Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2009
Родился в 1944 году в Саратове. Кандидат физико-математических наук, доцент кафедры высшей математики. Автор многих статей, эссе, памфлетов, рассказов. На сцене саратовского драматического театра и киевского академического молодого театра шли его пьесы-сказки для детей. Два издания выдержала книга “Записки пьющего провинциала”. Публиковался в журнале “Волга”. Живет в Саратове.
Любовь и морковь
Посвящается юности
Типичный случай – им по 18, и они любят друг друга. Оба студенты одного вуза и одного факультета, но разных потоков. Так что даже как бы разных факультетов, что на учебное время укорачивало число встреч. А видеться во всех смыслах хотелось, а расставаться – нет. Первое долгое свидание – в колхозе на летней отработке. Но вокруг постоянно люди, свои, конечно, в доску, но нет ничего надоедливей, чем постоянство. Хотелось романтики и только вдвоем. Очень. Уехать куда-нибудь? Например, на море!
Морей, кроме двух чисто внутренних – Балтийского и Черного, тогда для жителей европейской части СССР не существовало. Первое, песочное – было для богачей, второе, галечное – для бедняков. Первое – курортное, второе – тоже путевочно-санаторное, но в очень большом остатке – для “дикарей”. С рюкзаками и палатками, сухарями и консервами на небыстрых поездах, на машинах-развалюхах, мотоциклах и велосипедах, как один человек, весь советский народ совершал летний хадж в солнечную Мекку – за сто рублей на берег самого синего в мире Черного моря его.
В любовном тандеме я крутил передние педали – и мое дело было рулить, а ее – в такт усиливать напор продвижения. Друзья-сокурсники – их звали Фан, Бессоныч, Хил и Тишка – заработали помощниками комбайнеров на подшефных колхозных полях по 120 р. отпускных. Мы с любимой в другом колхозе токовали по вечерам, а на мехтоку в дневное время на двоих налопатили шиш да маленько. Но в поход на море собрались тоже. По-разному.
У Любимой уехали на отдых в те края родители, и настойчиво звали утомленную сельхозтрудами праведными доченьку присоединиться. У меня была коллекция марок, один альбом из которой, “Политические деятели мира”, для меня особой ценности (по сравнению с любовью) не представлял. А филателист Эдик Маслов, первый в моем поле зрения здоровый мужик с наманикюренными пальцами, непрерывно поэтому цитировавший Пушкина – “быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей”, – давал мне за него ровно 120 рублей. У Эдика не было “горя от ума” (Грибоедов), и посему водились лишние деньги. Так что я легко вписался в коллектив кморюплавателей вступительным взносом.
Пункт назначения легко был выбран по родительским координатам – город-курорт Геленджик. Куда мы и отправились вшестером в прицепном плацкартном вагоне всей шлеп-компанией. С домашними пирожками и портвейном “777”, к которому мы дружно переходили, исходя из привходящей скромности будущей жизни. На всякий случай, тут же в купе, мы накладыванием дланей поклялись не употреблять (не более чем на месяц!) крепких алкогольных напитков, ритуально изорвав специально отклеенную этикетку “Московской особой”.
Постоялое место на окраине “Мекки” (нашим единственным условием была дешевизна) нам, парням из нашего города, забронировали предки Любимой. Хозяйкой ангажированной комнаты оказалась жердеобразная некрасивая гречанка лет тридцати Марула Ставроди, которую в соответствии с ее прейскурантом мы звали Марула Полста-вроде. При всей напускной строгости, она была крайне добра и смешлива, мы ей нравились, и она любила с нами поболтать о том – о сем, осторожно потчуя северных красавцев терпким домашним, крепленым табаком вином, сильно подкрепляя этим действом наш скудный бюджет. Из курса греческого языка, который она нам, любя, преподавала, я запомнил только счет до десяти – эна, диа, триа, тесера, пеенди, экс, офто, эхто, энея, дека, или что-то в этом роде. Комната была большой с окном в палисадник – две полуторные кровати и диванчик. Мы бросили жалкий жребий свой, и спальные места распределились так: на кроватях валетом я с Тишкой, Хил с Фаном, на диванчике – везучий Бессоныч, держатель общей кассы, человек непреклонной воли и сосредоточенного самосознания.
Целую неделю мы плескались в невысоких волнах Черного моря, ели дешевые овощи и фрукты, обедали в еще более дешевой забегаловке самообслуживания, и, не успев устать от однообразия свободной жизни, потянулись к перемене мест. Сначала это были места не столь отдаленные.
