"Волга", № 5, 1999
Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 1999
О. Д. Смилевец. Саратов и Достоевский. — Саратов: Издательство Саратовского университета, 1998.
Главный враг любого бизнеса — приблизительность.
Данило Боско,
итальянский архитектор из Турина
Автор книги — инженер-изыскатель в области инженерной геофизики. Книга невелика по объёму (51 страница текста плюс 9 страниц иллюстраций) и содержит немало историко-краеведческой информации о городе, название которого выделено на обложке книги особо крупным шрифтом. Не будучи ни историком по образованию, ни саратовцем по происхождению, не берусь судить о точности содержащихся в книге сведений по истории Саратова, но обращу особое внимание на то, о чём на обложке написано шрифтом помельче: в ней читателям обещана некая информация о Ф. Достоевском (российский писатель, 1821 — 1881).
В предуведомлении “Слово к читателю” г-н Смилевец сообщает нам, что он писал свою книгу, “стараясь понять мучительные изломы судеб героев произведений Достоевского через призму своей профессии, связанной с конкретностью и точностью исследований” (С. 5). Вот о точности-то применительно к литературоведению стоило бы поговорить, и тут прежде всего необходимо вспомнить о Пушкине — в частности, и потому, что на с. 12, 13, 17 рецензируемого издания речь идёт о коллекции личных вещей А. С. Пушкина (1799 — 1837), которые хранил Фёдор Михайлович Достоевский (1842 — 1906), житель Саратова, племянник писателя.
Согласно опубликованному когда-то в московском журнале “Вопросы литературы” сообщению1, в тридцатых годах почти уже позапро-шлого XIX столетия на одной из улиц ещё не переименованного тогда и не репереименованного в дальнейшем города на Неве имела место быть беседа между российским поэтом Александром Пушкиным и петербургским извозчиком Петром Пурчуком. Позднее, в канун первого столетия со дня рождения поэта, престарелый Пурчук поделился с российской читающей публикой своими воспоминаниями об этой беседе, ибо в цепкой памяти его она сохранилось со стенографическою, абсолютною точностию. Вот полный текст этой беседы:
“— Свободен? — спросил Пушкин.
— Занят, — ответил извозчик Пурчук и заснул”.
Накануне же 1937 года, в котором советский народ отмечал столетний юбилей умерщвления Пушкина, в том же городе (тогда — Ленинграде) вышел из печати солидный том с биографией извозчика Пурчука, его генеалогией, описанием его семейства и всех его потомков, гиппографической характеристикой масти, статей и норова каурой кобылы Анфисушки — единственной слушательницы беседы Пушкина с Пурчуком, статистическими данными динамики цен на овёс в Петербурге… и так далее и тому подобное и неподобное “приумножение знаний о связях поэта с Петербургским краем”. По удачному выражению Мих. Лифшица, “что до связей, то следует всё же делать различие между интрижкой и законным браком”. Уточним в этой связъ, что возможен и третий, не отмеченный случай — полное отсутствие какой бы то ни было связи. Всё-таки Пушкин жил в Петербурге и, наверное, пользовался услугами извозчиков, так что даже и сведения о его беседе с Пурчуком имеют некоторое право на существование. Но, как утверждает и сам г-н Смилевец: “Достоевский и Саратовский край… Казалось бы, как можно говорить на эту тему, если известно, что Достоевский никогда не бывал в Саратове” (С. 6). По нашему мнению, выделенные курсивом слова (как и — в чём мы вскоре убедимся — многое, слишком многое в этой книге) следует читать “с точностью до наоборот”: то, что лишь “кажется” нашему достоевсковеду, то и есть истина, а то, что он преподносит как истину, есть в лучшем случае “динамика цен на овёс” в Саратове XIX в. Итак, что же написано в книге о том, чего никогда не было?
Ознакомимся со статьёй “Л. П. Блюммер — Саратовский2 корреспондент Ф. М. Достоевского”. В ней сообщается, что Л. П. Блюммер — это “житель Саратова, в прошлом эммигрант3, впоследствии адвокат, писатель, предприниматель” (С. 18). В 1876 году Блюммер послал Достоевскому свой читательский отклик на октябрьский выпуск “Дневника писателя”4. О каком бы то ни было ответе Достоевского на письмо Блюммера никаких сведений нет, и Л. П. Блюммер в перечне адресатов Достоевского не означен. Следовательно, раз нет данных о том, что Достоевский был респондентом Блюммера, то и автора неотвеченного письма к Достоевскому нельзя называть корреспондентом последнего. По точному смыслу составляющих это слово компонентов, восходящих в конечном счёте к классической латыни, кор-респонде-нт есть юридическое и/или физическое лицо, обменивающееся какой-либо информацией с другим юридическим и/или физическим лицом. Ergo, название статьи заведомо некорректно. Посмотрим на её текст.
