Юрий Дронов
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 1999
Стихи из этого цикла см. также: Волга. 1999. № 1. Юрий Дронов Стихиры на стиховне День первый Надо привыкнуть к тому, что утро муторно по своей природе, а равно привыкнуть к роли проходимца и недоумка, которому впредь наука не родиться на свет, не рядиться в рясу. Сеть дырявится раз от разу и ловит ловца. От лица до лика тысяча лет без надежды, либо святость - позорный сговор, эдемское пастбище за забором, а ты снаружи и нищ, и сломлен. Лишний. Словно родитель - отчим, ты им не понят, и мать не очень помнит тебя. Но любовь взаимна и податлива, как резина, когда, растянув до пределов неба, ты тащишь её, свой вечный невод: "Вверзните мрежи ваша в лолитву" и мир как молитву обрящете, полон надежд потаённых, печалясь об оных в полуночном стыке времён, расстояний и судеб, где глупый умён, а паскудник поёт воскресение в ангельском хоре, где сердце своё об уходе имеет горе бессердечный, где путь не молочный, а млечный. Великая щель открывает мешок для угольев. Но цель, не мишень, но другое сцепление сил и твоих подозрений. А воля - посредник. Возничий. Стрелец. Треугольник. Корона, которую божий угодник не носит по рангу. Спасение - мир наизнанку. Ожог плащаницы. Пролом. Спозаранку бегущие девы. Начало недели. День следующий 1 Пет. 4, 9 Страннолюбив и без ропота примешь, что брюхо пропорото шилом героя, к которому втрое любовь возрастает в троичности бога. Прекрасна эпоха, когда искусителя - беса в себе обломив, как повеса, мотаешься между, скорей не надежду имея, но скрытую память. Что Павел считает чрезмерной печалью стеснённого сердца и что поначалу похоже на бунт, на побег, как-нибудь совершённый дурным арестантом в остаток текущего дня, в черноту-без-меня, в умолкание речи. Позор обеспечен тебе за пределами кельи, где все охуели от всяких достоинств друг друга и ценят готовность раздеться в публичном экстазе позорных успехов империи, разве что Риму подобной: рыдайте о днях приходящих, о дате, когда для стоящих на кровле не время вернуться, и, кроме того, из двоих инородцев один - для небес, а второй - остаётся где был, на постели своей, и без цели таращит глаза на икону Рублёва почти что в уме и почти не зарёван. * * * Если это насмешка, хвала шутнику, как пасхальным яйцом запустить по портрету вождя-благодетеля, песнь непропетую кровью своей отхаркнуть кобелям начеку. Если это насмешка, раздайся дурдом, расколись небосвод, залупись недотрога-заморыш, вопи, сквернословь, проклинай, коли сдохнуть не можешь, не наша стыдуха валяться мешками с дерьмом. Если это насмешка, сверкай образа, поднимайся под купол серебряный ладан, да будет святое причастие мором и гладом, греми, оглушай до скончания века гроза. Ad infinitum Истина есть: Воробей на снегу. Если я убегу в немоту. Оставаясь дворнягой, поэт одинаков от первой строки до последней. Уже не спою за обедней: и в духа святого. Увы мне, увы. Изменённой судьбы не приму, не отвергну. Колёса на стыках дробят протяжение голоса вглубь, где терпеть вопреки. На краю ни друзья, ни враги не возможны, а время густеет в покинутом всеми пространстве. Изнанка. Чужую манеру до знака усвоив, забыть. Осквернённая исповедь. Зуд в лихорадке записывать всё без разбора. Дожить до утра. И предать, и предаться. Нести из нутра околесицу. Мёртвые строки. В себе, как в остроге, пожизненно. Около. Вдруг - вожделение, голого звука страшась. Резонанс по спине к голове. Разнеслась и