – говорю я.
Оркестр. Музыка. Е. А., Писатель и Просто Хороший Человек, отправляется работать!
И я приехал в гостиницу.
Может, если бы я не понравился девушке, с которой проходило мое первое собеседование, меня бы не взяли. Но она так на меня смотрела, как будто хотела съесть. Я понимаю ее, здоровый приятный парень 22 лет, мой голос любят женщины, разговор по телефону со мной заставляет их ссаться кипятком. Я здоров и красив, красив и здоров, если только можно назвать здоровым человека, который после пивной пьянки может сходить 22 раза за ночь в туалет. За каждый прожитый год я расплачиваюсь ложным позывом в туалет. Такая у меня валюта. Такой валютой я и буду давать вам чаевые. Стоп. Я и унитаз. Смертельный бой. Моя простата, моя мочеполовая система против того, чтобы я пил от 6 до 10 литров пива за день. И что, я должен ей поддаться? Не могу ей поддаться, потому что я думаю о стиле. Потому что у меня рост немного выше среднего, шняга немного длиннее среднего и интеллект немного развитее, чем у среднестатистической обезьяны. Если я не буду писателем, если я не напишу Серьезный Роман, Великий Русский Роман, о котором – мне это известно – мечтает каждый встречный, ведь в каждом встречном сидит латентный графоман. Если я это не сделаю, все провалиться. Мне придется покончить с собой, как это сделали Владимир Маяковский и Геннадий Шпаликов. Шпаликов бы не зассал, если бы смог дописать роман. Его бывшая жена себе преподает, а он, я уверен, Лучшее и Худшее, что Было В Ее Жизни – мертв. И мне тоже, может, придется Застрелиться и Повеситься. Или спятить, отчего впрочем, при любом развале, может, и не удастся спастись. Но если мне удастся, тогда все будет иначе. Тогда, ребята, пеняйте на себя. Тогда-то я спляшу.
– Вы можете рассказать о себе на английском?
– На английском?
– На английском, конечно, – (ГОСПОДИ, ИДИОТ, НУ НЕ НА РУССКОМ ЖЕ И НЕ НА КИТАЙСКОМ?!), – давайте. Расскажите.
И тут я как в школе, на экзамене в третьем классе. Хотя в те поры я еще немного знал его, я был с ним не в таком разладе.
Уже пять лет прошло, как я закончил школу и не занимался английским. Пять лет коню в жопу. Май нейм из Евгений Алехин, айм 22.
(БЛЯДЬ, МНЕ УЖЕ 22, И ЧЕМ Я ЗАНИМАЮСЬ?)
Ай вос борн ин Кемерово. Ин Москов айм ту еарз. Ноу. Ту виз э хаф.
Да не знаю я английского. Русским языком я овладел, английским нет. Зато я знаю машинопись (опять-таки только на русской раскладке клавиатур), вот что я мог ей предложить. На хера багажисту знать машинопись?! Как тебе это поможет дотащить чемодан?
– Хорошо, – сказала девушка. Не для того она сказала «хорошо», чтобы оценить мое знание английского на 4, а для того, чтобы прекратить этот жалкий цирк.
– Достаточно, наверное?
– В общем, знаете на таком уровне. Ми-ни-мальном.
Тут я посмотрел в сторону. Не на ее. Вот она: Ольга, так она представилась. 25. Тощая, как селедка. Я смотрю в угол. Я бы, возможно, мог ее драть в хвост, как говорится, и в гриву. Знаю, что я уже щеголял этой фразой, просто захотел еще раз использовать. Сыграть на разнице. Сейчас заговорю о высоком. О том, что у меня есть любимая девушка. У меня есть любимая девушка, которой я планирую не изменять. ПЛАНИРУЮ. Не изменять. Так что я смотрел в сторону, мимо похотливой, но в чем-то симпатичной селедки. В чем-то. На хер мне не упал этот праздник, если к моим услугам в любую ночь, когда я этого пожелаю, Самая Красивая Женщина В Мире.