По утверждению г-на Смилевца, “В декабрьском номере (sic! — B. Б.) “Дневника писателя” за 1876 год в статьях “Запоздалое нравоучение”, “Голословное утверждение” (sic! — B. Б.), “О самоубийстве и высокомерии” Ф. М. Достоевский даёт обстоятельный ответ… всем своим корреспондентам, в том числе и Л. П. Блюммеру” (С. 21).
Тезис о якобы имевшей место связи между письмом Блюммера и статьями Достоевского, помещёнными в выпусках5 его моножурнала, уже прокомментирован в 24, 3976, так что ничего нового в науку бездоказательное повторение этой гипотезы в рецензируемой книге не вносит. Далее, никакой статьи под названием “Голословное утверждение” Достоевский не писал и не публиковал, но у него есть статья “Голословные утверждения”.
Мне, конечно, могут возразить, что это всё, дескать, мелочи, да ещё и припомнить слова Писарева о критиках, пробавляющихся придирками “к шрифту и опечаткам по неспособности к более серьёзной умственной работе”. Таким оппонентам я предложил бы отказаться в бухгалтерии от выплачиваемых им авансов, ставок и гонораров, исчисляемых трёхзначными или четырёхзначными цифрами, а получать ежемесячно (или два раза в месяц) жалованье в сумме одного рубля, раз для них не представляется существенною разница между единственным и множественным числом. Количество может переходить в качество: сверхизобилие мелких неточностей всякого рода7 даёт в сумме тексты, о которых тот же Писарев говорил, что “от хлама не отобьёшься никакою критикою, потому что на свете всегда будет очень много людей, совмещающих в себе гениальность шестинедельного ягнёнка с честолюбием Алекандра Македонского”. А поэтому: “Нечего делать! Давайте… обсуживать претензии”8 авторов, не выучившихся писать грамотно и цитировать точно, на то, что они якобы сообщают нам “новое, интересное о Ф. М. Достоевском” (С. 51).
Однократное упоминание фамилии Грибоедова в некрологе “Памяти Ф. М. Достоевского”, написанном Л. П. Блюммером, О. Д. Смилевец комментирует следующим образом: “Представляет интерес сравнение творчества Ф. М. Достоевского с творчеством А. Грибоедова (почему, собственно, не А. С. Грибоедова? — В. Б.), которое не звучало ранее, да и не было отмечено впоследствии” (С. 34).
Никакого сравнения творчества двух писателей в данном некрологе попросту нет. Сравнение такое, однако, “прозвучало” ранее 1881 года, а “озвучено” оно было… самим Ф. М. Достоевским9, в рукописях которого косвенно сопоставлены такие вроде бы разные персонажи, как Чацкий из “Горя от ума” и Смердяков из “Братьев Карамазовых”. Это сравнение было “отмечено впоследствии” и прокомментировано Л. М. Розенблюм: “Связь между записью о Чацком и историей Смердякова более зло характеризует героя Грибоедова, чем все критические оценки, данные ему Достоевским в других местах”10. С такой трактовкой я не вполне согласен, ибо критическая оценка Чацкого Достоевским всегда была лишена какой бы то ни было “злобности”, вообще не присущей ему. Вот ещё один его отзыв о Чацком: “тип Чацкого только и дорог нам тем, что это изображение русского, оторванного от народного быта. Иначе, что ж бы он для нас значил? Это доказывается уже симпатичностью для нас этого типа и беспрерывною его повторяемостью в нашей литературе”11. Итак: без тщательной проверки недопустимо заявлять об отсутствии каких бы то ни было “сравнений” у своих предшественников для того только, чтобы “возвысить” собственные изыскания и находки. И уж что-что, а тексты Достоевского следовало бы проштудировать досконально, прежде чем писать о нём.