рассыпалась мудрость властителей мира. Простите, простите за всё. К аналою нетвёрдой походкой. Завою по-волчьи на страшном суде и в своё, и в подобных себе оправдание. Ложью умыться. Строка, начинаясь без смысла, проходит иглой через сердце. Ожог. Одиночество - средство себя не любить. Решетом дочерпаться. Жетон на ноге для последней погрузки. Не-смерть обретают в искусстве, спасённый порядок вещей. Открывается бог вообще и в малейшей детали. До самой могилы. И далее. Ad libitum Cлова, зацепившись одно за другое, тебе не подвластны, заложнику астмы любовной: они, как пятно, по листу расползаются сами. Всего не увидеть глазами: не согнут согбенный, не лыс безволосый, при том, что не высохнут слёзы и кровь из надрезанной вены. В вещественном мире вещественный бог. Не страшись, что раздавит сапог, потому как уже обломили. Иди и смотри. Загудит изнутри, и начнётся рифмовка, где ты - инструмент: ни психушник, ни мент не удержат, пока не умолкло. Разденься и выйди навстречу. Безумие, ставшее речью, не сводит с ума. Как ночного ссуна одевают наутро в тельняшку, поэта оденут в рубаху шута. Вытекает вода из стиха-решета. Остаётся глоток на оттяжку. Сюжет невозможен, покуда не станет зачатие гула сюжетом про всех и про вся. Получил не прося, отдавай не жалея. Пуста голова-ворожея для хвори душевной. Но в хоре бубнить полоумные тексты, которыми были отверсты врата и отверзнутся снова - проклятие узника слова. Умру, беззастенчиво пялясь в пространство, в котором отсутствует небо и нечего, нечего видеть, пристрастно о том рассуждая. Нелепо, владыко, моли - не моли. Инвалид дисциплины, беги на поминки мои. Не горюй, голодранец сопливый. А праведник, жизнь скоротавший в затворе, не знавший дотоле ни баб, ни вина, - отвяжись. Как и ты, сластолюбец-паскудник. И всякая тварь под луной. Катастрофа навовсе со мной. И никто не заступит. В единственной книге слежались страницы. Но будучи в крике, призыв достигает границы ума, где последнюю свечку поставишь, других пережив, где перо на нажим не описку даёт, а осечку. Стоп-кадр Исступление. Бабий визг. Отщепенцы стремятся ввысь. Мёртвые сгрудились вдоль обочин. День намеренно укорочен для сведения счётов. Чернь, пожелавшая стать ничем, достигает пределов власти. Демагоги в безумной массе призывают к единству сил. Как написано, божий сын отдал кесарю свой динарий. Разработано до детали покаяние всех. Вожди из попавшей под хвост вожжи объясняют причину действий. Блядь земная пребудет в девстве по характеру плотских уз. Лёгкая ноша - тяжёлый груз. Вперёд Рыках от воздыхания сердца моего. Пс. 37, 9 Эй, чемпионы, снимай штаны! Сила верная у шпаны. Жопа сраная, рожа в щах, тварь позорная, всё ништяк. Жизнь прекрасна, как ржавый гвоздь. Псу голодному кинут кость. Сучки выставят телеса. Глаз не видит, пока слеза застилает его. Живём! Доля блатная - торчать с жульём. Воля не омут. Сортир не пруд. Рабскому племени - рабский труд. В хер не дуем. Ищи-свищи. Тень не падает от свечи. Жлоб не ляжет под паровоз. Мясо сырое в великий пост. Гром победы. Крысиный писк. Долгая исповедь - лишний риск. Лукоморье Там вечный взрыв: в моих мозгах. Там кровь и в каплях, и в мазках по стенкам и в других местах цвет серый превращает в бурый. Там воин Марс скандалит с Буддой о духе зла и ставшем буквой учении о не-стрельбе в мишень. Там закипает вермишель двух полушарий, для мужей являясь лучшим полем брани. Там чёрт, живя в законном браке с чертовкой-музой, верен бляди, не