К
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 1999
К. В. Уэджвуд. Мир Рубенса. 1577 — 1640. — М.: Терра — книжный клуб, 1998.
В последнее время издательство “Терра” наладилось выпускать серию роскошных, как принято говорить, изданий, посвящённых великим живописцам. Названия книг однотипны: Мир Гойи, Мир Гейнсборо. Тип издания тоже унифицирован и выдержан в привлекательном жанре монографии-альбома. Тексты переводные и добротные. Берутся работы специалистов, написанные популярно. Как правило, авторы излагают биографию своего “подопечного” на широком социальном и историческом фоне, уделяя при этом много внимания и анализу творчества художника. В конце тома даются: хронологическая таблица жизни других деятелей искусства — современников художника, библиография научных работ, благодарности музеям, частным собраниям, лицам, предоставившим возможность репродуцировать картины (список работ и благодарности на языке оригинала. В отечественных книгах редко увидишь подобное). Особенно привлекает в данной серии высокое качество репродукций, цветных и чёрно-белых, фотографий и другого иллюстративного материала, умелая привязка “зрительного ряда” к тексту, благодаря чему всегда имеешь возможность сверять сказанное автором книги с собственными впечатлениями о той или иной картине — пусть и не по оригиналу.
Правда, как уже не раз нам доводилось замечать, даже в отличных изданиях не обходится без огрехов. В “Мире Рубенса”, о котором пойдёт речь, натыкаешься на маленькую странность: на с. 180 — 181 говорится о ландшафтах художника. “В картине внизу Рубенс представил не только свой сельский дом, но и своё видение мира”. Но, любезный читатель, не верь глазам своим! На картине “внизу” — деревенский кабак и грандиозная пьянка фламандских крестьян. А на с. 182 — 183, согласно тексту, мы должны увидеть “роскошную картину” “похотливого пьяного праздника”, знаменитой фламандской кермессы. Ничего подобного! Вместо гульбища мы созерцаем на репродукции загородный дворец Рубенса, тихие просторы полей, рощи, крестьянскую повозку, охотника с собакой… Издательство “Терра” пошутило с нами, перепутав надписи к двум картинам. Слава богу, сей “кроссворд” легко разгадывается.
Автор монографии, английский искусствовед К. В. Уэджвуд хорошо знает жизнь и творчество великого фламандского художника Петера Пауля Рубенса, живо излагает свой материал, умело выбирая из огромного количества фактов самое интересное и важное для современного читателя. Со страниц его книги предстаёт перед нами внушающая почтение фигура необыкновенно одарённого творца, величайшего труженика, человека разнообразных талантов, добродетельного семьянина. К тому же у Рубенса обнаружился дар дипломата, умеющего вести по поручению своих царственных покровителей “деликатные” (возможно, связанные и с осведомительской деятельностью) переговоры. Обладал Рубенс и даром организатора или, как сейчас сказали бы, менеджера: под его руководством и при его личном участии работала целая фабрика подмастерьев, учеников, которые ловко малевали на потребу богатым заказчикам вполне сносные художественные полотна — десятками и сотнями квадратных метров.
Уэджвуд, можно сказать, очень деликатно касается этих тем, но пишет о них достаточно для того, чтобы читатель и созерцатель репродукций Рубенса мог делать собственные выводы. Вот и попытаемся их сформулировать. Рубенс — это, пожалуй, величайший из живописцев, воплощающий в себе всемирный тип мещанина во дворянстве — со всеми его положительными и отрицательными сторонами. Он — воплощение буржуазных добродетелей — чест-ности в делах, скромности, расчётливости и пр. Достоинства эти — по принципу такой мощной силы как отчуждение — переходят в недостатки: честность в делах становится принципом “чего изволите”, расчётливость оборачивается беспринципностью. Таков и наш гениальный живописец: он мастер, выполняющий любые хорошо оплачиваемые заказы. Надо изобразить что-нибудь христианское? Пожалуйста, вот вам на выбор вереница снятий с крестов, крестных мук, низвержений грешников в ад и пр. Нечто языческое, античное? Сколько угодно — богов, нимф, сатиров, эмблематических фигур.
