Среди книг и журналов
Олег Рогов
Опубликовано в журнале Волга, номер 2, 1999
Олег Рогов
Страдания как жанр
В недавно развернувшемся в “Волге” (имеется в виду литературный журнал, а не ресторан с тем же названием) споре насчёт судеб самиздата авторы, отстаивавшие полярные позиции, сошлись на том, что с культурной жизнью города происходят странные вещи. На первый взгляд, она как бы наличествует (хошь — Кабалье, хошь — Дип Пёрпл), и тем не менее, не оставляет чувство, что всё проваливается в какую-то дыру, уходит в вату, исчезает бесследно — мимолётное виденье, одним словом, утренний туман, сон. Нечто есть, но его нет.
Отметим, что и собственно местные кадры на культурном фронте находятся в довольно неопределённом положении. Вроде бы ещё в советские времена в неофициальных литературных кругах место за Саратовом устоялось третье — после столиц пополам со Свердловском, о саратовской поэтической школе поговаривали, многие имена и сейчас на слуху. И всё же, всё же…
Отчего так?
Паралитературный прозаический астрал-экшн начала 90-х утверждал: ГБ на паях с ЦРУ испытывают в Саратове сверхмощную поганку, от которой у всех творческих людей крыша съезжает.
Более серьёзные люди считают, что причиной всему — отсутствие архитектурной доминанты, отсюда и разбрызнутая в воздухе неопределённость.
Но есть ли хоть что-нибудь, как вопрошал продвинутый дядя в прозе Аронзона?
Проинспектируем.
Имя? Этимология смутная, “жёлтая гора” поднадоела, ищут иного. Внесём посильный вклад: если омофоны, то всё путём, как убеждают на иврите: Сара, тов! Во, Тарас! — отзывается палиндром. Не убеждает.
Место? Если в Питере (как говорят те, кто “в материале”) призрачно пространство, то тут призрачен человек в пространстве. Почти ничего, сладкая потусторонность, одушевлённое небытие, будто в полусне смотришь фильм со своим участием — как в новомирской прозе Кононова с тем же локусом.
Впрочем, некоторые тревожатся. Преимущественно в поисках корней, первым делом, конечно, кидаясь к культуре. Но тут полемика — как Волга, текущая издалека, долго; как диагностируемая карательной медициной шизофрения у диссидентов:
— ?
— Чернышевский, Федин.
— Да-а? А мы вас первым уа-уа Надежды Мандельштам и Георгия Федотова, деканством ссыльного Семёна Франка. Мало? Кузнецов (Павел), Мусатов (Борисов; “Бориса-Ус(с?)атого”, как объявляли водители на остановках), Рильке с Саломеей проездом, Скалдин, в конце концов.
— Чернышевский, Федин. М-м… ну Пильняк.
Напрягаемся. Почему-то прёт на ум вторая волна: Борис Нарциссов отсель, Иван Елагин с его экстравагантным батюшкой — тоже в ссылке (где доски, блин? где мемориал?).
— Мало.
— Блаватскую с Кузминым в коротких штанишках не хотите?
— Не хотим.
Впрочем, проблемы не только с отсутствием архитектурной доминанты. Скульптурная наличествует, но тут — сплошное неприличие. Монументы сделаны и установлены так, что у всех торчит, причём по-разному. Ленин предстаёт половым гигантом, у Гагарина — маленький, как у греческих скульптур, Федин — так вообще мастурбирует, задумчиво взирая на отблеск солнца в волжской воде.
Что любопытно: это самое у Гермеса, которого водрузили возле торгово-промышленной палаты, недавно оторвали, а вот Кирову, который стоит, заложив руки в карманы так, словно мочится в штаны, однажды приклеили.
Велик, ох велик соблазн притянуть дедушку Фрейда и порассуждать о злых комми, завёрнутых на ритуальной магии…
Но лучше заглянем в поэтическое зеркальце. Визитка города — шлягер “Огней так много золотых на улицах Саратова, парней так много холостых, а я люблю женатого”. Сей текст создан почётным советским поэтом 1923 года рождения, членом КПСС с 1947 года, автором книг “Пока деревья есть на свете”, “В России Ленин родился” и многих других. Вышепроцитированный текст мог бы проканать по линии гей-культуры, но у нас с этим пока почти никак. Грибоедов с финалом “Горе от ума”? Нож в сердце, право слово. Лермонтов? Чума в Саратове, без комментариев.
Наиболее адекватен Лимонов, но тут тоже сплошной негатив:
Больные все. не город а больница
И каждый жёлт и каждый полустёрт
ненужен и бессмыслен. вял. не горд <…>
Умру я здесь в Саратове в итоге
не помышляет здесь никто о Боге
А “Волга” есть? Есть, рядом с мокрой тёзкой. Похудела, стройная и гордая, сама по себе. Тираж адекватен, денег не платят, печатают в соседней комнате. Идеальная литературная жизнь, одним словом.
Тогда попробуем политику. Первое, что приходит на ум, — Столыпин. Но, увы, в умах горожан более актуален якобы существующий подземный ход между особняком губернатора и близлежащим строением, в котором обитала особа, пленившая его сердце.
Тот же дискурс в настоящем-будущем малопродуктивен, разве что в плане круглые-сутки-нон-стоп увеселения населения гигантоманией нынешнего губернатора. Оно и неудивительно, впрочем: Саратов испокон советских веков был закрытым городом и сейчас, стало быть, навёрстываем.
Впрочем, кое-что всё же есть: театры, универ, свои художники, свои почётные диссиденты, свои подпольные поэты сороковых-пятидесятых, монстры-нигилисты а-ля нечитанные ими Одарченко с Ивановым. Но такое есть и у всех. Что же суть наше?
Вопрос столь мучителен, что переходит в мета-уровень: а кто я? Your identification, please! Подождите, сейчас-сейчас, — отвечаем, — Бердяева прочтём, к Грофу съездим, всё тогда узнаем — и про себя и про время, и про место… Ландшафт, язык… Поскреби татарина… Сейчас-сейчас…
…Говорят, что есть старец в дальней пустыни, который пророчествует: недолго Саратову стоять осталось, сроки близко; молись, а лучше уезжай. Ходишь как по Содому-Гоморре за пять минут до того как, смотришь зрением обновлённым: Немецкая, Татарская, Армянская. Ассирийцы обувь чинят. Почему-то все уверены, что в Саратове самые красивые девушки. Не знаю…
Говорят, тут что-то есть, чего нигде в другом месте нет. Впрочем, то, что есть везде, того нет тут.
Говорят, этот город похож сверху на морского конька.
Классика питерской неофициальной литературы вырвало, когда его глазам открылся вид на Саратов с Соколовой горы.
Саратовские страдания, господа, это жанр. Жанр — невозможности самоидентификации.
Тогда скажите что это Йокнопатофа, переведите всё это на другой язык, может быть, полегчает?