В. В. Беляев
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 1999
Леонид Филиппов . Horror vaculi. О маленьких хитростях дурацкого дела // Знамя. 1998. № 10.
Mы отнюдь не склонны отрицать несомненную литературную одарённость Виктора Пелевина, но, по нашему мнению, “Generation “П”” во многом уступает лучшему его роману “Чапаев и Пустота”. Поэтому обзор 1 критических отзывов о Викторе Пелевине, опубликованный в журнале “Знамя”, безусловно заслуживает внимания тех, кто интересуется творчеством писателя.
Жаль только, что сделан этот обзор весьма непрофессионально. Его составитель, Леонид Филиппов, преподаватель физики и литературы из Санкт-Петербурга, даёт вышедшей из недр его компьютера компиляции цитат, перемешанных с собственными залихватскими и развязными комментариями к ним, такое жанровое определение: “транслит (расшифровка) виртуальной внесетевой конференции типа “круглый стол” (или, если угодно, спиритический сеанс)” 2 , себя же представляет читателю как “Ведущего”.
В обзоре приводятся фразы и словосочетания на татарском и итальянском языках, которые величаво оставлены без перевода на русский — очевидно, в предположении, что каждый читатель обязан знать эти языки, раз их не знает составитель 3 . Ещё хуже с латинскими цитатами, где перевод наличествует, но сами цитаты искажены до бессмыслицы. Показателен в этой связи как заголовок обзора “Horror vaculi”, так и его подзаголовок: “О маленьких хитростях дурацкого дела”. К заголовку дана сноска “Боязнь пустоты” (лат.), но она верна ровно наполовину. Слово “horror” действительно существует в латинском языке 4 и переводится как “страх”, “ужас”; слoва же “vaculi” 5 просто не существует в нём, и никакого перевода на любой другой язык оно по этой причине иметь не может. При обратном переводе русской сноски на неискажённую латынь получаем: “Horror vacui”.
Если бы эта ошибка была в данном тексте единичным исключением, то она не стоила бы подробного разговора: от опечаток не за-страхован никто. Но, во-первых, по моим наблюдениям, когда современные авторы “хочут образованность показать” и уснащают свои опусы латинскими изречениями, то примерно в 50% случаев они их перевирают, демонстрируя тем самым не образованность, а нечто иное… Во-вторых, псевдослово “Vaculi” повторяется на страницах “Знамени” ровно восемь раз, а это уже приводит на ум ещё одно латинское крылатое изречение: “Еrrare h u manum est, sed stultum est in errore perseverare” — “Oшибаться свойственно человеку, но упорствовать в заблуждении свойственно…”. Слово stultus лучше здесь оставить без перевода во избежание обид и претензий со стороны знатока “дурацкого дела” г-на Филиппова.
К примеру, чего ради выписал наш Ведущий (“с подачи” Виктора Пелевина) лозунг “Коммунизм — пыздыр максымардыш пыж” (С. 208) на татарском языке, якобы вывешенный в Казани? Неужели только ради удовольствия увидеть в печати второе слово, да ещё сразу после первого? Стоило бы вот над чем подумать: уместно ли русскому человеку, да ещё и преподавателю, хихикать над татарским языком как таковым, сколь бы привлекательные созвучия ни обнаружили в нём сексуально озабоченные русские писатели вкупе с “Ведущими”? !
Но есть в обзоре и ещё один дефект — это отсутствие библиографических указаний на источники многочисленных содержащихся в нём цитат, что очень затрудняет как проверку точности цитирования (мы уже убедились и убедимся ещё, что с ней у Филиппова не всё в порядке), так и необходимую во многих случаях операцию возвращения цитаты в её исходный контекст для мысленного “снятия” (Aufhebung) тенденциозности цитирования. Как редкое исключение фигурируют в обзоре названия некоторых газет или статей, но нет ни одного указания на год публикации, номер периодического издания, том многотомного издания, место издания, раздел, страницу. Поэтому мы вынужденно будем в дальнейшем изложении опираться на обзор “Horror vaculi” (“Ужас Бог весть чего”) как на единственный источник .
На с. 209 — 210 читаем:
“ Пётр Вайль. Пелевин смел, изобретателен, остёр… главное у него всё же не идея, не сюжет, а понимание того, что фразы складываются из слов, а словa из букв. Дело известное, но по нынешним временам — неожиданное.
Ведущий. Подписываюсь! Главное — вовсе не сюжет!”.
