Лев Дановский
Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2000
Лев Дановский
Чтение стихов
Не знаю, как покойнику, вдове
Хотелось, чтобы “Август” Пастернака
Я прочитал у гроба. В голове
Отозвалось немедленно “однако…”.
Последняя летучая листва
Заглядывала нехотя в могилу.
Я прочитал бессмертные слова.
Как обещали утром, моросило.
Он ничего не понимал в стихах
И говорил об этом с прямотою,
Присущей алкоголикам. Размах
Его тоски равнялся не запою,
Но более интимному, тому,
Что немцы обозначили Weltschmerzем.
Всё порывался ехать в Кострому.
Не удалось. Не выдержало сердце.
Не жалуя столичную толпу,
В провинции он видел образ мира.
Дождь хлынул неожиданно. Тропу,
Петлявшую в березняке, размыло.
Потом была поминок толчея.
В истерике его учитель бился.
Вдова меня благодарила. Я
В тот вечер омерзительно напился.
Вечер встречи
Вот здесь я стоял, здесь курил,
Здесь подругу нетрезвую обнимал.
А сегодня очертанья Курил
И не виданный никогда Ямал
Ближе, чем полузатопленные островки
Прошлого, ещё не ушедшие на дно
Памяти. Судорожные кивки
Юности. А вот это пятно
Так и не закрасили за 30 лет.
Дорогое, ты ещё помнишь меня?
Пропитавшееся дымом тех сигарет
И нынешних. Попрошу-ка огня
У студента, поблёскивающего серьгой,
По плечу поглаживающего слегка
(Здравствуй, незнакомое племя, другой
Ориентации) своего дружка.
“Книга перемен” китайская не нужна,
Если навстречу идёт ровесник твой,
И на его лице прочитывается одна
Мысль: “Да и сам ты теперь такой”.
Это не грустно, не весело — ход вещей
Таков, что чувства не подверстать.
И как не заманчива власть лучей
Ностальгических, следует перестать.
* * *
Только на изломе видны крупицы
Страдания. “Как рыба об лёд
Я устала (устал) биться”.
После этого человек достаёт:
1. Бутылку, и глядя на этикетку,
Соображает, какой объём
Нужен, чтобы разрушить клетку.
Лучше её разрушать втроём.
2. Пистолет, кощунственный пик протеста
Среди плоскогорья общих мест.
Привет покорителям Эвереста,
Составляющим свой последний текст.
3. Евангелие, где, находя закладку
Бесстрашия, лицом к судьбе
Поворачивается, опечатку
Ища не в творении, а в себе.
4. Коран, наркотики… Сколько тропок,
Разбегающихся, как глаза.
Выбирай, выбирай белоснежный хлопок
Спасения, грустная егоза.
* * *
Алле Дубровской
Теперь я знаю, как ты сидишь
За компьютером, передвигаешь “мышь”,
И лицо не то чтобы обречено,
Но тоской озарено. Зерно
Твоей правды, звучащее как зеро…
Не разгрызть его дремлющее ядро.
Я видел твоих соседей по авеню,
Хижины дяди Тома многочисленную родню.
И не забуду оливковый равнодушный взгляд
Мамаши, гуляющей с выводком дошколят.
Кутаешься в самовязаную ледяную шаль
Одиночества. Понимаю, жаль,
Что на двоих эта шаль мала.
Когда я слышал лепет тепла.
Жизнь, увиденная со стороны,
Поражает: зеркально отражены
Твои беды. У всех и повсюду так.
И эти двустишия только знак
Равенства.
Юность
Чёрная, нервная, мелкая дрожь на Фонтанке.
Только такой и бывает живая вода.
Плещется слово — ему хорошо без огранки
Пристального, прищуренного труда.
Пушкин на площади воздух рукой обнимает.
По-дирижёрски поставленный бронзовый жест.
Кто меня давит, прощупывает, обминает?
Плещется слово окрест.
Как благодарно внимателен слушатель гула,
Как неуверен ещё начинающий сноб.
Всё на местах, чтобы к жизни меня развернуло
Ветром, сбивающим с ног.