На седьмый день под руководством Тишки мы мужским составом (Любимой хватило ума!) пошли в пробный пионерский поход на Толстый Мыс. Геленджикский залив был природой огорожен двумя мысами: западным – Тонким, и восточным – Толстым. Тонкий мыс был окультурен, на нем росли реликтовые сосны, и среди них разбит городской парк. Толстый Мыс был дик и неухожен, располагался вдали от городских построек, и нормальные люди туда не ходили. Ненормальные тоже. Мы пошли. Пошли налегке – в плавках и сандалиях, без еды и питья, так как с нашим атаманом не приходилось тужить в присутствие любого жилья и даже одинокого странника. Сердобольные (и не) граждане снимали с себя последнюю рубаху, чтобы удовлетворить скромные потребности в пище и воде белокурой бестии с грустными серыми глазами, который нес такую ахинею, что незнакомые люди поголовно впадали в благотворительную кому. Мы привыкли к этому первобытному коммунизму, и если, как пелось в песне, “шеф давал нам приказ, мы шли в Кейптаун”.
Толстый Мыс был необитаем оттого, что к морю подходил крутым обрывом довольно большой высоты, а прибрежная каменистая полоска метровой ширины не позволяла даже найти места для загорания. Вот по ней-то мы и прошагали часа два, не встретив не единой души. Когда нам по молодости и душевной простоте захотелось пить и есть, внимательный к чаяниям членов отряда командир остановился и, указав на тонкий ручеек, где-то наверху пробивавшийся из практически отвесной стены, сказал: “Здесь мы и проведем восхождение к резервации белых людей, мирно пасущих свои тучные стада. Там мы будем есть мясо и пить молоко. И то, и другое – парное!”
И мы цепочкой полезли вверх по осыпающемуся обрыву. Первым до источника влаги дополз Тишка. Он подставил ладошку, набрал в нее несколько капель, слизнул их сухими губами и возопил: “Чище этого боржоми нарзана я не пил!” Я подполз вторым, повторил ритуал командора и чуть не помутился разумом – по всем признакам запаха и вкуса мы впервые в жизни отпробовали мочу!
Поддерживая хохму, я сделал лицо и сказал “вах-вах!” следующему жаждавшему. Третий, а за ним и четвертый вступили в розыгрыш. Пятым был иссохший на солнцепеке Бессоныч, который набрал полную пригоршню и выпил ее залпом. После чего заорал нечеловеческим голосом и начал забрасывать нас камнями. С одной стороны он поступил правильно, а с другой нет: нельзя рубить сук, на котором сидишь, нельзя кидаться камнями, на которых лежишь! Бессоныч с визгом скатился прямо в морскую пучину. Там, матерясь, он промыл рот и расцарапанное пузо, и еще полчаса мы ждали его на вершине, прямо у лошадиного стойла, и являвшегося источником живительной влаги.
Слава Богу, плато представляло собой совершенно безлюдную виноградную плантацию. И сориентировавшись по солнцу, мы вышли на большую дорогу, набив по пути животы бесхозным недоспелым виноградом. На дороге стоял огромный фанерный щит, на котором толстенными буквами красовалась надпись: “ОСТОРОЖНО – ФИЛОКСЕРА! САД ОБРАБОТАН ЯДОМ”.
Мы мужественно, без скупых слез попрощались друг с другом перед неминуемой смертью, но на всякий случай вставили себе по два пальца в рот. И что бы вы думали? Черный ангел даже не задел нас своим крылом!
Перемену на места более отдаленные придумал все тот же вездесущий Тишка. “Ребята, а также девчата – вскричал он, – есть уникальная возможность практически на халяву морским путем доехать до Сочи и обратно! Я уже обо всем договорился”.
Тотчас за какие-то копейки были куплены палубные билеты на супер-дизель-электроход “Россия” (и он, и его аналог – круизный лайнер “Адмирал Нахимов” были перекрашенными трофейными теплоходами, и один из них, путаюсь, который, скромно назывался прежде “Адольф Гитлер”). Палубные билеты – это без койки: можешь спать стоя, сидя, лежа, но где попало. С этим аусвайсом ты свободно перемещался по всем палубам и надстройкам, с правом захода в бары, рестораны, купания в огромном бассейне на верхнем этаже, а также – в игорный зал на 20 ломберных столиков, всего, что осталось от роскошного когда-то казино. Но нам и их хватило! Заблудившийся, и, как выяснилось позже – заблудший, друг Хил вернулся из злачного места со слезами на глазах: за полчаса он умудрился проиграть в дамский преферанс двум лысым мужикам солидную часть нашего неприкосновенного запаса, отдав злоумышленникам 32 рубля и оставшись 2 рубля им должным.
