Опубликовано в журнале Волга, номер 2, 2008
Однажды на заседании редколлегии журнала “Волга” при обсуждении новых рассказов Алексея Слаповского, тогда начинающего, автора одной лишь опубликованной повести “Искренний художник”, рассказов скорее всего неважных, можно даже сказать, в чем-то дурацких, я оказался в подавляющем унизительном меньшинстве: то есть в полном одиночестве – все, кроме меня, были против публикации.
Но о дурацкости. Пушкинское “глуповата” о непременном свойстве поэзии есть необходимая черта прозы. У некоторых писателей, как, например, И. А.Гончарова или Ал. Н. Толстого, она составляла одну из особо привлекательных черт. В “Обыкновенной истории” дворник, услыхав, как молодой барин рыдает на темной лестнице, зовет на помощь жена Марфу и начинает поиски оброненных барином денег: из-за чего, мол, еще можно так рыдать! У Ал. Толстого пожилой генерал, идя коридором для серьезного объяснения с женою, ведёт пальцем по рисунку на обоях, у Толстого же перед драматической сценой гибели генерала Корнилова адъютант его “бросил окурок в глупую курицу, непонятно как не попавшую в суп” и т.п. Русская литература полна как бы не несущих на себе смысловых нагрузок деталей, но создающих при этом, словно на картинах малых голландцев, широкую панораму живой обыденной жизни.
Возможно и даже точно, что “глуповатость” не есть первоочередная задача “большой” литературы, но сейчас вот беда: освободившись от больших страстей, кипения идей, предвосхищений и пророчеств классики, современная русская проза взамен предложила много словесного штукарства и крайне мало действия, житейского наполнения, веселья и грусти, словом, всего, что способно увлечь читателя, а также и развлечь.
“…они были написаны не только ловко, но и с какой-то особой свободой, непринуждённостью, которой всегда отличались все писания Толстого”. Слова Бунина о “пустяках” Ал. Н Толстого я готов переадресовать молодому Слаповскому.
Чего-чего, а непринуждённости, и свободы в нашей прозе последнего десятилетия было так мало, что впору задохнуться от крепкого запаха трудового пота: расчётливость сквозит даже и в самом эпатажном жесте. В словах Бунина крайне важны и слова “все” и “всегда” о сочинениях Толстого. Он-то прекрасно знал, сколько тот насочинял всякого разного, но: “Вчера и сегодня всё время читал первый том рассказов Алёшки Толстого. Талантлив и в них, но часто городит чепуху, как пьяный” (запись в “Дневнике” Бунина 29.VII. 41).
И до Толстого Алексея были, конечно, писатели безмятежного воображения, прежде всего, конечно, Чехов. Хрестоматийный пример – “Чернильница? – хотите завтра будет рассказ “Чернильница?” невольно пришёл мне на ум, когда раздражённый новым изданием книги Слаповского его саратовский завистливый коллега, тяжко выжимающий из себя по строке в неделю, трясся от негодования на легкость писаний “Лешки”. Минуло немало лет, и с приобретением “серьезности” Слаповский, увы, во многом утратил пленительную молодую бесшабашность радости самого малого в жизни. Очень жаль, что слишком негромко прозвучали повести Николая Якушева, опубликованные в “Волге” и частично собранные в сборнике “Место, где пляшут и поют” (М. Время, 2002), с его особым даром обращать реальность, чаще всего безобразную, российской жизни, в неизбежно-непринужденную Россию: “а посреди мостовой лежала оторванная собачья голова. “У нас оторвут, – со странной гордостью подумал Попугаев. – У нас это дело кому хошь оторвут!”
Итак, при обсуждении в 1999 году коротких рассказов Алексея Ивановича, я нечто подобное и декларировал товарищам, да еще и к слову упомянул Чехова.
Боже, как смеялись коллеги! Не так зло, как искренне и от души: Лёшка Слаповский и – Антон Павлович?!
Этот смех объединил даже антиподов – зав. отделом публикаций, человека молодого, “продвинутого”, обладавшего удивительной способностью улавливать моды, находить контакты с самыми модными авторами, и его недруга – зам. гл. редактора, бывшего обкомовского работника, непременной фразою которого было: “нам бы типа Лев Николаевича или Фёдор Михайловича романчик заполучить…”
Смущенно похихикивал в сухой кулачок даже пожилой интеллигентнейший и сдержаннейший ленинградец, зав. отделом публицистики.
Позже зав. отделом публикаций скажет кому-то, а мне передадут: “В “Волге” Слаповский, как салом смазанный, проходит!” А зам. главного, изгнанный общим собранием из редакции и ставший со временем деятелем местного патриотического СП, будет в компании единомышленников рассказывать про Слаповского и Боровикова, за масонско-заокеанские подачки разлагающих национальную культуру.
Смеялась и ответсекретарь, с годами вдруг решившая с мужем из патриотического СП, что не могу я, со своими “русофобскими” воззрениями, быть по крови русским.
А в тех двух рассказиках “Лешки” Слаповского в номере восьмом 1990 года, как ни странно, уже были все родовые признаки писателя Слаповского.
Тираж номера был 80000 экз.
P.S.
Написал я это, и подумал: а что, если нам начать всякое-разное вспоминать из многолетней истории “Волги”? И вовсе не только штатным сотрудникам, но и авторам журнала, и несостоявшимся авторам, и обиженным, и даже чиновникам, причастным к выпуску “Волги”, буде таковые найдутся, а?