Ирина Кабанова
Опубликовано в журнале Волга, номер 10, 1999
Ирина Кабанова
Сладостный плен: переводная массовая литература в России в 1997 — 1998 годах*
Перемены в России конца двадцатого века привели к изменениям в функциях и содержании чтения. Социологи отмечают падение интереса к чтению — со второго оно переместилось на пятое место среди излюбленных занятий россиян. Начиная с 1993 года, зафиксировано совпадение желаемого и реального чтения, причём количество издаваемых книг на душу населения уменьшилось с десяти до трёх в год, что вполне удовлетворяет платёжеспособный спрос. Чтение сегодня — уже не столько работа ума и души, сколько форма релаксации, отдыха. Рост числа названий сопровождается падением тиражей; издатели озабочены удовлетворением интересов разных читательских групп, книга становится более адресной, но в силу распада централизованной книготорговли она с трудом находит свой путь к читателю, особенно в провинции. На этом фоне особенно любопытны перемены, идущие в последнее время на рынке переводной литературы.
Согласно данным лукавой советской статистики, СССР лидировал в мире по количеству выпускаемых переводов, но три четверти их были переводами внутренними, на языки народов СССР. Памятный дефицит зарубежной литературы сменился ещё в начале девяностых годов изобилием переводов массовой, исторической, политической литературы. В 1992 году было переведено 4872 названия (327% к 1989 году); из них 91% по названиям и 96,5% по тиражу составляли переводы литературы стран дальнего зарубежья. По данным Российской Книжной Палаты, к 1997 — 1998 годам общее количество переводов ещё немного увеличилось и стабилизировалось — около 5200 ежегодно из общего количества названий в 45000 — 46000. 80% всех переводов выполняется с английского; затем в порядке убывания идут французский, немецкий, польский, итальянский, древнегреческий, японский и китайский языки.
Собственно художественной литературы было переведено в 1997 году 3262 названия (35,9% от всего выпуска художественной литературы), а в 1998 году впервые обозначилась тенденция к падению удельного веса переводной беллетристики — 3185 названий, соответственно 33,9%. Однако соотношение жанров внутри переводного сектора книжного рынка остаётся неизменным: 90% составляет массовая, формульная литература, прежде всего любовный роман и фантастика; оставшиеся десять процентов поровну поделены между перепечатками классики прошлых эпох, переизданиями ранее выполненных переводов классики двадцатого века и, наконец, новыми переводами серьёзной западной литературы прошлого и настоящего. Каждый из этих трёх процентов переводной литературы заслуживает отдельного разговора. Здесь же предметом анализа будут первые 90%, затопившие книжные лотки по всей стране серии “Очарование”, “Откровение”, “Соблазны”, “Страсть” и прочие “Лики любви”, триллеры и фантастика, то есть наиболее популярная сегодня литература и одновременно самый коммерциализованный сектор книжного рынка.
Оговоримся, что анализ базируется на материалах 1997 — 1998 годов — времени относительного благополучия и стабилизации на отечественном книжном рынке. После 17 августа 1998 года первой пострадала художественная литература, прежде всего серьёзная, однако направление идущих на рынке массовой литературы процессов не изменилось. После передозировки переводного детектива в первой половине 1990-х годов русские авторы решительно вытеснили зарубежных из этого жанра; сейчас аналогичное наступление развёрнуто на жанр фэнтези, в котором Ник Перумов и Мария Семёнова бросают вызов Гарри Гаррисону и Роджеру Желязны. Последней твердыней Запада на фронте массовой литературы остаётся сентиментальный роман, но уже разворачивается в прессе кампания за появление “своего” любовного романа. “Если вначале иностранные имена писательниц и их персонажей, заграничная география и тому подобное придавали дополнительный колорит ранее неизведанному чтению, то сейчас они приелись и даже вызывают раздражение. Хочется своего, родного, а русские любовные романы можно перечесть по пальцам! Неужели у нас так мало талантливых авторов, способных сочинять любовные истории? Или наши женщины не умеют любить страстно и самозабвенно?” — вопрошает читательница из Краснодара на страницах “Книжного обозрения” 1 .
