З. ФРЕЙД
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 1999
З. ФРЕЙД. Я и Оно. — М.: Эксмо-пресс; Харьков: Фолио.
Перед нами книга мыслителя, который на Западе давно, а у нас только недавно был поставлен рядом с Марксом как один из революционеров в культуре, один из создателей духовной атмосферы XX столетия. Книга входит в серию “Антология мысли” и составлена она М. А. Блюменкранцем. Сначала отметим недостатки этого солидного фолианта, включающего более тысячи страниц. Большинство работ Фрейда взято из наших публикаций начала 90-х годов, а они перепечатывали старые издания начала века, устаревшие переводы. Эта устарелость теперь бросается в глаза: смешно читать “перверзия”, “инверзия”, “нарцизм”(!) и пр., когда русский читатель давно привык к написанию “инверсия”, “нарциссизм”. Забавно, что г-н Блюменкранц (а, может, это женщина?) не даёт фамилий переводчиков. Нет и ни одного комментария к текстам! А пояснения нужны — у Фрейда много цитат из художественных и научных произведений (цитат, конечно же, тоже в устаревших, плохих переводах), много непривычной для широкого читателя терминологии. Ясное дело, не указаны и даты фрейдовских работ. Налицо все признаки халтуры, стремления обойтись подешевле. Положение не спасает и вступительная статья составителя, претенциозно озаглавленная “Буревестник психоанализа”. Горьковский Буревестник, что ли? Хотя по существу автор прав, называя фрейдизм “одним из самых грозных симптомов духовного кризиса”, переживаемого человечеством. Блюменкранц верно говорит о том, что Фрейд пытался дать людям истину в последней инстанции и заменить своим психоанализом религию — параллель с Марксом тут очевидна. Но “вместо исцеления психоанализ даёт лишь обезболивание”, временное облегчение, к тому же зачастую мнимое.
Но, соглашаясь с автором предисловия, тем более недоумеваешь: зачем же он выпускает на волю столь опасного “буревестника” без конкретных инструкций нам, читателям, как же всё-таки уберечься от его чар?
Полезна же книга тем, что она даёт достаточно полное представление о фрейдизме, об эволюции его за сорок лет — от начала века до кончины мыслителя, — о разнообразии интересов творца психоанализа, который занимался гипнозом, лечил психопатов, читал лекции для широкой аудитории, изучал физиологию, психологию, этнографию, лингвистику, историю религий, мировую культуру и пр. Разумеется, это не полный Фрейд, в одном томе он вообще невозможен. Зато представлены в хронологическом порядке такие его известные вещи, как “Остроумие и его отношение к бессознательному” (1905), “Леонардо да Винчи” (1911), “Тотем и табу” (1913), “По ту сторону принципа удовольствия” (1922), “Я и Оно” (1922), “Моисей и монотеизм” (1939) и др. Каково же общее впечатление от перечитываемых — в который уже раз — работ г-на Фрейда? Если коротко, то анамнез таков: помешательство на гениталиях и сексуально-травматических психозах. Но это тот род помешательства в науке, какой был присущ, скажем, Достоевскому в искусстве. И тут уж ничего не поделаешь. В своё время К. Федин критиковал “Волшебную гору” Т. Манна за излишнее пристрастие к изображению болезни. Да, немецкий классик готов был предположить, что сама жизнь есть лишь “болезнь материи”. Но, может быть, так оно и есть? Да и кто проведёт всегда чёткую грань между болезнью и здоровьем? Уже Клод Бернар, один из предшественников Фрейда, считал, что болезнь и здоровье создают в организме некое сложное единство, “гомеостаз”. Для самого же Фрейда болезнь (прежде всего психическая), как и любая идиосинкразия, есть наиболее яркое выражение индивидуальности человека. Спорить с этим можно и надо, но — нам бы узнать получше, что такое норма…
Читая книгу “Я и Оно”, погружаешься снова в этот зыбкий и смутный, отталкивающий, но и завораживающий мир нашего “Я”, человеческой души, где, как в хорошем театре, кипят страсти, где переплетено и конфликтует всё: низменное (либидо) и высокое (фантазии, идеалы), устойчивое и быстро изменяющееся. Фрейд разворачивает ( и с маниакальным упорством варьирует) динамику своей “метапсихологической” (это его термин) картины: три главных “персонажа” нашей индивидуальной психики — Сверх-Я, Я и Оно — непрерывно, в процессе эволюции, схватываются и взаимодействуют друг с другом — они порождают тончайшие механизмы вытеснения, сублимации, идентификации. фиксации на избранном объекте, различного рода перверсии и т.п.
Кстати, в соответствии с правилами развития науки, во многом напоминающими игру, Фрейд, усердный толкователь чужих психик, сам привлёк внимание психиатров, своих же учеников, которые обнаружили у него достаточное количество им же открытых (или просто изобретённых) комплексов — одна его невротическая фиксация на фаллосе, на комплексе кастрации чего стоит.