Из тысяч и тысяч строк печатной и непечатной продукции12, сохранившейся в архивах за подписью “Л. П. Блюммер”, г-н Смилевец счёл нужным выбрать и перепечатать среди многого другого сетования на “неповоротливость русских… Аносовых, Плагиных13, Александровых по сравнению с Фелейзенами и Заками” (С. 22). Вообще антисемитизмом грешили, как известно, не только легендарно одиозный в этом смысле Виктор Буренин, но и мишень его критических нападок Салтыков-Щедрин (в сказке “Пропала совесть”) и даже (magis amica veritas) cам Достоевский — но, в отличие от вышеупомянутых, не в печати, а в частной переписке. Непонятно (да и не хочется доискиваться), зачем же понадобилась г-ну Смилевцу эта перепечатка более чем столетней давности выпадов радетеля о русском народе Л. П. Блюммера, а тем более “в настоящее время, когда и т.д.”.
Профессионально необходимая при изучении Достоевского сверхпридирчивость к точности и аккуратности объясняется тем, что в его прозе сплошь и рядом от изменения одной-единственной буквы смысл всего высказывания может меняться, причём радикально. Так, например, в очень многих изданиях романа “Братья Карамазовы” ответ Смердякова на обращённые к нему вопросы и инвективы Ивана (при их третьем, и последнем свидании) печатается в таком виде: “Полноте… ничего-с!”. А между тем в оригинале и в авторитетных изданиях Смердяков говорит Ивану: “Полноте… нечего-с!”. Sapienti sat.
Ho и это не всё: буквально одно и то же слово может иметь у Достоевского совершенно разное семантическое наполнение с учётом того, КЕМ и КОГДА оно произнесено. Ясно же, что значения слова “идиот” весьма различны в зависимости от того, встречаемся мы с этим словом на обложке или в тексте знаменитого романа Достоевского либо читаем реплику Ивана Карамазова: “об этом помешанном идиоте эпилептике? Об Смердякове?”.
В рецензируемой книге есть небезлюбопытное для историков театра сообщение о двух инсценировках (в 1924 и в 1971 гг. ) романа “Идиот” в Саратовском театре имени Карла Маркса, не содержащее ни опечаток, ни иных каких искажений, но наш автор верен себе и вне какой-либо связи с собственным текстом ошарашивает нас таким квазивыводом из рассказа об этих прежних инсценировках: “Сегодня надо ставить Ф. М. Достоевского, потому что мы, как никогда, унижены и оскорблены, унижена культура, наука” (С. 38). По поводу ламентаций такого рода хорошо сказал К. А. Степанян: “…положение нынешнего поколения литераторов — конечно, трудное, но ведь когда оно было лёгким у настоящих писателей, и неужели свобода писать всё, что диктует тебе вдохновение, не зашифровывая это и не пряча под половицу, — не стоит всего остального?”14. Говоря без обиняков, постыдно называть ситуацию, когда каждый, не исключая невежд, волен печатать хоть о русских романах, хоть о Борисе Ельцине, хоть о Конституции, хоть о севрюжине с хреном, хоть о хрене без севрюжины абсолютно что угодно, не боясь ни гнева и репрессий от властей, ни последующего посрамления от равнодушных к его “писанине” сограждан (ибо сейчас, как и всегда, “русскому человеку честь — одно только лишнее бремя”) — постыдно, говорю я, называть наше настоящее чем-то худшим по сравнению с тем прошлым, когда за чтение и обсуждение “Письма Белинского к Гоголю” петрашевец Достоевский был отправлен на эшафот, а затем в Сибирь, откуда он всё-таки вернулся живым и работоспособным человеком. Или кому-то больше по душе то наше прошлое, в котором поэт Мандельштам был отправлен за своё не-опубликованное стихотворение о Сталине в ту же Сибирь, из которой ему не удалось выйти даже и трупом после смерти?! Впрочем, верно и то, что претенциозные и безграмотные опусы действительно унижают и оскорбляют как вообще культуру и науку, так и в особенности тех русских классиков, о которых пишут некоторые теперешние сочинители.
В “Послесловии” г-н Смилевец указывает: “Для любого человека самое важное — быть выслушанным и понятым” (С. 51). Осмелимся напомнить, что цитируемые им авторы — тоже люди, и “выслушать их” легче лёгкого: надо “только” не перевирать цитат. Но… вот в каком виде перепечатана в его книге последняя строфа стихотворения В. П. Буренина “У гроба Ф. М. Достоевского”:
Усопший брат! Ты сам страдал,
Ты перенёс все боли века
И в нас недаром возбуждал
Святую скорбь за человека:
Проникновенный твой глагол,
Дышавший к ближнему с (sic! — B. Б.)