“Они шулеры, Вова!” – сваливал на объективные обстоятельства свое крайне субъективное поведение растратчик социализированной собственности. “Хил, если это шулеры, то тебе повезло, но если это порядочные люди, то наши финансы спели реквием”, – сказал я твердо, и я знал, что говорю. Дело в том, что, играя на досуге в карты на “интерес”, то есть на деньги, и имея от этого некий навар даже к повышенной стипендии, я являлся одним из немногих читателей затертой до дыр дореволюционной книги “Игрокъ на все руки” с подзаголовком “Пособiе противъ карточныхъ шулеровъ”.
Про дамский (он же – джентльменский) преферанс в неиссякаемом источнике было написано примерно следующее (реликтовые стиль и орфографию опускаю): “Кроме коцания карточек и парной игры, которые легко разоблачаются нашим добрым читателем, используются только две сменки – мизер на десять взяток и десятерная без шести. Как играть этот подвох – далее. Но скажем сразу, что уже при получении на руки эти сдачи, вы безо всяких последствий можете бить сдающего подсвечником по голове!”
С учетом этих кабалистических познаний, я незамедлительно отправился в обитель разврата в сопровождении Хила и трех рвущихся в бой за правое дело дочерна загорелых еще с колхоза помощников комбайнеров. Отстраненную от крепких мужских забав Любимую мы в ждущем режиме оставили в баковом баре пить коктейль через натуральную соломинку – на пластмассовые в корабельной кассе, видимо, не хватило валюты.
В бывшем казино лысые мужики очень преклонных лет с рифмующимися именами Леня и Моня ждали возврата долга, попивая давно прописанные им врачами “Ессентуки № 17”. Отдав 2 рубля, Хил потребовал незамедлительного матча-реванша в исполнении своего младшего брата – меня. Мы с жертвой были ровесниками, но после нагрянувших переживаний Хил действительно выглядел перестарком. Жадные до легких денег плешаки тотчас согласились на свои лысые головы. Когда я сказал “пас” на “мизер на десять взяток”, шарообразные удивились, но профессиональная алчность взяла верх, и следом мне сдали “десять без шести”.
Я в полном согласии с первоисточником сыграл на этих картах восьмерик на трех козырях, чем поверг понтеров в изумление, переходящим в уныние. Последнее наступило после заготовленной мной тирады: “А теперь, падлы, верните брату проигрыш, и заплатите мне столько же за науку. Возражения не принимаются: три янычара с ятаганами ополовинят ваш коллектив по простому взмаху моей руки. Бекицер, шлимазалы (что означало “быстро, кретины” на родном языке шулеров)!” И показал на томящихся в дверях трех русских богатырей во главе с Бессонычем, с художественно исполосованной свежими шрамами грудью. Не произнеся не единого слова, Леня и Моня выдали на-гора 68 р. 00 коп. Не дожидаясь вечера, у нас начался праздник.
Со сходом в Сочах на берег мы провели в путешествии ровно неделю и вернулись к заскучавшей без симпатичных троянцев ахейке. Особенно скучала гречанка о Тишке. И это не удивительно.
Белозубастого и стройного тогда блондина Тишку любили все, а особенно девушки. Для них на редкость словоохотливым красавцем был выработан и всегда к месту применялся особый язык – язык мелких и, казалось бы, непроизвольных ошибок. Тишка называл массандровский портвейн “мансардовским”, колоратурное сопрано – “клавиатурным”, и зазывал, трагически завывая, опешивших девиц мрачными стихами “Приходи ко мне в могилу – погнием вдвоем!”. И радостные девицы шли в очередь на заклание.
Однажды он вошел в нашу монастырскую келью, потирая руки. “Вечером я поведу не всех в музей. Местный, неизвестно, какого хрена ведческий. Почему не всех? Потому что владельцы походных самоваров в Тулу не ездят, а в музее после окончания рабочего дня состоится оргия. По формуле “4 на 4”. Четверо нас, странников перехожих, на четверо совершеннолетних экскурсоводш молочно-половой зрелости. И “оргианизатором” буду я! А вы, одиссеи безродные, купите или стырьте, что лучше, у вах-канки Марулы пару бидончиков огнедышащего древнегреческого зелья. Не приходить же к илиадам с пустыми руками! Конкретное место для “ебивуака” я уже выбрал”.