Да и вообще, как пишут современные учёные (я беру материалы из журнала “Логос”, 1999, № 5), некоторые работы Фрейда, например “Тотем и табу”, сегодня представляются очень наивными, Фрейд-ниспровергатель научных мифов XIX века творил новые мифы. Так, ныне общепризнано, что его учение о первобытной орде, в которой угнетаемые деспотом-отцом сыновья убивают своего господина, а затем из их чувства вины возникает религия, это чистая фантазия, которую мы вправе поставить в один ряд с “научным атеизмом” советского периода. К слову сказать, и Фрейда, и марксистов в общей формулировке этой атеистической идеи опередил на две тысячи лет римский поэт Лукреций в поэме “О природе вещей”…
Элементарно просто и очень эффективно дезавуировал многие построения Фрейда профессор Миккель Борч-Джекобсен (правда, он не был первым в этом своём наблюдении): ведь “никого не было в его кабинете в то время, когда он, Фрейд, общался со всеми своими пациентами. И мы просто не знаем, что там происходило” (Логос. 1999. № 5. С. 151). Есть немало данных о том, что Фрейд и его последователи-психиатры не могли излечить своих пациентов, что психоаналитики многое нафантазировали в своей клинической практике и в своих учёных построениях. И этому есть много причин. Первая в том, что любой учёный так или иначе субъективен, да и само его присутствие при эксперименте накладывает отпечаток на объект. Вторая — особенности культурной среды, в которой вырос и в которой работал Зигмунд Фрейд. Он имел дело с тем слоем утончённого, нервного, изысканного и тронутого декадансом в духе fin de siйcle венского общества, которое знакомо нам по рассказам Стефана Цвейга, пьесам Артура Шницлера, отчасти по лирике Райнера Мария Рильке. Конечно, не обошлось и без русского влияния, как оно детально исследовано в трудах Александра Эткинда. Но мог ли Фрейд возникнуть вообще в России? Вряд ли. Хотя у нас был свой певец и “мистик пола”, Василий Розанов.
Одно из забавных противоречий Фрейда в том, что он, прокладывавший дорогу модерни-стской культуре XX века (вспомнить только молившихся на него французских сюрреалистов), в то же время оставался в принципе позитивистом, мечтавшим “упорядочить” психику человека, “объяснить” её до конца (тут невольно напрашивается каламбур, пусть избитый — до какого именно “конца”? Не до фаллического ли?).
О тупиковости фрейдизма в “классическом” его варианте свидетельствует последняя крупная работа его создателя, посвящённая библейскому пророку Моисею и религии древних евреев. В ней он в очередной раз муссирует свой наукообразный миф о первобытной орде, в которой группа “отодвинутых от власти” молодых самцов убивает деспота-вожака, а спустя некоторое время, чувствуя свою вину, обожествляет убитого, закладывая этим основу будущей религии. “Пикантность” работы в том, что на этот раз речь шла о соплеменниках Фрейда, истребление которых уже начал в 30-е годы Гитлер. Фрейд, который сам мог стать жертвой фашизма (его спасли мировая слава и богатый выкуп), с одной стороны, демонстрирует своё научное “беспристрастие” (библейские евреи, как и любой первобытный народ, могли быть жестокими и пр.), с другой, их всё-таки оправдывает: во-первых, убийство Моисея было не напрасным, оно помогло создать лучшую в мире религию, во-вторых, Моисей был всё-таки “чужаком” для древних иудеев, египтянином по рождению и воспитанию, “переметнувшимся” к евреям из-за чрезвычайных обстоятельств. Все эти построения отдают какой-то искусственностью. К тому же Фрейд, видимо, не знал, что его “открытие” насчёт национальности мифического Моисея не ново: ещё Е. П. Блаватская в “Тайной доктрине” пишет: евреи многое “заимствовали из Египта через Моисея и других Посвящённых…”.
Но сколько бы мы ни критиковали теперь Фрейда, сколько бы ни находили в его работах противоречий, наивностей, натяжек, он останется навсегда в истории мировой культуры как великий первооткрыватель таинственных миров нашего подсознания. И теперь, перечитывая его работы, мы находим в них глубокие мысли. Хотя бы такую: “самое высокое и самое низкое всюду теснейшим образом связаны в сексуальности”. И далее следует ссылка на пролог к “Фаусту” Гете: “Vom Himmel durch die Welt zur Hцlle!”. Или, как переводит Н. Холодковский, “через землю с неба в ад” — таков диапазон устремлений человека, так или иначе связанных с нашим, говоря по-бахтински, материально-телесным низом. Фрейд имел право сказать: “либидо наших сексуальных влечений совпадает с Эросом поэтов и философов” (на эту мысль в своё время обратил моё внимание английский писатель и учёный Джек Линдсей, с которым я по наивности ещё пытался спорить о фрейдизме).
И последнее. В работах отца психоанализа то и дело попадаются полемические выпады — большей частью неубедительные — против его бывших учеников, ставших схизматиками, против А. Адлера, К.-Г. Юнга. Отсутствие комментариев в книге здесь особенно досадно — ведь именно эти мыслители, в своё время отколовшиеся от учителя, по существу и расширили, углубили сферу действия психоанализа. Составителю тома следовало хотя бы упомянуть имена В. Рейха, создателя фрейдо-марксизма, Э. Фромма, Г. Маркузе, Лакана, С. Грофа и других исследователей, которые так или иначе “диверсифицируют” фрейдизм, полемизируют с его создателем, создают собственные оригинальные системы психоаналитических подходов к культуре.
В. Вахрушев