любовью,
Был сердца раненого кровью,
И кровью той же ты прошёл (SIC!)15.
Что касается третьей строки от конца, то тут ошибка не слишком существенная: у Буренина нет предлога “с”; но общий смысл высказывания (Дышавший любовью к ближнему) всё же не искажён безнадёжно. Но финальная, самая важная в любом мало-мальски отделанном тексте строчка превращена публикатором Бог знает во что: “прошёл кровью”… так можно сказать о Малюте Скуратове, Л. П. Берии или об А. Р. Чикатило, но не о… не смею досказать моей мысли! О. Д. Смилевец, что Вы делаете? “Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною”.
Бездна эта разверзается как раз в той статье удивительной книги, где речь заходит о предмете, который автор просто обязан знать как следует, а именно о геологии. Статья имеет название: “Комментарий геолога к произведениям Ф. М. Достоевского”, и тут нет ещё греха: никому, и в том числе геологам, не возбраняется комментировать любые художественные произведения. Однако вызывает некоторые сомнения методологическая основа указанного комментария, ибо его автор анализирует тексты Достоевского с позиций алхимиков, которые в Средние века искали “философский камень”, способный, по их воззрениям, превращать любые металлы в золото. Помимо этой основной цели алхимики занимались также “магическими свойствами”, якобы присущими обычным камням. Поэтому более правильно было бы, на мой взгляд, назвать эту статью “Комментариями алхимика”… и далее по тексту. Из неё мы узнаём, что “Книги Плиния, наряду с фантастическими домыслами, суевериями и анекдотами, содержат много данных о камнях и их магических свойствах”16, что из “Естественной истории” Плиния Достоевский мог эти сведения получить (С. 40) и что “Фёдор Михайлович прекрасно знал магические свойства минералов и использовал их в своих произведениях” (С. 45). Как говорится, спасибо и на том, что О. Д. Смилевец не доходит до утверждения, что Достоевский не только в своих повестях, но и в жизни занимался тем, что Белинский в той части статьи “Взгляд на русскую литературу 1847 года”, где он пишет о “Хозяйке”, назвал “чаромутием”.
Тем не менее и в этой статье содержится небесполезная информация о народных поверьях, связанных с якобы присущими различным камням магическими свойствами — о поверьях, которые разделяли как многие герои Достоевского, так и (чего нельзя априори исключать) сам писатель. Однако каким именно образом раскрывается тема “о том, как изучение геологии и минералогии отразилось на творчестве Ф. М. Достоевского” (С. 39)? Наипростейшим способом — посредством немудрящих подсчётов того, сколько различных геологических терминов можно найти в его произведениях. Вот один из примеров: “В 1859 году Достоевский начинает писать роман “Село Степанчиково и его обитатели”. В романе в 10 случаях употребляются непосредственно геологические термины “минералогия”, “золотая россыпь”, “белый мрамор” и т. д., и в 23 случаях термины употребляются как метафоры: “золотая ручка”, “золотое сердечко”, “золотое время” т.д.” (sic! — именно так, без “и”. — В. Б.).