Ольга. Вернемся к ней. Вот что она говорит:
– Тебе придется, – перешла на ты, лиса, – еще переговорить с директором службы приема. И, если все будет хорошо, то до встречи.
И я пошел ждать директора службы приема. Полчаса. Ну его? Свалить? Нет, смотри по сторонам. Приглядись, подумай, тут славно, в этой гостинице. Смотри по сторонам и назад смотри и убей всякого, кого встретишь, если встретишь будду, убей будду, если встретишь патриарха, убей патриарха… Как там дальше? Спокойно, приглядись… Одни иностранцы. Кэн ай тейк йо лэгидж, плиз? Улыбочка. И пять баксов чаевых. Хэв э найс дэй! И еще червончик. Буду рубить капусту.
– Здравствуйте. Я Оксана. Простите, что заставила вас ждать.
– Да ничего страшного. Женя.
Да она же моя ровесница! Директор службы приема.
Мы поболтали пятнадцать минут, я еще раз ей прочитал сочинение на худшем английском, который ей доводилось слышать. «Кто я». Эту мадам я не интересовал как мужчина, поэтому в ее глазах появилось сомнение. Нужен им такой багажист? Но потом я рассказал ей, что учусь в институте кинематографа, и ее оценка стала чуть выше. Она меня расспрашивала об «этой интересной профессии». Учусь, и мне нужна работа во второй половине дня.
Я снова на работе. Меня приняли.
– По поводу чаевых, – сказала Оксана, – я спрашивала у ребят. Говорят, что выходит от трех до восьми тысяч.
– Хорошо, – ответил я. И отправился домой. А назавтра уже надо работать.
Недавно из зеркала на меня глянул 22 летний мужик, по лицу которого было видно, чем он занимается ночами. Дринкингом, само собой. Да этот мужик (я) выглядел на 29, просто я знал, что ему 22, и даже это слишком много. Мне исполнилось 22 месяц назад, и пришло время задуматься о прожитом. У меня нет высшего образования и опыта работы. Нет ничего, кроме комнаты в общежитии на время обучения, компьютера (правда оперативной памяти теперь – хоть жопой жуй!), девушки, простатита и моей паранойи. Стас (сосед мой) обожает рассказывать эту историю, как я порезался о консервную банку и плакал, что умру от СПИДа. Просто я был с похмелья – был ранимый. Я расплакался, как девочка, у Сигиты на плече, но этого больше не повторится. Синька может погубить меня, а может не погубить.
«Мне 21 год, но скоро уже будет 22, что для меня странно. Видимо, как было 16, так исполнится и 40.
По характеру я вспыльчив, но отходчив. Близкие считают, что я ипохондрик, потому что я чешусь от синтетики, почти не говорю по мобильнику во избежание рака, мою куриные яйца перед тем, как пожарить яичницу, читаю медицинскую энциклопедию перед сном и раз в полгода сдаю анализы на сифилис, гепатит и ВИЧ. Плохим или злым человеком, слава богу, никто меня не называл. Еще с детьми неплохо лажу, вроде бы. Потому что семья была большая. Люблю, книги, написанные от первого лица и длинные кадры».
Всего два месяца назад я с этого начал свою автохарактеристику, когда собирался в тихую свалить со сценарного факультета на режиссерский. Когда я писал, мне был 21. И тут мне уже 22. Я написал эту безделицу, а на самом деле изобрел машину времени. Вот, в чем штука. Ладно, я зря старался, на режиссуру меня не взяли, этого я не предсказал, зато предсказал свой день рождения. Игорь Маслеников (Автор Лучшего Сериала О Шерлоке Холмсе!) сказал мне, что у меня прекрасное чувство юмора и стиля и что я отличный писатель, а как я вышел из аудитории, впиздюрил мне двойку за самый главный экзамен. А Мне Уже 22, вашу мать, и ни богатств, ни славы, ни хрена.