Нам сдаётся, что вайлевская похвала лукаво-иронична. В самом деле, из каких читателей состоит, говоря пелевинским языком, the target group той литературы, в которой главное — не идея, не сюжет, а складывание слов из букв? На наш взгляд, из тех, у которых “благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг”, реализуется в следующем процессе: “ему было совершенно всё равно, похождение ли влюблённого героя, просто букварь или молитвенник, он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от неё бы не отказался. Ему нравилось не то, о чём читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз чёрт знает что и значит” 6 . Одним из таких читателей был чичиковский лакей Петрушка, другим же был лакей Ванька (лицо невымышленное), который находился в услужении у известного в прошлом веке журналиста и редактора О. Сенковского, писавшего под псевдонимом Барон Брамбеус. Вместо подробного анализа некоторых сочинений, поступавших к нему на рецензию, Брамбеус просто бросал их под стол, а вместо рецензии писал о них “всего полстроки: “Ванька, это твоя литература!”” 7 . Мы не хотим сказать, что Брамбеус отрецензировал бы подобным образом романы Пелевина, но вот по поводу филипповского обзора поляк Сенковский уж наверное произнёс бы: “Ванька, это твоя крытика” (от слова “крыть”). И был бы, наверное, по-своему прав.
На с. 212 — 213 читаем: “Строго по классическому рецепту великого и всюду поспевшего Пушкина. Помните: “…не выше сапога!” (Ne, sutor, supra crepidam). Cтоит только вспомнить эту притчу о сапожниках-художниках, как становится легко на душе, перестаёшь сердиться и размахивать руками. Люди делают своё дело, и делают его вполне профессионально — на уровне, в полном соответствии с заложенной программой. И выслушивать их мнение следует спокойно и внимательно, замечания — учитывать, ошибки — исправлять. В обуви”.
Сначала о корректности цитирования: пушкинских слов “не выше сапога” мы не помним, потому что таких “пушкинских” слов не может помнить никто на свете (у Пушкина: “не свыше сапога”). Не вполне точно пропечатана и соответствующая латинская цитата, ибо выделение запятыми обращения есть правило русской пунктуации, но не латинской. Во всяком случае, в переизданиях первоисточника данной цитаты Плиния Старшего слово “sutor” печатается без “конвоя” из запятых 8 . Далее: нет у Пушкина никакой притчи о “сапожниках-художниках” (через дефис), ибо эти понятия здесь не сближаются, а противопоставляются, но есть притча “Сапожник”. Далее: художник здесь не просто художник, а именно Апеллес — живописец, чьи творения не дошли до нас, но чьё имя было в античности столь же нарицательным символом высочайшего художественного мастерства, каким было в эпоху Возрождения имя Рафаэля Санти. А так как Пелевин — пока ещё не Апеллес, а Л. Филиппов, продемонстрировавший собственную филологическую некомпетентность, не имеет никакого права рассуждать о чужом профессионализме и/или непрофессионализме, то приходится просто прийти к выводу, что здесь “ведущим” искажены и буква, и дух Пушкина. Поэтому как в данном случае, так и в следующем обмене репликами (“Архангельский. …прозвучала реплика Алексея Слаповского… саратовский прозаик выгреб из “Чапаева и Пустоты” кучу словесного мусора…” —Ведущий. А что, разве выгребать — это и есть функция критики?!” ( С. 211 ) ) правота не на стороне Филиппова: раз выходят в свет и пользуются читательской популярностью книги, в которых швыряние в оппонентов жидким говном является последним доводом писателей (ultima ratio scriptorum), то разгребание подобной “аргументации” есть прямая обязанность критики. “Это очень печальная обязанность, но делать нечего” 9 .
Более всего достаётся от Филиппова нашим землякам — писателю А. Слаповскому и критику П. Басинскому. Желающие могут прочесть все эти нападки в указанном обзоре, ибо цитировать их просто неловко. Вообще в число полемических приёмов, которые “Ведущий” считает для себя допустимыми, входит как заточение оппонентов в Алексеевский равелин (“кое-кому это, возможно, пошло бы на пользу”), так и нечто совсем уж “простое, как мычание” 10 : “ Ведущий. (Мычит нечто нечленораздельное, видимо потеряв дар речи.)” (С. 205). Да и защищаемый им автор “работает” примерно на том же уровне, а именно: в романе Пелевина “Generation “П”” литературный обозреватель Павел Бисинский проваливается в сортирную яму и оттуда, сидя по уши в коричневой жиже, “продолжает прерванную погружением фразу”, а в конце концов “с бульканьем уходит на дно” 11 . По этому поводу можно вспомнить ещё одно латинское изречение: “Юпитер, ты сердишься, значит — ты неправ”. А так как ни Пелевин, ни его alter ego из Питера пока ещё не Юпитеры, то здесь, пожалуй, более уместна русская пословица: “Гремит гром не из тучи, а из навозной кучи ”.
