Владимир Коршунков
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 1999
Л. И. Бочаров, Н. Н. Ефимов, И. М. Чачух, И. Ю. Чернышов. Заговор против русской истории: (Факты, загадки, версии). — М.: АНВИК, 1998.
Это очередная книжка, популяризирующая навороты в русской и мировой истории, порождённые так называемой “новой хронологией” талантливого математика и скандально известного дилетанта-историка академика А. Т. Фоменко и его сподвижников. В последние годы один за другим стали появляться подобные поп-опусы, они выходят большими тиражами, у них привлекательная внешность и броские заглавия.
В советские времена вокруг ярких учёных, выдвигавших хлёсткие, оригинальные, а иногда и фантасмагорические теории (вокруг Н. Я. Марра, Т. Д. Лысенко, Л. Н. Гумилёва), роились философы-прошибалы — скромные апостолы, уверовавшие в истинность слов учителя, которые ставили себе задачей обосновать учение идеологически, подвести марксистско-ленинскую базу, показать, что новая теория вполне соответствует основополагающей догме. Вот и в тени могучей фигуры истматематического академика мельтешат пропагандисты и агитаторы. Они деловито мастерят нечто вроде учебников и книжек для народа. И хотя теперь нет всенепременной задачи согласовывать теоретические изыскания с идеологией, всё же свято место пусто не бывает — идейно-политическое обоснование причудливого “нового учения” вытанцовывается. Причём точно такое же, как и та идея, что вот уже почти десятилетие заполняет неуютный для нашей “элиты” идеологический вакуум — идея национальная, даже националистическая, чванливое убеждение, что “мы всех лучше, мы всех краше, всех умнее и скромнее всех”.
А надо ли вообще обращать внимание на писания, которые умными ребятами из книжного приложения к “Независимой газете” причисляются к разряду фантастической беллетристики? Спорить всерьёз с нахрапистыми людьми, перекроившими до изумления ход мировой истории, конечно, можно, но уже как-то неинтересно. Помнится, лет пятнадцать-двадцать назад, когда у Фоменко и К о всё только разворачивалось, историки вместе с представителями точных наук на страницах солидных журналов начали было корректный и аргументированный разбор этих несуразных нагромождений. А сейчас уже мало кто из специалистов берётся методично разгребать эвересты ошибок, натяжек, полуправд, недомолвок и циклопических глупостей. Усердия не хватит — там ведь этакое многоэтажное сплетение на каждой странице. Да и любой первокурсник-гуманитарий (и вообще любой вразумительный человек, знакомый с основами источниковедения, лингвистики и культурологии, любой, кто в твёрдом уме и ясной памяти) способен с ходу определить, чего стоят такие умственные термитники.
Похоже всё-таки, что специалисты-гуманитарии не правы, оставляя это без должного внимания. Жаль, что их голос звучит глуше, чем зазвонистые фанфары фоменковцев. Эти тексты вырвались на такой уровень тиражей, вдохновили на подобное же историко-фантастическое самовыражение такое количество последователей (беззастенчивых журналистов, шарлатанистых психологов-экстрасенсов, самоуверенных и патриотичных провинциальных учителей), что теперь уже речь идёт не только лишь о псевдонаучных построениях. Если десятки тысяч сограждан такое читают и почитают, формируя своё историко-культурное мировоззрение, то перед нами симптом интеллектуально-духовного недуга.
Лучшее, что мы можем сделать, — быть критичнее к самим себе. И к себе, любимому, и к своему сословию, и к своему народу. Мы привыкли упоённо талдычить: самая читающая страна. Железный занавес проржавел и рухнул, печатать стали всё — так что же мы читаем? Мы смакуем славные деяния Комбата, Бешеного и Слепого да взахлёб глотаем розовое мыло о бедных, но гордых сиротках. Тиражи серьёзной литературы в многомиллионной стране упали до сотен экземпляров. Мы возомнили: лучшее в мире образование! Вот оно, наше теперешнее образование (десять-одиннадцать долгих лет, каждый день по многу часов за партой, сплошь хворые от перегрузок старше-классники!) — средний наш обыватель со средним образованием ни бельмеса не смыслит в гуманитарной сфере: ни языков не знает, ни истории, не может грамотно и выразительно писать по-русски, не разбирается в искусстве, не читает хороших книг, не понимает психологии. (Малочисленные на общем шалопайском фоне умники и умницы погоды не делают, не слишком утешает также и то, что во многих странах мира с грамотностью ещё хуже.)
