Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2008
Карвер Реймонд. Если спросишь, где я: Рассказы / Пер. с англ., послесл. Н. Рейнгольд. – М: Б. С. Г. — ПРЕСС, 2007. – 591 с.
По-видимому, в пространстве мировой литературы найдется не так уж много авторов, чьи произведения никак не могут пострадать от перевода. Чем суше слог, чем яснее и четче повествование, тем больше шансов сохранить видимость оригинала. Впрочем, «серьезная» литература, как правило, чужда столь удобного для нее минимализма.
Рассказы Р. Карвера сравнивают с рассказами А. Чехова… На мой взгляд, написать их мог кто угодно, обладай он достаточным жизненным опытом и умением видеть происходящее со стороны, превращая исходный материал в серию коротких сюжетов с непременным внезапным поворотом. Опыта, если судить по биографии, у Р. Карвера было достаточно: женитьба в восемнадцать, двое детей, алкоголизм и бесконечные поиски работы. Что до умения видеть, то здесь, как мне кажется, он превзошел многих. Любая жизненная ситуация, очищенная от мелочей, превращается у него в рассказ, точно записанный со слов участника-наблюдателя.
В послесловии Н. Рейнгольд отмечает именно эту особенность: опору повествования на голос, как бы «рассказывающий свою историю» (С. 584), принадлежащую одному из тех ничем не примечательных людей, мимо которых проходит «большая» история, история эпохальных событий и судьбоносных изменений. Сущность подобного рода произведений прекрасно выразил О. Дарк применительно к роману А. Сергеева «Альбом для марок» (Букеровская премия в России 1996 года): «Гибнут в забвении детали и приметы эпохи, которые были бы уже непонятны моему сыну, если бы он вообще о них когда-нибудь узнал. А также черты людей, прежде всего ничем не знаменитых и не интересных, кроме того, что они были» [1]. И хотя Р. Карвер всячески отрицал свое назначение служить рупором чужих голосов, он, с другой стороны, усматривал миссию писателя в том, чтобы быть свидетелем человеческих судеб.
Примечательно, что судьба представляется в рассказах не как линейная последовательность событий, но именно как поворот, причиной которого может служить какое угодно событие. В этой связи тексты Р. Карвера представляются своеобразным доэпическим началом литературы, в фокусе которого находится не характер, а действие. Характеры здесь вторичны; они не описываются в терминах движений внутреннего мира, но подаются через совокупность физических реакций. И потому, в какой момент герой «сел», «встал», «потянулся» и т. д., мы считываем его внутреннее состояние и отношение к происходящему. Отсутствие развернутых описаний составляет специфику карверовского стиля, определить который можно двумя понятиями: сухой и точный, предоставляющий нам функциональный каркас ситуации, и заставляющий трудиться воображение.
Как и в обыденной, повседневной жизни, судьбоносные ситуации возникают в пространстве общения между близкими и далекими родственниками, соседями и т. д. Но семейный быт триады отец-мать-сын, служащий основой многих рассказов, в авторской трактовке не укладывается в уютный саркофаг классического психоанализа (что ожидаемо: ведь американец, все-таки!). Как ни крути, жизнь на поверку оказывается куда более богатой и разнообразной, и рассказы Р. Карвера, несмотря на стилистическую скупость, отражают ее богатство в полной мере.
Впрочем, кому-то это не нравится. В приватной беседе один из переводчиков Р. Карвера, а именно В. Михайлин, поведал о том, что некоторые из переводов подверглись без согласия переводчика существенной правке с целью смягчения стилистической скупости попсовой кучерявостью. Ну, что тут поделать: хозяин – барин. Однако, на мой вкус, лучше «сушеный Чехов» (определение В. Михайлина), чем очередной полуанонимный «шедевр» в жанре дешевого литературного психологизма.