Разумеется, когда речь идёт о выдающемся художнике, нельзя объяснять его искусство лишь голым расчётом. Рубенс мог позволить себе роскошь выбирать заказы. И он выбирал лишь то, что нравилось ему самому, что отвечало его вкусам и духовным запросам. Но “коммерческий” оттенок в его живописи налицо. Взять хотя бы историю “самого важного”, как пишет Уэджвуд, заказа, принёсшего Рубенсу международную известность. Это грандиозная серия картин, прославляющих Марию Медичи, супругу короля Генриха IV (не путать её с более известной Катериной Медичи, вдохновительницей кровавой Варфоломеевской ночи). Мобилизовав все силы своего таланта, Рубенс вдохновенно идеализирует эту мелочную и взбалмошную особу, мать короля Людовика XIII. Получаешь немалое эстетическое удовольствие, рассматривая репродукции этих двадцати картин (их оригиналы — в Лувре), рисующих жизнь Марии как пышное феерическое зрелище. Жизнь вздорной и настырной бабёнки благодаря кисти художника становится чередою мифологических чудес: Марию вечно сопровождают античные боги Судьбы, Здоровья, прочих благ, она запросто беседует с Юпитером, Аполлоном, с земными царями. И чувствуешь оттенок фальши за всем этим затянувшимся апофеозом — слишком уж много в этом живописном “мыльном сериале” красного цвета, воплощающего жизнь, здоровье, царственность, слишком много красивых аллегорических фигур, то стоящих на земле, то кувыркающихся в облаках и т.п. Ясно, что художнику была “до лампочки” личность его сиятельной заказчицы, но заказ он отрабатывал добросовестно — внешняя канва событий в жизни королевы подана точно, за мифологическим флёром угадывается и реальность.
Уэджвуд, вслед за другими исследователями, считает Рубенса выразителем искусства барокко, пришедшего на смену реализму Возрождения. Против этого никто не возразит, надо лишь уточнить место художника в этом направлении искусства, настолько оно разнообразно и многосторонне. Пожалуй, есть смысл отнести его к “бюргерскому” барокко, характерному как раз для Фламандии (ныне Бельгия), родины художника. Если брать барокко в целом, то это сложнейшая система: она сплошь сплетена из парадоксов, интуитивно воплощающих противоречия Бытия, из стихийной мощи и нерв-ного перенапряжения, из контрастов света и тени, христианской экзальтации и эпикурейского любования материей. Дух барокко одушевлял Микеланджело и Шекспира, Бернини и Джона Донна, он ощутим и в фугах Баха. Рубенс — в этом же ряду. Но его мощь, его страсти — это как бы нечто внешнее. Как сказал наш поэт, “и царствует в душе какой-то холод тайный…”. Не то чтобы холод, но, скорее, тайное спокойствие царит в душе Рубенса, когда он изображает нам все эти бешеные страсти, эти вихри животрепещущей плоти на своих полотнах. Взять хотя бы его картины, изображающие схватки диких животных с людьми: “Охота на гиппопотама”, “Охота на тигров и львов” (с. 46 — 49). На первый взгляд, вот уж где “буйство глаз и половодье чувств”! Смешались в кучу кони, люди, крокодилы, тигры, псы… Но — всё это как-то слишком уж композиционно выстроено: кони живописно вздыблены, всадники эффектно одеты (специально готовились для позирования?), да и дикие звери не напоминают ли слегка стаффаж?
Так и представляется, что Рубенс больше думал о задачах “чисто” художественных — о создании ярких эффектов, о композиции, распределении оттенков и пр. Такими картинами можно любоваться, но вряд ли они кого-то взволнуют. Впрочем, это лишь моё субъективное (сугубо субъективное?) мнение.
Куда больше удавались Рубенсу “мирные” сюжеты — портреты взрослых и детей, пейзажи, идиллические сцены. Таковы, например, замечательные портреты сыновей художника, “Голова ребёнка”, великолепный автопортрет 1609 года вместе с невестой (с. 17).
Это чудесная бюргерская идиллия — без всякого жеманства и без вычурностей барокко. Это тихий, спокойный гимн уюту, довольству, скромному обаянию буржуазии. Интересен контраст, на который не обратил внимания Уэджвуд. Это заметное противоречие между “верхом” и “низом” в фигуре самого Рубенса: условно говоря, до пояса он дворянин (тонкие черты лица, шпага в руке — именно шпага, а не кисть), а ноги “мужицкие” — толстые, неизящные (перед смертью художник мучился подагрой). Замечателен и позднейший автопортрет — шестидесятилетнего холёного господина, элегантная поза которого не очень-то гармонирует с лицом, отмеченным печатью тяжёлой болезни.
Рубенс — и это щедро представлено в альбоме — был гениальным певцом женской плоти — живой, трепещущей, нежной, чарующей, волшебной, но и не защищённой от увядания. Здесь он выступил не только учеником великих итальянцев, но и учителем таких мастеров будущего, как Делакруа, Дж. Рейнольдс.
Ещё много интересного и ценного мы узнаём из книги мистера Уэджвуда — о связях Рубенса с другими фламандскими художниками, о его учёных занятиях архитектурой, его гравировальном мастерстве, его отношениях с католической церковью, с иезуитами и пр. Рубенс навсегда вошёл в историю мирового искусства как редкий образец истинно счастливого в личной судьбе и в творчестве человека.
В. Вахрушев