Фоменковщина — это не только ситмптом, но и вердикт. Приговор нашему историческому образованию. Значит, не тому и не так учим в школах! Зачем год за годом заставлять наших недорослей зубрить даты и “определения”? Зачем учителю настаивать на том, чтобы они проникались принципиально важным различием между рабами с пекулием и колонами, между холопами и смердами? Зачем требовать знания мудрых решений растакого-то съезда, всех положений того или иного манифеста и мирного договора? К чему изображаемые на классных досках (аккуратнее!) либо в тетрадках (карандашом, было сказано!) осенённые стрелочками кружочки и прямоугольнички с корявыми надписями внутри (а можно фломастером?) — как будто эти примитивные и безжизненные схемы и в самом деле проясняют что-либо в истории и культуре. Зачем патетические декламации об исторических закономерностях и уроках истории? Как будто есть они, эти закономерности! Как будто Клио, как Марьиванна, учит всех подряд, а не только тех, и без того умных, кто всерьёз хочет у неё учиться! Может быть, что-нибудь из этого впрямь надо изучать и обсуждать, но только студенту-историку — будущему учителю, который всё же должен знать и понимать чуть больше, чем его ученики. А зачем всё это школяру-оболтусу — будущему работяге или лотошнику? Школьный предмет история — это возможность для ребёнка составить представление о прошлом, образ минувшего, возможность узнать о том, что было до него, и, если учитель хороший, а класс подготовленный, обдумать и обсудить это. Почерпнутый из адаптированных источников исторический материал — это также повод на школьных уроках и дома попробовать самостоятельно анализировать его, поработать с информацией, делая наблюдения, умозаключения, обобщения и сравнивая свои выводы с мнениями других. Способность к самостоятельной работе с информацией в нынешнем мире нужна не только учёным, политикам и шпионам. Правда, для того, чтобы давать такие уроки, учитель и сам должен быть знатоком источников, грамотным исследователем, увлекательным и находчивым рассказчиком. А значит, и гуманитарные факультеты не могут быть, помимо всего прочего, фабриками по изготовлению троечно-четвёрочных дипломов. Надо ясно представлять, что при либерализме большинства вузовских преподавателей “тройка” по истории, языкам, культурологии, психологии в студенческой зачётке — это очевидный признак профессиональной непригодности будущего специалиста. А то в такой обстановке у нас в стране плодится-размножается, резвится и играет хваткий тип людей, которых можно было бы условно назвать скифской (или скифоидной) интеллигенцией. Это особая мутация советской интеллигенции или, если угодно, советской образованщины. Особая порода, не слишком многочисленная, зато типично нашенская, показательная.
Это люди несомненно деятельные, даже пассионарные, интересующиеся общественно-значимыми и гуманитарными вопросами. Иногда они тянут лямку каких-нибудь дел, смежных с истинной направленностью их бурного духа, занимаясь точными науками, природоведением, журналистикой, живописью, учительством. В этих областях они обычно не слишком преуспевают и весь свой кипучий темперамент выплёскивают в писание стихов (а заодно и доносов), в прожекты социального переустройства, в доморощенное философствование, богоискание или богоборчество, в краеведение либо в языческо-средневековые молодецкие забавы. А тут-то они уж точно — дилетанты. Не имея должного гуманитарного образования, они смело берутся решать труднейшие проблемы. Их не смущает, что поколения неглупых и профессионально подготовленных людей в разных странах уже что-то такое обсудили, предложили, нашли, открыли, сделали. Чужих книжек (и тем более не по-русски) они читать не любят, а если и читают, то для того только, чтобы ещё раз убедиться в собственной значимости. И уж то, что им приглянулось, запомнилось, придумалось, они усваивают твёрдо и навсегда, и в этом-то сомнения для них исключены. Зато как они обижаются, не встречая должного восхищения со стороны “академической мафии”! Они заваливают газеты и журналы маловразумительными писаниями. А в последние годы публикуют свои шедевры отдельными изданиями — и чахлого вида брошюрками, и, особенно часто, увесистыми томами, которые посильнее “Фауста” Гёте (они явно тяготеют к крупным формам). Племя это обычно обитает в глубинке, хотя они могут водиться и на столичном асфальте.
