Опубликовано в журнале Волга, номер 2, 2008
Давид Паташинский. Рассвет перед сном: Стихотворения. – М.: Водолей Publishers, 2008.
Поэт подобен часам. Ему сообщен его радиус, часовою и секундною стрелками поэт чертит свой круг. Часовая пружина – темперамент – приводит в движение механизм чувств. Но стихи поэта – это всего лишь циферблат, внешний показатель работы, совершающейся в душе автора. Пульсации темперамента подобны движению часового маятника. Ритмические и переменные, они точно показывают Время жизни поэта.
Не ищи на лице моем циферблат,
Лучше губы грустные на нем найди…
(Механические часы)
Что же на часах Давида Паташинского? Наивная, но, несомненно, мастерская, игра словом, отдельные колющие и меткие наблюдения, богатый колорит, роскошь речевого потока. Композиция его стихов разорвана на отдельные кусочки, на сценки, на неожиданные выдумки. Каждый фрагмент – скерцо, но все они слиты вместе, подчинены одному движению. Удивительная гармоничность! Паташинский – поэт с ярким воображением, вдохновенной захлебывающейся фантазией, необычайной культурной чуткостью. Музыкальный слух и виртуозное владение словом позволяют поэту подчинять грандиозной свободе своего замысла любые, на первый взгляд, казалось бы, незначительные мелочи повседневной жизни.
“Мир происходит медленно, по прямой…”, “Волчата черные свернулись на груди / ночного леса…”, Птицы “летят, кашляют, как собаки. Им некуда приземлиться”… В пустоте горит “голое сердце”… Паташинский умеет все перемешать и перепутать. Перепутать? Нет, выстроить в особом порядке, так поэт постигает новый смысл увиденного и пережитого. В его курьезах нет желания “удивить”. Сквозь “нелепости” упрощенного и в то же время неясного, сбивчивого рисунка остро проглядывает большая наблюдательность автора. Это особый яркий психологический талант – в детской манере удивить мудростью зрелого человека.
Лавочкин сидит на себе, как на дереве,
седой хвост его рассыпался на ветру, как тальк.
Из толпы механиков доносится песня стерео,
что к утру превратится в пустой гештальт.
Ферма моих звуков, запах знакомой коровы,
чарка пламенного молока в постель.
Скажи, базука, будет нам пол-второго,
или опять позовем гостей?
(Аэроплен)
Процитированное стихотворение – главное в сборнике Давида. Аллюзия образа шагаловского нищего старика, летящего над Витебском, несомненна. Но, если образ пророка Илии с посохом и мешком в картине Марка Шагала – это живописная метафора известного еврейского выражения “он идет над городом”, что символизирует неотвратимость изгнания, то “Аэроплен” Давида Паташинского, напротив, является признанием поэта в безмерной, неизжитой любви “к дорогой глуши голубого света”, ощущением юности и незрелости собственной “небесной хворости”. Это осознание, что избранный новый путь “безнадежно млечен, холоден, как вода”…
Давид Паташинский – поэт живописный. Он не считается с реальной окраской вещей, предпочитает свободу. Он видит цвета окружающего мира по-своему. Как и в детских рисунках, соотношение яркостей в стихах Паташинского служит только для того, чтобы подчеркнуть различие внутри самого образа. При внимательном чтении книги вдруг замечаешь, что три основных цвета преобладают в его палитре: голубой, малиновый и лунный. Голубой – как цвет зимнего сибирского снега, малиновый – цвет душевных порывов и устремлений (интересно, что улочки на “русских” картинах Шагала тоже малинового цвета), а по “лунным лекалам”, “лунным тальком” из “лунных сусеков” создается “лунная неурядица”, основная тема сборника.
Мерцание полуночного сердца, луна горит, как девочка, в ночи,
закрыв глаза, под лампою уселся, теряя слов напрасные ключи,
домашние потемки страшно споры, и на свету все помыслы черны,
и наши осмотрительные споры хранят зерно пустой величины.
(Мерцание полуночного сердца…)
Как рыбы, живущие на разных глубинах, или птицы, парящие на разных высотах, имеют различные глаза, так и поэты имеют разное видовое восприятие. Сама же по себе перспектива есть не что иное, как разворачивание вещей. Перед современным поэтом стоит задача определить и выразить перспективы колеблющихся предметов.
