Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2009
* * *
если долго сидеть на берегу реки,
мимо тебя проплывут твои живые друзья,
моисей в корзине, ржавые тростники,
пятая батарея, тусклая бирюза.
если долго стоять по пояс в воде –
будут тебя искать, нету тебя нигде.
проплывают звонки знакомым,
проплывают их голоса:
«видели отражение в зеркалах»,
«слышали, как взвизгнули тормоза».
если медленно опуститься вниз,
мимо тебя проплывет твоя тихая жизнь.
только не закрывай глаза.
только не закрывай глаза.
[мембрана]
коле звягинцеву
пищит земля в кулаке ребенка –
мы уж и радоваться перестали.
устала дороги тонкая пленка
от перемещений по горизонтали.
но вновь и вновь иглу опускают,
и запоет мембрана, вздыхая,
о старом чайнике с надписью scarlett –
ведь чаю хочет о’ каждая харя.
слушайте, слушайте вести благия:
ложный стыд и коньки отбросив,
«у самовара – я и мария» –
поет иосиф, поет иосиф.
культ его личности не развенчан,
и самолет его не опознан.
на фюзеляже – сеточка трещин,
белые звезды, алые звезды.
* * *
остановись. послушай свысока.
не все тебе платоны и декарты.
я новичок. я гость издалека.
я бедный странник без кредитной карты.
я россыпью. меня легко в горсти.
без прозвище. без звание. без имя.
слыхали вы, как тут поют дрозды,
где за спиной крылами – амнезия?
поспеет к кофе радостный пострел,
глотать газетный спорт и умный кризис.
его еще не убрана постель,
а он уже литературный критик,
но утром птица легкая строка,
но листьев тень прозрачная, сквозная.
возможно, дрозд. я гость издалека,
и местных птиц я голоса
не знаю.
chapel hill,
north carolina,
23/09/08
[locus amori]
* * *
1.
мистер мистер видели капоэйру
видели хабанеру двадцать крузейро двадцать
знаете слово двадцать бросьте свой разговорник
у вас на лице шрамы на груди роза на руке гибель
зря ли всю жизнь гадаю кручу сигары
пою на лету песни смеюсь на ходу звонко
все ваши казармы ничего не стоят
даже и с капитаном
2.
вот ты какой стал: на погонах – лычки, ищешь за деньги меж женских ног
то, что я в детстве даром давала тебе не раз.
не позабудь своей сестрички грубое имя пеппидлинныйчулок.
они говорят «суок», но это для краткости и для отвода глаз.
в окнах генерального штаба закатное солнце блестит,
скрывая горящие днем и ночью лампы близкой войны,
и вместо чтобы сквозь зубы цедить «субретка» и «травести»,
лучше утри-ка сопли да подтяни штаны.
3.
она у белорусского вокзала
впервые стала той, кем он хотел
ее давно, три месяца знакомства,
услышав речь не мальчика, но мужа –
не девочкой, но мужнею женой,
где съемная квартира, за стеной
ребенок плакал, через три подъезда
бутырская тюрьма, ее увидев
он ежился, она смеялась, гладя
его по свежестриженой, сперва
пыталась распрощаться, испугавшись
его любви, но он не отставал,
уже не мог, коктейль и стопка водки
в кафе, но знала, что произойдет,
запутавшись в неловких простынях,
чуть вскрикнув, словно лампочка, включилась,
сияя не неоновым – дневным,
и если хоть одна тупая мразь
тут скажет…
что ты, что ты, успокойся,
все хорошо, мой милый, я с тобой.
* * *
школьницы вчерашние в туфельках потных
легкий квест от твоих невест
воробей роршаха угаданный в пятнах
перелетает с листа на лист
перелетает разбрызгивает краски
дважды расставались а все невдомек
пальцы дрожали еще на белорусской
вот и мигает пропущенный звонок
так и проморгаешь золотую осень
оси и семнадцать рубиновых камней
точность хода мелодичность песен
хруст
хлебобулочных
ше
сте
рен
[считалка]
в темное кармическое пространство без слез и соплей.
не сразу привыкает к нехватке кислорода.
постепенно заставляет себя вдыхать на счет «три».
«ничего,» – уговаривает сам себя, – «ничего,
вон те мерцающие вдали предметы непонятной формы –
это наверняка эники-беники-сиколеса;
кваканья квинтер-жабы в разреженном воздухе почти не слышно;
царь и царевич с золотого крыльца – свои люди, мухи не обидят;
немца, выходящего из тумана с ножом,
можно обойти по краю созвездия волопаса;
обезьяна чичичи готовит астронавтов на промежуточной базе;
звездочка, упавшая на нос гитлеру в сорок пятом –
вообще уникальное явление с вероятностью близкой к нулю…»
и по мере того, как земля превращается в сгусток воспоминаний,
в точку на дальнем краю вселенной –
сознание наполняется теплой летней ночью
на хуторе под ростовом,
животное собака всхрапывает во сне,
птица воробей, прикрыв глаза пленкой,
чирикает что-то невнятно,
но что – разобрать нельзя.
* * *
плотно укутана в прозу
жизни последняя треть.
пили коньяк на морозе.
снег опасался скрипеть.
после в твоей праворульной
«хонде» – вдоль белых аллей,
чтобы от службы патрульной
нам оторваться скорей.
тени, лесные опушки,
пятна, бензин на нуле,
ночь на воздушной подушке,
время на антикрыле,
белый простреленный китель,
деньги, красотки и джаз –
все, что columbia pictures
в детстве хотела от нас.
[бухта]
я буду последним из тех, кто возился с вами,
читал вам книги, сражался в двадцать одно.
когда меня вынут отсюда вперед ногами,
откроются люки, и судно уйдет на дно.
размытые буквы всплывут из дальних отсеков,
соленая рыба и смерти тугой запас,
и если кто-то напишет «ловец человеков»,
то это будет не про меня – про вас.
и вот вы стоите передо мной, как будто
от шага до шага – звонкая тишина.
вы водите пальцами по облакам над бухтой,
и вся их цепочка становится нежива.
ходили до ветра. сухим сохраняли порох.
держали руки скрещенными от беды.
(пейзаж. фотовспышка. звук. тараканий шорох.
колодцы света. каменные сады)