Опубликовано в журнале Волга, номер 2, 2008
Нефть (режиссер Пол Томас Андерсон)
Социальный эпос превращается в эзотерическую притчу, ни на секунду не выходя из своих жанровых рамок.
Новый фильм Пола Томаса Андерсона “Нефть” снят по роману Эптона Синклера. Книги этого американского писателя неоднократно издавались у нас в советское время. Синклер – это такой облегченный и однолинейный Теодор Драйзер, не бог весть какая проза. Но, что любопытно, качество литературной основы отнюдь не является определяющим для будущего фильма. Скорее, наоборот, чем проще роман, тем больше свободы действий у режиссера. Тем паче, что Андерсон довольно вольно обошелся с текстом, выбросив многие сюжетные линии и редуцировав фабулу до тех пределов, в которых ему было интересно работать.
Кстати говоря, киношники назвали фильм “There will be blood” (“Здесь будет кровь”), а наш прокат “вернул” книжный вариант. Это довольно знаковый момент, оказывается, в России вполне забойное название “всухую” проигрывает одному, но очень ёмкому слову. Скажи “нефть” – и в этом слоге в начале XXI века уместятся и кровь, и деньги, и борьба, и всё-всё-всё.
Пол Томас Андерсон явно тяготеет к эпическому жанру, он доказал это уже своей “Магнолией”, но там режиссер с удовольствием играл в безумно популярную в последнее время игру “пересечение параллельных” – рассказывал истории не знакомых между собой людей, чьи судьбы причудливо переплетаются и чьи поступки оказываются взаимозависимы.
“Нефть” более классична и старомодна. Здесь Андресон играет в “большое кино”, чуть дистанцированно, очень технично и не утомляя зрителей, хотя фильм идет без малого три часа. Вместо обличительного пафоса, свойственного романам Синклера, у Андерсона – медленное и неторопливое исследование двух феноменов одержимости – предпринимательской и религиозной. Вычленена одна основная линия, вокруг которой и выстраивается фильм, нарастая, как мясо на кости – взаимоотношения главных героев, нефтяника Дэниэла Плейнвью и лидера протестантской общины Элая Сандена, их играют, соответственно, Дэниэл Дэй-Льюис и Пол Дано.
Эти актеры всё время кого-то напоминают, в их лицах мерцают смутно похожие на них коллеги по цеху и, разумеется, их роли. В типажах жесткого капиталиста и лицемерного негодяя нет-нет да проглянут Де Ниро во всех своих ипостасях и Ди Каприо. Это явно не случайно – режиссер как бы время от времени примеривает на своих героев маски для того, чтобы тут же их немедленно отбросить. Скажем, на секунду мелькнувший в облике Дэя Льюиса великий Де Ниро нужен для того, чтобы подчеркнуть, что в герое “Нефти” нет и капли человечности, которая присуща всем, даже самым безжалостным героям, которых сыграл Де Ниро.
Эти два кадавра, Плейнвью и Санден, учуяли друг друга, как два зомбака среди живых, но таких глупых и управляемых людей. И тот, и другой абсолютно пусты внутри, но вынуждены изображать одержимых, один – наживой, другой – религией с ее экстатическими радениями. Окружающие обманываются, но друг друга им обмануть невозможно. Оба “заточены” на единственность и подавление, но вот приходится им существовать вместе на одном клочке земли, который брызжет нефтью, и угрюмо играть в игру “кто кого?” поочередно затаптывая в грязь – в буквальном смысле – соперника.
Только к концу ленты, с дикой сценой убийства в финале, ты понимаешь, насколько это страшный фильм. И тебя не оставляет в покое жутковатый парадокс: чем более человек цельный, устремленный к воплощению в реальности главной своей идеи, идущий напролом – а нас ведь учили, что именно такие побеждают, – тем более он одномерный, и, как результат, мертвый уже при жизни. Оглядитесь вокруг, сколько таких трупов бродят рядом с вами?
Катынь (режиссер Анджей Вайда)
Нас не любят. Нас очень не любят – и есть за что. Мы злимся и огрызаемся, потому что крыть нечем.
Этот фильм не будет идти в переполненных залах и не соберет большую кассу. Хорошо, что вышел на видео. Этот фильм появился у нас не потому, что он нужен зрителю, а потому, что было бы неудобно, если бы его не издали. Во-первых, Вайда, во-вторых, тема. Такой вынужденный жест.