Просто ты можешь сломаться, если у тебя нет денег, и ты пьешь. Главное не сорваться, ИНАЧЕ ВЫ УВИДИТЕ АД НА ЗЕМЛЕ. Черт, мне исполнилось 22. Бертолуччи уже снимал кино в этом возрасте. Он был младше, чем я сейчас, когда начал снимать, а я еще не снял ни минуты. Время уходит, осторожнее. После трехдневной пьянки на мой день рождения у меня осталась только гипертония и чувство вины, что у Стаса украли ноутбук, а у меня ничего не украли. День рожденья был мой, и лучше бы украли что-нибудь у меня. Но огромный калмык унес ноутбук Стаса в неизвестном направлении. А еще я хотел подарить себе роман на день рождения, но я его не написал. Я даже не добил сценарий, мог ведь, но не сделал этого. Ладно, ненавижу, когда кто-то ноет насчет своей писанины. Заткните мне пасть. Но, собственно, теперь у меня будет работа. Так я думал.
Я думал так, а мой хитрый мозг меня подставил. Сука! Он все продумал. Мой мозг хочет покоиться в голове тунеядца, он не хочет, чтобы я работал. Он не дал мне спать. Мы ночевали не в общаге, а у Сигитиной мамы, поэтому у меня не было возможности с кем-нибудь напиться, и я просто маялся всю ночь перед компьютером. Прочел «Фореста Гампа». Дрочил, все знают, чем занимаются писатели. Я, например, когда пишу, не даю себе подрочить, пока не допишу две-три страницы. Так я могу писать что-то и дважды прерывать для онанизма. Так что можете рассчитывать, на каком промежутке я этим занимался, но я вам не советую.
Суть одна. Перед первым рабочим днем я не спал ни одной минуты.
Утром я спустился в Ад на двадцать пять минут и вышел на станции Павелецкой. Каждый день час на метро. Каждый. День. Час. На. Метро. Ненавижу метро. Я его ненавижу за то, что меня там все время спрашивают:
– Вы выходите?
А я, во-первых, не обязан разговаривать с незнакомцами, а, во-вторых, не хочу рассказывать им, где я выхожу. А тут мне, человеку с вымотанными от бессонной ночи нервами, опять под руку попался такой умник, который спросил:
– Вы выходите? – и даже руку на плечо положил. А зачем руку класть мне на плечо? Вы, может, тоже играли в детстве в такую игру, когда кладешь человеку руку на плечо и спрашиваешь:
«Ты знаешь, чем отличается крокодил от пидораса?»
«Чем?» – спрашивает бедный наивный албанский юноша, ваш собеседник.
«Тем, что крокодилу нельзя положить руку на плечо!» – отвечаете вы коварно. Поэтому я сказал этому челу в поезде метро, скинув его руку с моего плеча:
– ВЫХОЖУ. ВЫХОЖУ.
И вышел на Павелецкой. Я жил тут неподалеку раньше с девушкой, уже прошло два с половиной года, как мы расстались. Блядь, да сколько я уже торчу в этой вонючей дыре, имя которой Москва? Что теперь случилось с моей бывшей девушкой? Она вышла замуж за сына редактора. Сын Редактора, парень, наверное, даже на год младше меня. Я видел его однажды, один год и девять месяцев назад. Придется сделать лирическое отступление.
Это было в Доме Художников, на «выставке интеллектуальной литературы». Я, Стас Иванов (Писатель Стас Иванов, также известный как Зоран Питич, Второй (После Меня) Писатель Современности, а не мой сосед, которого я называю просто Стасом), Сигита и Инна Амирова. Мы приехали забрать Книгу, а Сигита с нами за компанию. Господи, как я ждал этой книги, хотел увидеть себя напечатанным! Я раскрыл ее и увидел, что Редактор вставил туда мои рассказы правлеными. Я стал грызть эту книгу зубами.
– Виталий, ты ПИДОРАС! – закричал я на Редактора.
Он стоял среди всех этих стопок книг. Сборники, в которых издавались лауреаты и финалисты премии «Дебют». А сзади, за спиной у него, стоял его сын.