Мы уже имели случай указать, что вырванные из контекста слова вообще не годятся для какого бы то ни было анализа произведений Достоевского. Однако если бы г-н Смилевец потрудился полностью выписать из всех его текстов все без исключения слова, хоть как-то связанные с такими дисциплинами, как геология, минералогия и (last but non least) петрография, причём с точным указанием для каждого термина томов и страниц по авторитетному изданию Достоевского — эта библиографическая работа могла бы послужить неплохим подспорьем для дальнейшего анализа текстов Достоевского, в которых содержатся такие слова. Однако никакой полнотою списки и перечни в данной статье не отличаются: отсутствуют, к примеру, указания на слова повествователя в его пересказе поэмы Степана Трофимовича Верховенского из “Бесов”: “пропел о чём-то один минерал, то есть предмет уже совершенно неодушевлённый”, отсутствуют ссылки на диалог Дмитрия Карамазова с г-жой Хохлаковой о “золотых приисках” (“Братья Карамазовы”, Часть третья, Книга осьмая “Митя”, глава III “Золотые прииски”) и о его же беседе с Алёшей в тюрьме о том, как он будет “в рудниках двадцать лет молотком руду выколачивать” (ibid., Часть четвёртая, книга одиннадцатая, глава IV “Гимн и секрет”). Говоря о “переживаниях Петра Петровича Лужина” (С. 42 — 43), г-н Смилевец, что называется, в упор не замечает того, что само слово “Пётр” в переводе с греческого означает “камень”. Если же нам возразят, что это, мол, случайность, то как объяснить тот факт, что все хищно-аморальные персонажи у Достоевского, антипатичные как автору, так и его героям, имеющие мало или вовсе не имеющие шансов на раскаяние и дальнейшее возрождение, суть тёзки: это ростовщик Пётр Петрович Быков в “Бедных людях”, Пётр Александрович в “Неточке Незвановой”, князь Пётр Александрович Валковский в “Униженных и оскорблённых”, упомянутый выше Лужин, “Петруша” Верховенский из “Бесов”, растленный во всех буквально смыслах “баронишка из лакеев” Пётр Петрович Клиневич из “Бобка”? Дело в том, что слово “камень” есть у Достоевского образ-символ чего-то безнадёжно мертвенного, иноприродного и равнодушно-враждебного как всему живому на Земле, так и самой земле — той самой матушке сырой земле, из которой все мы вышли и в которую вернёмся. Однако мало-мальски подробное развитие этой темы уже не укладывается в рамки данной рецензии.
После всех наших sic!’oв и ссылок скажем в заключение: любовь к Достоевскому всё превозмогает, а первый блин часто бывает комом, так что и Смилевец, по-видимому, не вовсе безнадёжен на будущее. Не считая себя вправе давать ему какие бы то ни было советы, ограничимся цитатою из произнесённого Достоевским 8 июня 1881 года в заседании Общества любителей российской словесности очерка “Пушкин”: “Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве”. Конечно, слова “праздный человек” нельзя отнести к автору книги о Саратове и о Достоевском, но к словам о “ниве”, то есть о земле, которая у Достоевского всегда антитетична камню — О. Д. Смилевец мог бы, по нашему мнению, прислушаться не без пользы для себя.
В. В. Беляев
1 За давностию лет я запамятовал библиографические подробности (год, номер, страницы журнала), но за факт публикации ручаюсь и при необходимости берусь указать и эти данные, и фамилию автора этого “сообщения” (литературной пародии, разумеется).
2 Именно с большой буквы! (С. 63 — СОДЕРЖАНИЕ). Уточним на всякий случай, что это не двойная фамилия типа “Антонов-Саратовский”, а ещё один пример крайне новаторской трактовки общепринятых в русском языке правил орфографии и пунктуации.
3 Кто же всё-таки: Эмигрант либо Иммигрант?! Орфографические новации продолжаются…
4 Письмо хранится в ИРЛИ (ф. 100, № 29646 ССХIб. 2). Архивные координаты указанного документа приведены в рецензируемой книге неполно и искажённо; приводим точные данные по указанию в Полном собрании сочинений Ф. М. Достоевского в тридцати томах (24, 397).
5 Никаких “номеров” “Дневника писателя” за 1876 не существует в природе; номера журнала под таким названием выпускал не Достоевский, а (после его смерти) другой русский писатель, Д. B. Aверкиев, однако его моножурнал не пользовался успехом у читателей и быстро прекратил своё существование.
6 Здесь и далее первая цифра указывает на том, а вторая на страницу издания: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти томах. — Л: Наука (АН СССР — ИРЛИ).
7 Далеко не все они отмечены здесь, в книге же errata corrige отсутствует.
8 Писарев Д. И. Сочинения в четырёх томах. Том 3. — М.: ГИХЛ, 1956. С. 220.
9 См. об этом: 14, 114 и 24, 244.
10 Розенблюм Л. М. Творческие дневники Достоевского. — М., 1981. С. 234.
11 20, 229.
12 Здесь имеются в виду рукописи, а не иное что.
13 Скорее всего, и тут опечатка — и следовало бы читать: “Палагиных”.
14 Степанян К. А. Реализм как преодоление одиночества // Знамя. 1966. № 5. С. 207.
15 У Буренина: “И кровью той ты изошёл!”.
16 Воля ваша, но эту фразу нельзя понять иначе как постулирование тезиса о якобы “строго научном характере” утверждений Плиния о магических свойствах различных камней.