Фильм появился совершенно не ко времени. У нас подъем патриотизма, с колен в очередной раз подымаемся, а нам тычут в нос преступления советского режима, национальной трагедией поляков. Мы же совсем недавно выяснили, что либеральные публицисты в перестройку обманывали доверчивый народ, в очередной раз перекраивая историю; мы твердо уяснили, что тот, кто пытается очернить наше прошлое – русофоб и американский агент; мы только-только с облегчением убедились, что не в чем нам каяться перед Богом и миром за 70 с лишним лет сами знаете чего, как вдруг нам зачем-то показывают это кино. Причем, ничего от нас не требуя. Зачем, мы же ведь извинились, или вы не расслышали?
Вайда сплетает в фильме несколько сюжетных линий, некоторые проходят через весь фильм, некоторые возникают на несколько минут и быстро рвутся, как и жизни их персонажей. Не знаешь, что страшней – сцены убийства или то ежедневное предательство, в котором вынуждены жить персонажи фильма в послевоенное время. Такое впечатление, что обречены все – не только несчастные офицеры, их жены и дети, но и мы, зрители.
Поневоле задаешься вопросом – а сколько должно пройти времени, чтобы это перестало так довлеть? Сто, двести лет? Пятьсот? Действительно ли время смывает кровь и тоску? Не у самого же сердца современных греков троянская война, не бередит ведь уже? Значит, и эта боль пройдет, как ни дико это сегодня звучит.
И снова я не о фильме, а о том, про что фильм. Впрочем, Вайда, наверное, и хотел бы такой реакции.
Наверное, жанр этого фильма можно определить как “военная драма”. Так оно и есть, и этим всё сказано. А с ее уроками мы когда-нибудь разберемся.
Шультес (режиссер Бахур Бакурадзе)
Если вас обокрали, вы, наверняка, спали наяву. Может быть, пора проснуться?
Мировой кинематограф знает много фильмов о карманниках, но “Шультес” – уникален. История вора по фамилии Шультес могла быть снята тысячью различными способами, но Бакурадзе – это его первая полнометражная работа (и получившая главный приз “Кинотавра”) – ведет рассказ со своей неповторимой интонацией.
Фильм снят словно потустороннее зрелище, герой – “посторонний”, он живет в каком-то сне наяву, действует, как автомат, его контакты с миром минимальны и необязательны. Открыть холодильник, потрясти пустой пакет из-под молока, посмотреть со старухой-матерью телевизор, съездить к брату в военную часть. Внешне герой нормален, но перед нами натуральный “черный ящик”, загадка которого так и не будет разгадана.
К середине фильма мы узнаем, что у героя проблемы с памятью и он фиксирует контакты в блокнотике, чтобы хоть как-то ориентироваться в реальности. Фильм закольцован, после сцены беседы с психиатром, когда Шультес практически пересказывает финал ленты, мы не можем с уверенностью сказать, какова линейная последовательность событий и что происходит на самом деле – было ли это вещим предсказанием или мы имеем дело с какой-то параллельной реальностью.
Это очень “взрослое” кино, как бы беседующее сразу со многими лентами. Тут есть и Вендерс, и Бессон с Брессоном (“Леон” и “Карманник”), есть реверанс в сторону зрительских ожиданий, когда герой связывается с малолетним коллегой-воришкой и попадает из-за него в крайне неприятную ситуацию.
“Шультес” чем-то напоминает мне тексты постконцептуализма. Прущая из всех дыр между словами экзистенциальная энигма, наличие не объясняемых деталей, отнюдь не рушащихся в область символов; привычный социальный бэкграунд, в силу самого присутствия в тексте становящийся хранилищем непроявленных смыслов; наблюдаемая, но не дешифруемая сигнальная система.
Мы всё чаще снимаем так называемое “европейское” кино, и это здорово, потому что наше “необщее выраженье” при неких обусловленных константах значительно расширяет границы “возможного кино”.
Замечу напоследок, что мне было интересно смотреть это кино и с чисто технической точки зрения – в смысле профессии главного героя. Меня ведь тоже несколько раз обворовывали. Самый памятный случай был несколько лет назад в московском Доме книги: вытащили из сумки три тысячи, спасибо, что паспорт оставили. Комизм ситуации заключался в том, что произошло это в те минуты, пока я листал взятые с полки книги по развитию внимательности.