Владимир Салимон
Опубликовано в журнале Волга, номер 4, 2000
Владимир Салимон
* * * Забойщик с молотком отбойным. Старик склонился над покойным таким же точно стариком, с которым не был я знаком и никогда уже не буду. Вода вот-вот снесёт запруду. Нас всех накроет с головой воды избыток прудовой. Лишь кое-где над гладью водной опорой ли высоковольтной, столбом ли телеграфным кое-как насквозь пронизан полумрак. Нередко в предрассветной дымке, в тумане горы и равнины напоминают нам руины. Живые лица — фотоснимки. * * * Ночь надвигается, меня в конечном счёте оттесня подальше от столицы. Где вижу я, как птицы садятся с лёта на гнездо. На полы старомодного пальто похожи их длиннющие хвосты. Лось, с треском продираясь сквозь кусты, собачьему не внемлет лаю. Я благородные черты в его обличьи замечаю. Интеллигент. Рога — всего лишь инструмент. Они на самом деле сродни виолончели. * * * В одной и той же позе застыли на морозе шиповник обнажённый и можжевел зелёный. Пушистый, но колючий. Как натуральный джин, пахучий, вонючий, точно самогон, он крепче, чем одеколон. Им можно раны прижигать. Им можно горло полоскать. Через соломинку тянуть с утра до ночи — по чуть-чуть. * * * Богатыри и богатырки — мы все, как из пробирки. Красавцы и уродцы. И соплеменники, и инородцы. Китайцы — сплошь целлулоидные зайцы. Они похожи друг на друга — должно быть, с перепуга. Быть может, наши рожи от ужаса похожи. Возможно, чья-то злая шутка нас испугала жутко. * * * Пещерный человек трудился, рук не покладая, с утра до ночи. Ночь была глухая. Покойна поступь полноводных рек. Лесов непроходимых глубоко дыханье. Торжествовало подсознанье, но знаний слабые ростки — серьёзный повод для тоски и скуки. Порой, беря лопату в руки, я, чтобы не затосковать, и день и ночь готов копать. Копаться в огороде нередко велико желание в народе. * * * Сапожник без сапог. Что, если он без ног остался с малолетства? Его война лишила детства? Иль близ трамвайных линий он гулял и ненароком ноги потерял? Бог знает, в чём причина. Но гложет нас печаль-кручина, снедает грусть-тоска, когда каблук у башмака на правый бок съезжает, подмётка слева отлипает. Мне кажется, вот-вот упрямый гвоздь носок прорвёт. * * * Ни с чем не могут быть сравнимы Великорусские равнины, заснеженные до краёв. Но скрыть не в силах снеговой покров черты рельефа, как очертанья нефа — ряды колонн, нас обступившие со всех сторон. Берёзы и осины гнут понапрасну спины. Когда бы не пришлось опять навытяжку стоять. * * * Весна не за горами, и вот уже сосна зализывает раны, оставленные пилами и топорами. Смола густая, точно мёд, по счастью — по усам течёт, но в рот не попадает. Хотя случается — бывает: вдруг губы слипнутся, да так, что не разжать, внезапно станет тяжело дышать и даже невозможно иначе, как предельно осторожно. * * * Земля уходит из-под ног, что, выражаясь фигурально, нас изменяет кардинально. Мы чувствуем, как сыплется песок из древних ангелов, броздящих поднебесье. На сквозняке дрожит полесье, трепещет на ветру тайга. В извилистые берега корабль, упрямо тычась носом, спасенья ищет между скал, и капитан спешит матросам последний объявить аврал. За монастырскими стенами во мраке колокол гудит. В ночи повелевает нами сей чудодейственный магнит. * * * Эскизы и наброски — неструганные доски. Однако, как ракушка, сейчас свернётся стружка. Под коркой заскорузлой, занозистой и тусклой внезапно обнажится всё, что под ней таится. Сокрыто будет до поры, пока не загрохочут топоры, покуда что есть силы не затрезвонят пилы. * * * Кто в чёртовой давке на кончик булавки сумел взгромоздиться? До боли знакомые лица. А что ни лицо — то в ухе кольцо, то перстень с печаткой. Зверь-Вындрик со Свинкой-Брюхаткой.