Итак, лунный свет заполняет пространство сборника “Рассвет перед сном”, он течет из стихотворения в стихотворение, образуя лужицы и озерки. Непрерывное течение времени в лунной призме очерчивает формы реального и нереального в сознании поэта. Колеблемые образы отраженных в лунных озерках предметов создают эффект переламывающихся ритмов, подобно тому, как ломается ритм от отражения в воде. Автор часто “строит” стихотворение, как лодку: опущенная в лунную заводь, она подчиняется законам преломления. Слова идеальной шарообразной формы погружаются в воду, при погружении шар разламывается, возникает ощущение сдвига, это рождает ритм и движение, стихотворение начинает медленно плыть.
Свойства, которые порождает лунная призма в манере видеть, – ясность и отчетливость. Увиденные через лунную призму предметы становятся миниатюрными, следовательно, воспринимаются как теплое, искреннее, по-детски чистое откровение. Искусственное изменение пропорций, например, способно наделить женщину в стихотворении Давида порхающей походкой, лишить ее постамента, превратить в бабочку или ангела, подчинить ритму лунного полета.
Существует поэзия светотени, это комнатные городские стихи. Есть поэзия, созданная из фотонов городского электрического света, выхватывающая из пространства вокзалы, фабрики, города. У Паташинского – поэзия лунных силуэтов, механические колебания времени в ней сопоставимы с гармоническими эмоциональными колебаниями. Есть впечатление, что свет создается самими образами, которые выхватывает сознание и чувствование: ни центра, ни границ мира в стихах автора не существует. Рожденный образами, свет передается дальше, на предметы, которые, в свою очередь, сами начинают его излучать. Лунный свет становится материей. Используемый Паташинским прием усиливает быстротечный, мгновенный характер изображаемого события, позволяет создавать перспективу, при которой образы и события ориентированы в случайном направлении и нередко имеют преображенные формы. По аналогии с живописью этот прием можно было бы назвать эффектом “проходящей сцены”. Читатель получает сильное впечатление от образов, возникающих из состояния небытия и, вероятно, возвращающихся в него.
Он совсем в себя вернется, никого не звав, не ведав,
и малиновые губы спрячет шелковая лента.
Плюс луна, да минус солнце, касса, полная билетов.
(Янус)
Вместо изображения статичного мира с традиционной неизменной композицией поэт показывает жизнь как процесс возникновения и исчезновения. Одна часть образа может быть видима, в то время как остальное спрятано в темноте, целое же присутствует только частично. Когда предметы фрагментарно спрятаны в темноте, то воображение дополняет их. Стихи сборника как бы представляют разные фазы Луны: мы видим месяц, а не часть диска, но фрагмент не кажется незаконченным, так как мы знаем, что собой представляет сам диск.
Месяц, жестяная душа,
зачем ты качаешь половиновой головой.
<…>
Месяц, сверкающая тоска.
Гремучая ткань твоя рвет облака.
В темном зеркале оторопь старика.
Впадина морщинистого виска.
(Месяц, жестяная душа…)
Паташинский – синтетик, не аналитик, как большинство его коллег. Конечно, следы былой культуры в его искусстве не исчезли бесследно, но каждый отклик традиции, каждый готовый прием напористо вовлечен в новое качество. Не чуждый контактов с предшественниками и современниками, Давид Паташинский представляет собой новый тип художника, способного превращать в поэзию буквально все, что попадает в поле его внимания. Говоря о методе его письма, необходимо отметить пристальное внимание, с которым поэт относится к специфике избранного мотива. Стихи Давида способны мгновенно возникать по ритмическим и звуковым ассоциациям. Паташинский вращает корневую структуру слова и вытягивает через фонетику сублимированный архетип смысла.
Разумеется, конкретный, исходный материал автором “донельзя” переплавляется, но всегда сохраняет внутренние характеристики. Из кипы полуслучайных сырых наблюдений – трофеев взгляда – Паташинский энергично выжимает желанную суть, то очередное “нечто”, которое и побуждает новое стихотворение к рождению.
Устойчивость статики чужда темпераменту поэта. Напротив, все творчество предельного индивидуалиста и “безумца” Паташинского подтверждает его готовность к бегству от привычного. Куда? – В “лунную неурядицу”, “аэроплен” нового поэтического мышления.