Сергей Трунёв
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 1999
Д. В. Михель. Мишель Фуко в стратегиях субъективации: от “Истории безумия” до “Заботы о себе”: Материалы лекционных курсов 1996 — 1998 годов. — Саратов: Изд-во Поволжского филиала Рос. учеб. центра, 1999.
25-го июня текущего года исполнилось ровно пятнадцать лет со дня смерти Мишеля Фуко. Длительное время творческое наследие этого мыслителя осваивалось и доводилось до сознания россиян лишь небольшой группой исследователей. Так, о взглядах М. Фуко мы узнавали из работ Н. Автономовой, В. Визгина, В. Подороги и других.
Положение изменилось за последние пять-шесть лет: стремясь наверстать упущенное, российские издательства принялись выдавать на гора одну работу М. Фуко за другой. Появились и объёмные (и, кстати сказать, качественные) труды по французской философии второй половины 20-го века (в частности, книги И. Ильина), в которых философским воззрениям французского мыслителя отводится значительное место.
Ввиду того, что корпус фукольдианских текстов весьма обширен и сложен для неискушённого читателя (не говоря уже о ценах на философскую литературу вообще), интерес к квалифицированным изложениям концепций М. Фуко продолжает расти. Именно поэтому появление книги Д. Михеля оказывается своевременным.
В этом труде мы не найдём развёрнутых авторских суждений по поводу разработанных М. Фуко концепций. “Цель публикации предельно скромна, — дать общее систематическое изложение (курсив мой. — С. Т.) идей французского мыслителя о знании, власти и субъекте, которые в своей совокупности сложились в оригинальную аналитику стратегий субъективации” (С. 3). Иначе говоря, в книге Д. Михеля идеи М. Фуко концентрируются вокруг определённых способов представления (в первую очередь, научного представления) человека. Собственно, “стратегия субъективации” и означает “некое поле, образуемое действием сил знания и власти, которые прилагаются (к человеку. — Прим. С. Т.) извне, но также и преломляются изнутри”, т.е. то, что создаёт Субъекта со всеми возможными его предикатами, как-то: “Безумный”, “Преступный”, “Патологический”, “Вожделеющий” и т.д. В этом смысле французский мыслитель, кажется, стремился ответить лишь на один из трёх кантовских вопросов: “Что такое человек?”. Ответы на вопросы о знании и действии лишь подготавливали почву для раскрытия механизмов формирования субъективности.
Особо следует отметить тот факт, что Д. Михель представляет нам ещё не опубликованные в России тексты М. Фуко: “Я, Пьер Ривьер…”, “Политика здоровья в восемнадцатом столетии”, “Субъект и власть”, “Субъективность и истина”, “История сексуальности. Т. 2. Использование удовольствий”, “О генеалогии этики: пересмотр этики труда в эпоху Прогресса” и другие. Единственное замечание, касающееся “археологического” периода творчества М. Фуко, отсутствие в тексте Д. Михеля упоминания о Гастоне Башляре — философе, чьи произведения оказали на М. Фуко довольно значительное влияние. По крайней мере в двух работах указанного периода (“Археология знания” и “Жизнь: опыт и наука”) М. Фуко ссылается на философский опыт Г. Башляра. Дело в том, что последний также мыслил историю (ограничивая свои исследования, однако, историей естествознания) как историю разрывов, в противоположность классическому пониманию её как континуального процесса.
Итак, согласно М. Фуко, субъект суть результат взаимодействия власти и знания, сплавленных в единый целостный комплекс (власть-знание). На что же в таком случае может надеяться человек? Поскольку сам М. Фуко декларативно ограничивал область своих интересов тремя указанными выше вопросами, вопрос о надежде оказывается как будто снятым. Меж тем, это четвёртый, оставшийся в тени, кантовский вопрос. Отвечал ли на него М. Фуко? Глава “Субъект мыслящий. Назначение интеллектуала” — последняя в книге. Она невелика по объёму, но она есть. Ведь там, где появляется субъективация, появляется и зазор, позволяющий её избежать; там, где появляется власть, возникают и стратегии сопротивления; там, где ещё остаётся человек, присутствует и надежда, мотивирующая действие.
Осознавая себя затянутым в сложный механизм субъективации, человек может надеяться лишь на бесконечный (разумеется, в пределах собственной жизни) процесс освобождения, но эта надежда обусловливает направленность всех его дальнейших действий: либо на деконструкцию внешних политико-когнитивных структур (революция, критика), либо на отыскание адекватной формы отношения к самому себе (философия). Впрочем, одно другому не противоречит. “Перед интеллектуалом стоит одновременно философская, политическая, социальная и этическая проблема — освобождение индивида от государства и связанных с ним типов индивидуализации, которые навязывались людям в течение многих веков, и открытие новых форм подвластности” (С. 80). Но всякое освобождение должно начинать с себя, точнее, с ежедневного отделения себя от себя, с изменения. “Философия — это опыт, изменяющее самого мыслителя испытание, это аскеза, упражнение себя — в мысли” (С. 81). Показательно, что для М. Фуко освобождение не в дионисийском опьянении, но в кропотливой работе мысли, позволяющей “Я” постоянно выскальзывать из захвата. Никакой мистики, никакой метафизики — лишь тяжёлая, почти физическая работа мозга, работа по освобождению.
К книге прилагается ряд авторских переводов: во-первых, статья самого М. Фуко “Что такое Просвещение?”, во-вторых, исследование Ж. Делёза “Постскриптум к обществам контроля” и, в-третьих, фрагмент работы Х. Хакосало “Био-власть и патология. Знание и власть фукольдианской истории медицины, психиатрии и сексуальности”. Наличие этих работ позволяет читателю глубже проникнуть в философские идеи французского мыслителя.
Но дело не в этом. Лично у меня нет твёрдой уверенности в том, что фукольдианские стратегии сопротивления можно без размышлений приложить к российской социо-культурной ситуации. В конце концов, наша власть лишь в настоящее время, кажется, получает характер паноптической (в частности, происходят весьма характерные изменения ландшафта: больше стекла, зеркал, фонарей и т.п.). Следовательно, философия М. Фуко для нас только возможный опыт. Опыт-предостережение, требующий внимательного и чуткого к себе отношения. Читая книгу Д. Михеля, я увидел именно такой подход к материалу. Значит, заявленная в предисловии “предельно скромная” цель достигнута.
Сергей Трунёв