Впоследствии я созерцал весь этот “ебивуак” на блеклых черно-белых фотографиях, отснятых нашим походным ФЭДом без экспонометра и проявленных уже на родине. Оргия проходила на стоянке древнего человека! Человеческий рост папье-машевых неандертальцев только подчеркивал естественность происходившего: полуголые до трусов одиссеи и пенелопы у тлевшего костра с нечеловеческой прожорливостью обгладывали “кости мамонта”, временно позаимствованнные у ополоумевших муляжей, и пили под них огненную воду. Ритуальные танцы со всей очевидностью демонстрировали гениальность режиссера-постановщика. На сексуальные сцены было наложено табу. И были они, или нет, не имело никакого художественного значения. Тишка заслуженно получил почетное звание “Народный артист Неандертальской АССР”!
Не могу не указать и на политическую дальнозоркость нашего полководца. В программе вышеописанного морского круиза на бывшем “Адольфе Гитлере” было обязательное посещение сильно засранных рабочими, крестьянами и трудовой интеллигенцией всесоюзных заздравниц – озера Рица с шашлыком на саблях и Голубого озера с купатами на рапирах. Переезжая где-то перед Гантиади из Краснодарского края в солнечную Абхазию Грузинской ССР, автобусная гидша пошутила: “Пересекаем границу двух братских республик, товарищи!” “А почему не проходим таможню?” – строго спросил Тишка.
Так ровно на полвека вперед настоящий в будущем государственный муж и подполковник КГБ в отставке “Тишка” предсказал никем, кроме что диссидента Амальрика, не ожидаемый распад СССР!
Вынужден, как честный бытописатель, коснуться не самой ароматной части исторического завоевания стоянки древних охотников на мамонтов. Как известно, в любом походе воину не обойтись без возвращения. Возвращаться бойцам сексуального фронта было тяжело, мягкое воздействие марулиной огненной воды переходило в жесткое, пропорционально возливанию. В частности, нарушались естественная функция мозжечка и координация во времени и пространстве. Если бы не хитроумный проводник Тишка, пути назад курсанты-экскурсанты бы не нашли. Но. По длинной улице греческого гетто, где мы столь чудесным образом обитали, проходила арычная канализация всей верхней части достопамятного города героев Геленджика. Представляла она забетонированную по бокам траншею без верха, по которой бурным потоком сливалась в сторону ничейного моря вся бытовая грязь. Арык почему-то не вонял. Но это только казалось. Великий оргианизатор не искал в жизни прямых дорог, он шел по ней, как ему было удобно. Чтобы не сильно плутать по неосвещенному ночному городу, дойдя до пересекавшего их путь арыка, Тишка показал на личном примере находчивость, достойную ходока за три моря. Шерп закатал до колен штаны, взял в руки ботинки, спустился в арык, и здраво предложил послепраздношатающейся братии: “Теперь, никуда не сворачивая, мы попадем через тернии прямо в рай к Маруле!” Что и случилось без каких-либо колебаний от линии партии. Небольшая конфузия случилась только с Фаном: он поскользнулся на говне и в него же пластом упал.
Я проснулся от необычного амбре, когда блудодеи под утро проскользнули в комнату. Но это еще было полбеды! Усталые путешественники привычно разделись, и каждый лег на свое место. Тишка – в мою кроватку. Валетом!!! И захрапел непробудным сном. Я никогда не спал в сортире и убежал в Марулин палисад. И только терпкий запах инжирового дерева привел меня в чувство.
Преображение в питекантропов и два последующих дня, проведенные с гетерами-неандерталками, сильно подкосило финансовое положение охотников до мамонтятины. Бессоныч, как наиболее чувствительный к перекличке поколений и лорд-хранитель банкнот, уговорил Хила и Фана поскорее исчезнуть с места возможных материально-сексуальных излишеств. И они вяло пошли у него на поводу, тайно купив билеты в общий вагон поезда Новороссийск-Саратов.
Я, Любимая и Тишка остались паломничать в Мекке без друзей, что обидно, и без денег, что нас практически не волновало. Более того, мы решили оттянуться на всю катушку в малом составе. Очевидная бедность нас нисколько не смущала. Вещизмом мы не страдали, а еды вокруг было намного больше ее поглощающих.