– Ну, зачем! Зачем так делать! На хуя?! – кричал я. А Сын Редактора стал брыкаться, хотел, понятно, заступится за отца. Хотя отец бы его мне накидал, в нем веса в полтора раза больше. И так мы орали там друг на друга. Стас Иванов сказал, что мог бы помочь мне накидать Редактору. Он его не любил. Но до этого не дошло.
Просто редактор, Виталий, сучонок, опубликовал мои рассказы в том виде, в котором их исправили для журнала «Октябрь». Я не знаю, кто их там правил, мне не хотелось идти ругаться, это было давно, и я боялся, что при встрече снесу этому человеку башку, и меня посадят в тюрьму, а там меня отдолбят. Поэтому могу ему (ей) передать только одно: «ИДИТЕ НА ХУЙ». Если это женщина, то извиняюсь за грубость выражения. Просто, я вас заочно ненавижу, как и всех остоебеневших мне кретинов, которые считают себя умнее других.
Ладно. Так вот. Редактор сначала мне сказал:
– Алехин. Ты ничего не понимаешь. Тебя правил лучший редактор в городе.
Липа, скажу я вам. Я даже не уверен, что он знал того человека, кто меня правил. Виталик вытащил это из своей головы наугад. Я облил его в ответ матерным поносом. И тогда он закричал:
– Ты еще придешь ко мне и поблагодаришь меня, как Рясов! Он через два года только понял и сказал мне «спасибо» за то, что я его редактировал!
И другая линия его защиты, которая к первой отношения не имеет, но должна была вымолить прощение через лесть:
– Алехин, тебя ждет великое литературное будущее! Какая тебе в пизду разница?! – так и сказал, спросите у Сигиты или у Стаса Иванова.
На том и разошлись. То есть меня еле отволокли оттуда, изрыгающего ругательства во все стороны. Вышли на улицу, и я швырнул книгу «День святого электромонтера» – сборник короткой прозы финалистов конкурса «Дебют-2004» – о стену Дома Художников. Книга ударилась о дом, отскочила. В рассказе «День святого электромонтера» поменяли два абзаца местами, просто этим броском я хотел вернуть абзацам свои законные места, только и всего. – За каким хером вы их поменяли, кем бы вы ни были?!! – Но Сигита схватила книгу и больше мне ее не давала. Мой план не удался. Абзацы остались на неправильных сидениях. Через дорогу был бар, и Стас Иванов предложил туда пройти. В тот день я единожды видел Сына Редактора.
Будущего мужа моей бывшей девушки.
Так что меня предали, это как если бы бывшая девушка Штирлица вышла за фашиста.
Поэтому, теперь, когда я шел в гостиницу, вспоминая все эти дела, написал бывшей девушке смс-сообщение, в котором спрашивал, правда ли она вышла замуж за этого человека, за сына Злого Редактора, испортившего мне Счастье Увидеть Себя Любимого Напечатанным в Книге. Или же Зоберн меня обманул. Пошутил, и у нее другой муж, а не сын моего Редактора от Лукавого. (Зоберн, кстати, – это еще один писатель, наплюйте на него, я их много знаю, писателей, на самом деле каждый человек – писатель, и только мне пророчили «ВЕЛИКОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ БУДУЩЕЕ»). Ответа на мою смс я до сих пор не дождался. Как, впрочем, и не дождался Литературного Будущего.
Ладно, я пришел на рабочее место. (Если не заметили, теперь я вернулся к основной линии, в которой описываю опыт работы багажистом, – не ссать, держать одновременно несколько линий мне по силам.) Я прошел на территорию гостиницы. Туда, где только для персонала. Оксана встретила меня, отвела в раздевалку, я надел форму.
– Раньше в любой день нужно было носить пиджак, но теперь мы позволили багажистам в жару работать в футболках.
А была жара. Было пекло, настоящая жара, как будто Ад вырывается все ближе к поверхности с каждым днем. Ад такой, коварный, он все время ходит за мной по пятам, но Оксане до этого дела никакого. Она подвела меня к парню в костюме, который был младше меня на пару лет. Ну, само собой, парень, а не костюм был МЛАДШЕ МЕНЯ. Сечете?