Скифская интеллигенция. Всё же интеллигенция (кроме самых крайних, полубезумных проявлений), поскольку они вдохновляются абстрактно-гуманитарными идеалами и обуреваемы жаждой познания и творчества. Но при том сущие скифы (конечно, не в историческом, а в литературно-культурологическом смысле — как у русских писателей Серебряного века) — упёртые, законченные, зашоренные, кондовые, догматичные. Отчасти из-за неглубокой образованности, отчасти по свойствам натуры они не способны понимать культуру во всём её великолепном многообразии и гуманитарные науки во всей их прекрасной сложности. Они живут с поджатыми губами. У них недостаёт чувства реальности и чувства юмора, ироничности по отношению к миру и к самим себе, подвижности ума и лёгкости восприятия. Подобные качества характера в немалой степени были присущи многим нашим выдающимся личностям: протопопу Аввакуму, Белинскому, Чернышевскому, Ленину, Циолковскому.
Понятно, что люди такого культурно-психологического облика обычно склонны смотреть на мир с унылой злобой. И они охотно поддаются искушению всех подозревать и выискивать незримых врагов-заговорщиков даже под собственной кроватью. А в последние десятилетия у таких людей всё более проявляется ещё одна примечательная черта — патр-р-риотизм! Именно этакий вот вариант патриотизма — со скрежетом зубовным. Они со свойственной им истовой насупленностью становятся убеждёнными националистами. Многие из них перетолковывают великую интернациональную и этически ориентированную религию Христа в узколобо-агрессивном смысле. А некоторые идут ещё дальше и оборачиваются так называемыми язычниками, по сути же становясь отъявленными фашизоидами.
Фоменко — профессор математики в МГУ, его историко-залихватские работы печатались и тамошним издательством. И его приспешники везде, где только можно, козыряют приобщённостью к главному университету страны. Обидно за МГУ, ей-богу. К тому же, не говоря уж о сути их откровений, и с обычной-то грамотностью у них худо. Авторы этой книжки пишут вместо “Христа” — “Христоса” (С. 162), изячно выражаются — “последний довольно неяркий посыл” (С. 107), а знаменитого средневекового путешественника фламандца Вильгельма (или Виллема) Рубрука (или Рубруквиса, Розброка, Рюисбрюка, Рёйсбрука) упорно именуют не иначе как Вильямом Рубрикусом (С. 183, 194, 204, 209).
Очевидно, всякая евразийская (точнее, азиопская) теория в конце концов подводит к оправданию культурно-исторического варварства, к апологии скифства, к великодержавному азиопскому шовинизму. Так вышло у Л. Н. Гумилёва, который на закате своих дней не скрывал консервативно-патриотических русско-азиатских воззрений, тут же подхваченных разного рода пассионарными националистами и невесть откуда проклюнувшимися “геополитиками” и “евразийцами”. Так выходит и у фоменковцев.
