Опубликовано в журнале Волга, номер 4, 2008
Юнгер Э. Сады и дороги: дневник. – М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2008.
Почва и кровь, то, что испокон волновало немецких мыслителей, на рубеже XIX-XX веков обрело новую значимость и новое, трагическое звучание. Шпенглер в «Закате Европы» восхищается традиционным крестьянским бытом и презирает города с их суетными, оторванными от почвы, жителями. Хайдеггер в «Истоке художественного творения» пишет о споре земли и мира, производящем на свет истину о сущем. И тот, и другой знают, что язык – это дом бытия, крестьянский дом, укорененный в почве диалектов. При фюрере Шпенглер открыто критикует фашизм, Хайдеггер столь же открыто поддерживает национал-социалистические идеи. Смерть спасает Шпенглера от репрессий, Хайдеггера начинают травить уже после поражения Германии во Второй Мировой. Эрнст Юнгер остается запредельным обеим крайностям. На фотографии – худощавый немецкий офицер в пилотке, с «Железным крестом» на груди. Философ и писатель, умудрившийся побывать в окопах обеих мировых войн, ныне известный, в основном, своими дневниками. Эрнст Юнгер, человек, любивший свою почву и свою кровь.
После Первой Мировой войны Бердяев напишет о том, что для того, чтобы собрать воедино и упорядочить огромные просторы России, русским не хватает рыцарского духа: «Россия невестится, ждет жениха, который должен прийти из какой-то выси, но приходит не суженый, а немец-чиновник и владеет ею» [1]. Немецкая любовь к почве оказывается антиподом абстрактной любви к Родине. Юнгер на своем огороде – это не интеллектуал на дачном участке, это крестьянин на клочке своей маленькой, требующей труда и заботы, Германии. Читаешь и удивляешься: «Столовую свеклу, редис, кустовую фасоль высеял на грядки, а кормовую капусту и брюкву – на опытном участке. Из капусты, помимо обыкновенной, посадил темно-красный сорт, почти с черным отливом – из пристрастия к оптике. Еще у меня будет виться по жердям турецкая фасоль с красными цветами. Куры тоже должны быть одной, ласкающей глаз породы. Только так можно рассчитывать и на экономический успех». И так далее, каждый божий день. Немец-чиновник, совмещающий заботу о красоте с расчетами экономической эффективности. В перерывах – философские размышления и энтомологические штудии. И в том, и в другом – немецкая книжная ученость в сочетании с тонкими наблюдениями человека, твердо стоящего на своей земле, превозносящего ручной труд и не доверяющего слепой машинерии вне зависимости от того, что перед ним: машина или государство. Все это до войны, впрочем…
Впрочем, война – это тоже рутина повседневных дел, нескончаемая череда военных будней. Бельгия, Франция… Забота об укреплениях, раненых солдатах, пленных, наконец, оставленных без присмотра художественных ценностях. Временами аскетизм походного существования разбавляется офицерским сибаритством в брошенных хозяевами особняках, точнее, в винных погребах особняков. Без похоти и разнузданного пьянства, с немецкой выдержкой.
Временами война прерывает прекрасные видения природы и ощущения послевкусий, но даже бесчисленные мертвые тела людей, лошадей и мелкой домашней живности служат предметами описаний и знаками чего-то высшего, как «Падаль» Бодлера. Худощавый немецкий офицер в пилотке, с «Железным крестом» на груди наблюдает трагедию существ, внешней силой с корнем выдернутых из родной почвы. Здесь, вдали от дома, при виде знакомых/чужих пейзажей: «Происходит какое-то не поддающееся описанию смещение центра тяжести в атомах: иной воздух, иная вода, иная земля изменяют жизнь и течение соков. Мы ощущаем что-то неотчуждаемое, вкус родной стихии, родной почвы. Сохранить его в памяти могут только стихи». Немецкий офицер знает, что язык поэзии – это дом бытия, крестьянский дом, укорененный в питательной почве диалектов. И это не от того, что в 1939 году он читал «Всемирную историю второго дохристианского тысячелетия» Шпенглера, в дневнике отмечая, что данный автор в своих заблуждениях куда значительнее оппонентов со всеми их истинами. Это влияние почвы, общего, связующего всех нас начала.