– Это Саша. Менеджер. Он сам был багажистом, он тебе сейчас все объяснит.
И он мне все рассказал. Я стою в дверях. У самого входа в гостиницу и улыбаюсь, там есть специальная кафедра. Я должен был улыбаться и приветствовать людей на всех языках, которые мне не мешало бы знать: русском и английском. Он дал мне листок А4, на котором было написано, как я должен себя вести. Текст не настолько интересный, чтобы я его стал сейчас пересказывать. Еще он сказал:
– Почитай пока. Там еще есть журнал учетных записей под кафедрой. Его тоже полистай и поймешь, зачем он нужен. Когда будет клиент, я тебе покажу, что к чему.
На полке еще были ручки, бумага, книга Ника Перумова, которая явно уступала журналу учетных записей багажистов по своей художественной ценности. На журнале было наклеено несколько наклеек, которые прилагаются к жвачкам и надпись: «Superбагажисты». Я, не отрываясь, прочел журнал от корки до корки. Вернее, отрываясь только для того, чтобы говорить каждому заходившему:
– Доброе утро!
Или, если это был иностранец (их сразу видно, они улыбаются как полоумные) говорил:
– Гуд монин!
В журнале же в основном были записи ребят, которые раньше были багажистами, двое из которых поднялись, а двое уволились. Теперь же пока я был единственным новым багажистом, и в ближайшие два дня обещали взять еще троих. Записи в журнале были такого типа:
«Из номера 405 оставили два чемодана в камере хранения. Один большой, с ним осторожнее. Сергей».
Но не все. Были и очень интересные для меня записи, например:
«Этот француз сегодня дал мне на чай 22 бакса. Я радостно схватил их и пошел от него скорее, но он нагнал меня, положил мне руку на плечо и сказал: Сори. Итс май. И с улыбкой забрал двадцатку, оставив мне, черт, 2 доллара. Саня».
Или:
«А мне один русский человек сегодня дал на чай 4 рубля 50 копеек. Когда-нибудь я скажу одному такому все, что думаю. В последний день работы…. Рома».
И еще кто-то из них все время дописывал комментарий: «Забурел?!» Который, видимо, выражал силу впечатления от прочтенного послания.
И было одно душевное письмо, которое написал этот самый Рома перед тем как уволиться, письмо я не буду пересказывать, поскольку это чужое произведение, которое можно поставить в ряд с некоторыми рассказами старика Эрнеста.
Ладно. Первыми были две пуэрториканки, возможно лесбиянки, но приятные, несмотря на это. Хотя я гомофоб, я против пидорасов, я их просто не люблю и хочу, чтобы разврат исчез с лица земли, и чтобы все занимались сексом в презервативе и только в миссионерской позиции, но по восемь раз в день. Опять заболтался. Я оттащил пуэрториканкам чемодан, и стал спускаться по лестнице. Я стеснялся стоять в ожидании чаевых с лыбой на лице, как Тим Рот. И через два этажа я почувствовал руку на плече. Это была более приятная рука, чем у мудака в метро.
– Итс фо ю.
И одна из пуэрториканок протянула мне деньги. Сто сорок рублей. Самые большие чаевые в моей жизни, вот что я вам скажу. Первые и самые крупные.
– Сэнк ю вэри мач! – ответил я и пошел на свое место.
Говоришь «багажист» – подразумеваешь: «обезьянка в мундире». Говоришь «обезьянка в мундире», подразумеваешь «багажист».
Потом я оттащил еще пару чемоданов, за которые не получил ни рубля. Старые подлые иностранцы. Потом-то Сигита мне объяснила. Они с ее мамой были богаты, когда Сигита была подростком, и разъезжали по заграницам. И ВСЕГДА, говорила она, багажисты стояли в дверях и ждали чаевых. Я пообедал. Не так вкусно, как я ожидал, но неплохо. Суп, толченая картошка с курицей, компот. Вонючий советский компот, и это пятизвездочная гостиница?? Потом я стоял за этой подлой кафедрой, когда подошла Оксана и сказала:
– Женя, улыбайся. Улыбайся, Женя. Ты что, охуел? Ко мне заходил директор и сказал, что он, заходя сюда, поздоровался с тобой, а ты с ним – нет! Я не знаю, что делать. ЗДОРОВАЙСЯ СО ВСЕМИ… И почему ты не побрился?!
