Предисловие Олега Рогова
Валентин Ярыгин
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 1999
Валентин Ярыгин
Стихотворения
1950 — 1960-х годов
У меня не поднимается рука дать этой подборке стихотворений Валентина Ярыгина (1920 — 1970) заголовок “из творческого наследия” — звучит слишком приглаженно и академично. Предполагается, что было творчество и есть наследие, а в данном случае эти понятия — синонимы.
Это вторая большая публикация стихов Валентина Ярыгина, первая была в “Волге” же (№ 5 — 6 за 1995 год); до того мелькнули лишь два текста, один в начале сороковых в боевом листке части, где служил Ярыгин (подержать бы в руках!), второй — в перестроечном самиздате (“Ведомости Саратовского “Мемориала””). Так что всё остальное — это и есть творческое наследие.
Есть ещё одно слово, которое как бы просится к этой вводке: традиция. Но тут тоже всё не просто. При жизни Ярыгина был круг читателей и поклонников, после смерти была легенда о нём; что касается стихов, то эта линия осталась далеко за горизонтом и можно назвать лишь Александра Ханьжова, который не без основания считает Ярыгина своим учителем.
Ярыгину выпало не самое лучшее место и не самое лучшее время для творчества. Можно считать поэтический Саратов того времени неким островом, или гетто, или Монако, мосты на большую землю с которого наведены не так уж давно. Почему было именно так — не мне судить, “меня там не стояло”. Что было, то было. Вернее, чего не было, того не было.
И вот, просвещённым островитянам пришло время осваиваться с собственной традицией. Она может казаться непродуктивной, может ужасать экзотичной старомодностью или умилять нигилизмом, но другой у нас нет, и приходится ценить именно её — как полусгнивший сруб свайной постройки, любовно огороженный в центре мегаполиса.
Сейчас я готовлю к печати книгу избранного Валентина Ярыгина, которая будет называться “Стихи из клетки” и, дай Бог, выйдет в этом году.
Олег Рогов
* * * И когда, о когда уходить мне придётся навеки, Что мне ваше ничто! Если рая не стою, то - в ад, Где, хотя из смолы, но струятся и пенятся реки, Где, хотя для костров, но тяжёлые сосны шумят! 1954 * * * Как хорошо бы на траве (Ведь всё равно невечный) С чуть видной дыркой в голове Спокойненько прилечь мне, Чтобы нависла потолком Нежнеющая просинь, Потом прикрыла бугорком Багряных листьев осень. И как захочется домой, В мою берлогу, скажем, Когда окажешься зимой Под стёганьем лебяжьим. 1962 * * * Б<орису> Я<ковлевичу> Я<мпольскому> - моему современнику И я пекусь о современности! Но, чуть потянешься за нею, церковка беленькая вспомнится, покажет пруд лебяжью шею. И вновь в зеницах завороженных былое месяца сиянье поверх квадратов огороженных, где что-то месят марсиане. Март Я узнаю вас, сгорбленные люди, ведь не одни герои светлых книг под это солнце выбрались сквозь лютый озноб тех лет, прошедших как ледник. Я узнаю - и сам нередко узнан - но пробегаем торопливо мы и что один другому скажет узник той, где гноилась Родина, тюрьмы. Ведь если вдруг, поговорить по-свойски один ответ и на вопрос, где был и что ты делал - созерцал геройски, как уводили лучших на распыл. Но то прошло. Ты прав, весёлый щебет, когда от юных улицы тесны, а мы особый ощущаем трепет на пятый день проснувшейся весны. * * * Всё надоело. Как бы стать Тем отупевшим шизофреником, Что, не прикрикнув, не поднять, Не лупанув по заду веником. Лежать, лежать, лежать, лежать, В пустое нечто взгляд уставивши. А так... Ну как же не устать, Когда все нервы будто клавиши. И в них стучат, стучат, стучат То страстно тонкие, то грубые Чужие пальцы. Это ж ад, Что нарисует только Врубель! 1962 * * * Шумела жизнь, и были искренни Очеловечиться потуги. Я твёрдым шагом вышел к пристани, Куда причаливали струги. Но голубая плоскость пенила Узоры дивных белых кружев, И я почувствовал сомнение, Такое дело обнаружив. Я осмотрел красу окрестную: Рельеф, растительность, строения - И покраснел за неуместную Приподнятость настроения. Сияли матери цветущие, Румяных гладя мальчуганов, А я стоял уже под тучею, Уже темнел, на это глянув. И, как открытое насилие Над всем возвышенным и светлым, Промчались девушки красивые В коротких юбках, взвитых ветром. Дорисовала криво - нежная Улыбка звавшей проститутки, Что жизнь была и будет прежняя Через века и через сутки. Она ни в чём не переменится, Проказу, рак обезоружив, Вот так же пошло будет пениться Волной узорящихся кружев. Дворцы и храмы снова выстроит, Воздвигнет стройные колонны. Мои стремленья были искренни. Будь проклят, карлик из Болоньи! С тобою трудно будет драться мне: В твоей руке, мне в сердце целя, Под бис и браво юной грации Заблещет шпага Рафаэля. Пускай заколотый, зарубленный, Я упаду, сжимая рану, - Я всё равно твоей возлюбленной Плевать в лицо не перестану! И сердце молкнущее выстонет: - Ты снисхожденья не просило. Твои стремленья были искренни, Умри же искренне красиво! - Но ликованья преждевременны: Она со многими блудила. Твоя наложница беременна - От гения простолюдина. 1962 * * * Мне всё равно, пусть буду стоиком И, забавляясь новой ролью, Скажу про мир: полтинник стоит он Со всей и радостью, и болью. И на пиру, на ринге, в трауре Вдруг встретив жизнь, окину взглядом, Перекривясь, как Шопенгауэр, И повернусь поджарым задом. Сама сияющая, юная, Явись, любовь. Оскалясь скверно, Слюну прокуренную сплюну я И, не замедля, брошу: - Стерва! - А уж поскольку те окрысились, Сражу поклонников, напомня, Как за цветы даруя сифилис, Она вздыхать умеет томно. Георга Байрона угрюмую, Напялив плащ, сострою мину И вдруг кривляться передумаю, Всё, как уставший клоун, скину. Смахну тоску, прощусь со злобою Без роковых противоречий, Пройтись по городу попробую Походкой просто человечьей. Промолвлю: - Здравствуйте, красавица! - Заулыбавшейся планете, А та, понявшая, что нравится: - Бывай! - значительно ответит. 1962