“Все! Поезд ушел на Восток, дружно переходим на подножный корм. Рекомендую морковь. Мне она поможет каротином в эмоциональном, а вам, любовникам из Вороны – в чисто физическом смысле! Если надо, я ради вашей любви пойду на паперть”.
Папертей, к счастью для боговерующих, в Геленджике не было, не то бы Тишка с его зашкаленной коммуникабельностью на добровольных началах обобрал всех до нитки.
Сдав в пункт приема стеклотары скопившиеся на нашем лабазе бутылки из-под кефира, мы отправились в дешевую чебуречную добрать недостающие калории. Как вдруг, заре навстречу, с товарищем в борьбе по геленджикскому терренкуру павой проплывает дородная красавица лет пятидесяти под ручку со сморщенным старичком. “Ба! – прошептал я внутреннему Добчинскому, – да это моя родная тетка Елена Борисовна с мужем, старым большевиком Минчуком!”
“Все свободны, а я занят потребительской кооперацией!” – сказал я Тишке, а Любимой добавил стихами “Жди меня, и я вернусь, только очень жди!” и отправился на опознание.
“Здрасьте, тетя Лена и дядя Гриша, как я рад вас увидеть”, – совершенно искренне сказал я курортной паре, которую я узнал, и которая меня не узнала по одной и той же причине – последний раз мы виделись лет 10 назад. И они за это время, в отличие от меня, не сильно изменились. “Кто ты, мальчик? – по-учительски вежливо и строго спросила меня тетя, школьный завуч, – и откуда ты знаешь, как нас зовут?” Подробности, устанавливающие мою личность и степень нашего родства, я высыпал в количестве трех коробов, и первым, как опытный политкаторжанин, старый большевик Минчук понял, что он попал на бабки!
Четыре дня я за обе щеки вкушал уже подзабытые горячие яства с семейного стола, сильно сокращая расходы на питание товарищу и Любимой. Более, то, что было возможно, с барского стола я тырил, закладывая украденное гроздьями честно получаемого от родимых доброхотов винограда на десерт. Перед отъездом тетка дала мне 25 рублей и написала на листочке адрес своего сына Вальки, летчика-истребителя женщин в городе Ростове-на-Дону и моего дорогого двоюродного брата. Обе бумажки очень нам пригодились. Одна сразу, другая потом.
Узнав о месторасположении Валькиной воинской части и будучи уверенным, что яблочко от плодоносящей яблони далеко не падает, Тишка сразу же предложил добраться автобусом до близлежащего Ростова, позаимствовать у капитана ВВС часть его баснословного денежного довольствия и поехать в Саратов на пароходе через Волго-Донской канал. “Одно дело – курить в заплеванном вагоне, а другое – на маленьком, может быть, даже колесном “Адике Гитлерюгенде” водной артерией пересечь необъятные просторы нашей социалистической Родины!” – пять минут уговаривал нас Мефистофель.
К вечеру следующего дня мы были на Ростовском вокзале. Но тут случилась закавыка: у Любимой неожиданно подскочила температура выше градусника, и она по состоянию здоровья не могла передвигаться даже ползком. Временное пристанище Тишка организовал незамедлительно – мы устроили Любимую на ночлег в свободную короткую кроватку в привокзальной Комнате матери и ребенка. А сами взяли такси и поехали в воинскую часть к предполагаемому богатому гусару.
Череда невезений продолжалась. Мало того, что военный городок располагался у черта на куличках, и шофер (видимо, глухонемой) не поддался на уговоры и содрал с нас непомерную плату, главный конфуз ждал нас на месте своего назначения. Военный летчик радостно встретил нас в два часа ночи в семейных трусах без погон и без копейки денег! “Понимаешь, Вовка, прямо вчера Люська съехала, типа в развод, и кроме форменной одежки ничего в доме не оставила. Хотя вру, пузырек в заначке у меня завалялся!”
Ничего лишнего и насущного не говоря, мы распили бутылку водки, привычно поспали часок валетом на диване без простыней и одеяла, приехали в Комнату матери и ребенка, забрали оттуда к счастью пришедшую в сознание Любимую, без билетов сели в проходящий поезд и бесславно уехали на историческую родину.
Дома у Хила, непонятно почему встретившего нас на привокзальной площади, всех ждал праздничный ужин с фаршированной щукой, которую чудесно готовила гостеприимная Хилина мама.