Нет, неспроста в заглавии этой книжки ключевым является решительное слово “заговор”! На обложке — белым по чёрному: “Кто, как и почему фальсифицировал историю нашей страны?”. Сильный термин “фальсификация” применим разве что к некоторым советским (да ещё, пожалуй, к нацистским) историкам России. Ан нет, критиковать сталинистскую патриотически выдержанную науку теперь не модно. Авторы книжки углядели злую многовековую целенаправленную силу, которая, начиная с первых Романовых, денно и нощно заботилась об искажении великого прошлого России. А в этом прошлом были, дескать, и великий русский полководец Чингиз-хан, и “казачий батька” Батый, была грандиозная славянская империя от Атлантического океана до Тихого, от Северного Ледовитого до Индийского. И ещё много всякого-разного, сплошь великого да славного. В книжке идёт речь об успешной реализации “дьявольского плана по созданию лживой древнерусской истории”, который проводился в жизнь целой сворой фальсификаторов, “прикормленных династией Романовых” (С. 201). “Захватив власть в государстве, Романовы постарались максимально “заштукатурить” древнюю русскую историю. Поэтому историки эпохи Романовых (имея на то прямые или косвенные указания) старались “глубоко не копать” — это было опасно” (С. 221). Зачем же Романовым всё это было нужно? Ответ по-ленински прост — прост, как всё гениальное. Прост той простотой, какая хуже воровства: эти “терминаторы русской древности” — узурпаторы и вообще нерусь. Про этих гадких царей повествуется в 4-й главе, которая так прямо и названа: “Мрачный рассвет династии Романовых” (заголовки разделов этой главы: “Их родина — Германия”, “Хитрая и коварная игра”, “Я имею дело не с людьми, а с животными…”, “Последняя битва за власть”). Следующая, 5-я глава, с весёленьким заголовком “Приговор привели в исполнение…” — об историографии XVIII века, точнее, о засилье немчуры среди тогдашних российских учёных (“Социальный заказ”, “Чёрные дни российской историографии”, “Главное — деньги”): “Разве можно будет, к примеру, спокойно отнестись к тому, что вся наша история практически написана… иностранцами? Что те немногие русские, кто брался восстановить историческую правду, сразу получали щелчок по носу, мол, не лезьте туда, куда не следует. А те, кого вдруг случайно допустили до этого священного дела, вынуждены были…” (С. 65) и т.п. А особенно хорош заголовок раздела из 7-й главы: “За излишнее любопытство — смерть”. Такой вот, господа-товарищи, был у нас аракчеевский режим в науке, такой вот террор покруче большевицкого! “Как дерево не может жить без корней, так и страна, какой бы великой она ни была, не может нормально развиваться, не имея своего, только ей присущего героического прошлого, откуда черпает она силы и мудрость для дальнейшего движения вперёд. Как ни тупы были окопавшиеся у российского трона прихлебатели-иностранцы, но эту истину они усволили твёрдо. Не могли они не понимать, что их время сразу кончится, как только узнает народ правду о себе, как только станет ясно, что никогда в прошлом не терпел он унижений и оскорблений, не позволял никому надеть себе хомут на шею. И не было у облепившей трон иностранщины задачи более важной, чем уничтожить историческую память народа. В этом заключалась основа их благополучия. И для достижения своих целей они не брезговали ничем…” (С. 73 — 74). И тут же, как водится, — про нравственное возрождение русского народа и про духовность. Примечательно, что злодеям-иноземцам да их прихлебателям противопоставляются “истинно русские учёные” (С. 74) — например, В. Н. Татищев, который “в силу своих русских корней искренне хотел разобраться, что к чему” (С. 88). Правда, в другом месте книжки разохотившиеся авторы готовы признать в немцах наших кровных сродственников: “А как похожа мелодика казачьих песен на мелодику многих немецких народных песен. В некоторых же областях Германии налицо даже внешнее сходство с казаками (крупные люди, густые брови). Всё это может указывать на древние связи между этими народами и не исключено, что эти связи являются следствием взаимодействия русской Орды и Западной Европы в средние века” (С. 217).
“Читатель поражён?” (С. 139) (сей риторический вопрос уже по другому поводу — дескать, этруски, предшественники древних римлян, были… ну, конечно, русскими и даже христианами). Да нет, читатель не поражён. Чего уж там, всё понятно… Вот разве что интересно наблюдать, как безалаберная экстравагантность в гуманитарной области знаний плавно перетекает в следующую стадию — в теорию заговора. Тенденция, однако.
Владимир Коршунков