Однако среди русских поэтов и критиков есть и такие, кого Л. Филиппов цитирует без возражений. Это прежде всего Блок: “Из рядов художников, которых пока никто не слышит, раздаются одинокие музыкальные призывы: призывы к цельному знанию, к синтезу, к gaia scienza… движение гуманной цивилизации сменилось новым движением, которое тоже родилось из духа музыки” (С. 212). Эти высказывания Блока Филиппов встречает “на ура”, но ведает ли он, что творит? Известно ли ему, что и итальянские слова Gaia scienza (Весёлая наука), и словосочетание “дух музыки” восходят к Фридриху Ницше, фигуре сложной и трагической? Да, Ницше проповедовал антигуманизм, но и он, и Блок заплатили за свои философские (не будем говорить “заблуждения”, а скажем “искания”) жизнью, здоровьем — как физическим, так и духовным. В частности, Блок, призывавший всех слушать “музыку революции” и практически примкнувший к победителям-большевикам, вскоре с ужасом убедился, что он более не может творить, ибо окружавшая его действительность была “антимузыкальна”, а мировая революция на его глазах превращалась в “мировую грудную жабу”. Режим, на службу к которому добровольно пошёл Блок, отплатил ему за это известно чем: Блоку, за которого хлопотал сам Луначарский, не удалось в 1921 году выехать для лечения за границу из-за отсутствия разрешения ВЧК 12 . И вот некто Филиппов сейчас хвалит Блока за высказывания, логическим следствием которых было безумие и трагическая смерть поэта, всегда серьёзно и ответственно относившегося к своим словам. Воистину “не поздоровится от эдаких похвал!”. Что же касается Ницше, то не понаслышке знакомый с его творческим и философским наследием Томас Манн писал о нём так: “Ницше со всей его философией был не более как пролагателем путей, духовным творцом и провозвестником фашизма в Европе и во всём мире… ницшевское восхищение красотою безнравственности, его апология войны и зла и все его раздражённые выпады против морали, гуманности, сострадания, христианства — всё это позднее нашло своё место в помойной яме фашистской идеологии” 13 . Не случайно именно после прихода Гитлера к власти в Германии Томас Манн заявил, что “осознал вину духа” и вину интеллигенции, которая из-за эстетического неприятия действительности занималась опасными умозрительными играми эстетически-теоретического оправдания насилия. “Это было великолепно, — писал Томас Манн. — Но как всё это выглядит теперь, когда всё летит в объятия к чёрту и Гитлеру?..” 14 .
Так неужели и мы в России снова будем с трепетом вглядываться, вслушиваться и внюхиваться в наши родные отечественные навозные кучи, ожидая и опасаясь услышать доносящиеся оттуда раскаты грома и не смея ни посмеяться над ними и над самими собой, ни, “нелицензированно подумав”, усомниться в их “благости и святости”?
В. В. Беляев
1
Ввиду громоздкости авторского жанрового определения, мы будем всё-таки называть эту публикацию в “Знамени” просто обзором.2 “Словечка в простоте не скажет, всё с ужимкой”.
3 К примеру, Филиппов на с. 213 спрашивает у критика Басинского, пробовал ли тот читать японские танка на языке оригинала:спрашивает таким тоном, будто сам “Ведущий” съел в этих самых танка не то что собаку, но всех бешеных собак в Ленинградской области, предварительно заправив их слюной свои картриджи фирмы “Опиум”.
4
Благодаря Гоголю, его французский эквивалент существует и в русском языке, хотя и на “птичьих правах”. Вспомним разговор двух дам из “Мёртвых душ”: “ребёнки плачут, всё кричит, никто никого не понимает, ну просто” обзор из “Знамени”, обзор, “оррёр!”.5 Уж не подвёл ли тут преподавателя литературы Л. Филиппова гоголевский Вакула?
6
Гоголь Н. В. Мёртвые души. Поэма. Том первый, глава вторая.7 Писарев Д. И. Сердитое бессилие //Сочинения в 4 т. Т. 3. — М.: ГИХЛ, 1956. С. 218.
8
См.: Дворецкий И. Х. Латинско-русский словарь. Изд. 2, перераб. и доп. — М.: Русский язык, 1976. С. 270.9 Писарев Д. И. Ук. соч. С. 220.
10 И всё так же “старым бредит новизна”!
11
Пелевин. Ук. соч. С. 201.12 См. об этом: Солоухин В. А. При свете дня. — М., 1992. С. 42 — 45; Вопросы литературы. 1998. № 4. С. 380 — 382.
13
Манн, Томас. Философия Ницше в свете нашего опыта. / Перевод П. Глазовой // Манн, Томас. Собр. соч. в 10 т. Т. 10. — М.: ГИХЛ, 1961. С. 379 — 380.14 Виноградов И. И. Искусство. Истина. Реализм. — М.: Искусство, 1975. С. 45.