верной никому окрест. Там царь Давид из дальних мест в местечко сослан под арест святым декретом чёрной сотни. Там гордо вытирает сопли старик-мудрец, сошедший в сонме глупцов за первого глупца. Там демагог, открыв уста, дословно знает, что узда его не сдержит в этой гонке. Там бьётся на больничной койке мальчишка, проглотив иголки как средство вызвать смену чувств. Там стыд укоротит чуть-чуть такой стишок, как эта чушь. Вот-вот С меня содрали шкуру, человек. Беснуется пророк. Мычит оратор. И кажется, что суд не будет краток. И кажется, что вечность не ночлег. Свернётся небо. Высохнут моря. Появятся невиданные рожи. И станет смерть значительно дороже, чем жизнь сама седьмого января. Рукой не дотянуться до чела. В словах кружащих не увидеть смысла. Не замолчать, не закричать, не смыться. Не на колени пасть, такая толчея. Душа без тела. Глаз без головы. Без смерти бесконечные поминки. Ни вздоха от побега до поимки. Увы навовсе. Горькое увы. * * * Святая Русь. Горящий крест. Звезда ладонью горлопана. Блаженством худшим, чем арест, спаслась, как если бы пропала. Орало выпрямлено в штык. Татарской кровью пучит жилы. За горло приведён мужик в чертог небесный из разживы. Кисельный берег. Санный след. Часовней лагерная вышка. Рекущий нем. Провидец слеп. Богатый беден от излишка. Страна святых и дураков. Молитва голой жопой в луже. Глазами медных пятаков своё дороже, если вчуже. * * * Истинно то, что останется после вранья. Пёс беспородный дороже немецкой овчарки. Верному я не сбежать от неверного я. Текст не живёт, если ты уберёшь опечатки. Ты не живёшь, если ты не погиб от тоски. Слава придёт как последняя степень позора. Сердце колотится, будучи взято в тиски. Волен поэт, чья отчизна - запретная зона. Царь - не владыка. Тюремщик - товарищ рабу. Мёртвый тиран зазывает на лобное место. Ангел на камне. Платок с пеленами в гробу. Жар ударяет в лицо. Поднимается тесто. Дерево Я Ори в водосток босиком на снегу обнимая корягу лицом на восток почерневший не кстати но кряду хребет на излом по утробному лыс и невинен бесполый младенец числом единица чужое не минет своё обжигает язык и гудит барабан колокольчик на шее от взглядов косых рассекается воздух закончен неначатый жест из-под ног уплывает земля доживи нежилец потому что нельзя. * * * Виновен - не виновен: дуй в дуду, крути педаль, скрипи пером по стенке, разбейся, разорвись, разденься на виду, исчезни поперёк магнитной стрелки. Свихнись, пока не поздно. Обалдей. Глотни безумной воли полной грудью. В евреях эллин, в греках иудей - трезвись до Рождества, налейся ртутью. Свеча подсвечнику, священник алтарю, плохому бегуну попутной тяги. Всего стыдясь, за всё благодарю, не годный ни к защите, ни к атаке. Ликует братия, безмолвствует народ, примёрзли воробьи к звенящей ветке, уходит время задом наперёд, волхвы бузят в шатре, как малолетки. Около, около Пальцы немеют. Ничтожное в высшем. Как вещью в себе заполняется прорва молчанием скорбным, в котором не слышим ни вздохов своих, ни прощального ора. Озноб и горячка. Высокое в низком. Слепые на ощупь бредут по обломкам стихиры, чей автор не то, чтобы изгнан совсем, и не то, чтобы очень оболган. Врата покривились. С великой блудницы, на звере сидящей, срывают порфиру, и космос всё больше похож на больницу, где лекарь болящему выставил фигу. Вращается жернов. Смыкаются веки. Кричат при рождении мать и младенец. Поэт превращается в северный ветер из долгой надежды и строчек-безделиц.