Сейчас я пошлю вас всех в жопу и уйду.
– Выпало из головы. Надо было напомнить.
– Может, я должна тебе напоминать мыться и чистить зубы?!
– Нет. Это я делаю автоматически. Есть привычка.
– Ты не смог догадаться, что надо побриться.
И я здоровался со всеми. В жопу. Если у вас осталась хотя бы частичка уважения ко мне, вы не правы. Иногда секретари просили меня с бумажкой подняться на пятый этаж, там женщина, которая называла меня ласточкой, ставила печать. Я спускался в подвал, там женщина, которая ничего мне не говорила, ставила печать, и я возвращался на свое место. Я лучше целый день бы ходил на пятый этаж и в подвал, там не надо улыбаться, как кретину.
Успокойся, Женя. Ты же не хочешь опять ходить на массовки? Или ты хочешь пойти работать рабочим на сериал “Солдаты”? Уж лучше массовки. Массовки?
– А что вы снимаете тут?
– Сериал «Татьянин день».
– Татьянин день. А мы его три месяца смотрим. Так что они поженятся?
– Я не знаю. У меня нет телевизора.
– Как не знаете. Снимаетесь и не знаете?
– Ладно. Просто нам нельзя рассказывать. Но вам я скажу по секрету. Вы никому не расскажите? Тогда слушайте сюда. Он на самом деле изменяет ей, хотя и они женятся. Но потом она узнает, что у него есть любовник!
– ?
– !
Я играл в стольких вонючих сериалах, что поделом нассать мне в башмаки. Еще в передачах. Я был маньяком, который убил своих родителей и свою девушку ножом, а собачку кухонным молотком. Я убивал несуществующую собачку 35 дублей, и получил за эту роль всего тысячу. Я был гопником, который поджег негра и получил 1200. Я нищий человек. Теперь я багажист. Я червяк – разрежьте меня пополам, и будет 2 червяка.
Русская дала мне 10 рублей, и рабочий день закончился. Я выпил литровую банку “Балтики 7” по дороге домой. Вкусно. Это реклама, дорогая “Балтика”, будет секундочка, вышли мне немного денег (67628038 9006457027 – номер моей карточки, маэстро, сбербанковская), и я готов расхваливать тебя. Десять-пятнадцать тысяч рублей за лучшего писателя современности не такая большая цена, ведь правда? Нет, я не продамся, мне твои деньги не нужны! Нужны. Они мне нужны.
Сигита расстелила мне, и я пытался спать. Я хотел спать, но не мог. Напиться? Не пей. Я промучился до восьми утра… Сигита спала. У меня уже начинались глюки. Меня абсолютно не волнует внешняя фабула, меня волнует только то, что в голове у багажиста. У одного – меня. Вот в чем дело. Я бы хотел, чтобы все это было вам известно, когда вы разбогатеете и будете думать, сколько дать на чай. Я разбудил Сигиту. Я спячу – две ночи без сна, какая работа? Меня еще не успели оформить. Ерунда. Я разбудил ее и спросил:
– Ты обидишься, если я не пойду на работу?
Конечно, ведь ты должен тысячу Доктору Актеру, тысячу Теплыгину, 3000 Стасу Иванову. Конечно, мне будет обидно.
– Я не обижусь. Это твое дело.
– Правда?
– Я правда не обижусь. Спи, пожалуйста.
Прости меня. Я не выдержу этого. Потом к нам постучала Сигитина мама:
– Женя! Ты почему не встаешь?! Тебе же на РАБОТУ.
– Мама! Он СЕГОДНЯ не пойдет! – сказала Сигита.
– Ты очень добрая, – сказал я.
Слишком длинным был тот единственный день, в который я работал. Я уснул в один момент, как только перестал быть рабочим человеком.
2007