Рынок массовой литературы практически монополизирован крупнейшими российскими издательствами — ЭКСМО, ОЛМА-пресс, АСТ, Радуга, Центрполиграф, Панорама, Терра. Права на переводы покупаются у литературных агентов, как правило, сразу на серию книг определённого автора, или заключается прямой контракт с западным издательством (Радуга — Арлекин). Достигнута высокая оперативность в переводе и подготовке книг к изданию. Каждый жанр представлен на рынке одновременно примерно 20 сериями, рассчитанными на читателей разных возрастов и социальных групп. Редакторы знают свою аудиторию — так, если сюжет любовного романа развёртывается на историческом фоне, книга займёт место в серии для женщин среднего возраста, если действие разворачивается в современности — в серии, предназначенной для молодых читателей, а книги с повышенной долей эротики охотно раскупаются старшими возрастными группами. Образовательный уровень читателя сегодня всё меньше определяет качество читаемой литературы, он сказывается разве что в количестве читаемых книг — чем выше уровень образования, тем больше потребность в чтении. И если ещё в начале девяностых годов читатели с высшим образованием отвергали, к примеру, романы Барбары Картленд как “макулатуру”, сегодня те же люди охотно читают Даниэлу Стил и Джудит Макнот.
Каждая серия выходит от двух до восьми раз в месяц, средний тираж книжки в мягкой обложке — 40 — 50 тысяч экземпляров, в твёрдой — 10 — 20 тысяч. Самые дешёвые — книги любовного жанра. Издание считается коммерчески неудачным, если издательство не распродаёт тираж в течение месяца. Оптовики в “Олимпийском” предлагают ежемесячно до 1200 названий каждого жанра.
Переводчики коммерческой литературы составляют самую низкооплачиваемую часть своей профессии, получая десять-двенадцать долларов за лист (24 страницы машинописи). Одновременно от них требуется подчас переписывание романа: сокращение его до стандартного объёма в 150 страниц малого формата, иногда приходится сдобрить роман сексуальными сценами, и уж во всяком случае необходимо избегать стилевых изысков. Замечено, что как только качество переводов в какой-то серии начинает расти, спрос на неё мгновенно падает.
Казалось бы, столь внушительная победа массовой беллетристики должна свидетельствовать по меньшей мере о нормализации жизни в России на протяжении последнего десятилетия: о том, что возобладал здравый смысл и простые человеческие интересы, о том, что с ослаблением идеологического диктата государства вышли на первый план ценности семьи, частной жизни, о росте открытости российского общества. Структура книгоиздания в России всё больше приближается к той, что сложилась в странах Запада, где массовой литературе принадлежит почётное место на прилавках. Но только на прилавках, и нигде больше; её отдельные образчики могут фигурировать в академических исследованиях по социологии литературы, но ни одно уважающее себя издание, регулярно обозревающее книжные новинки, подобно “Нью-Йорк ревью оф букс” или “Лондон ревью оф букс”, не рецензирует массовую литературу — ни Стивена Кинга, ни Джона Гришэма, сколько бы месяцев ни держались они в списках бестселлеров. У массовой литературы на Западе свой ареал обитания, и хранители культуры, не игнорируя её целиком, проводят чёткую границу между результатами отчётов о продажах книжных магазинов и эстетически значимой литературой. У нас до сложения чёткой иерархии культурных ценностей ещё далеко, и профессиональная пресса рассчитана на мелких оптовиков, библиотекарей, издателей. Интересы рядового читателя она не выражает. Оба ведущих книжных еженедельника, “Книжное обозрение” и “Ex Libris” “Независимой газеты”, уделяют солидное место обзорам массовой литературы всех жанров и направлений, что может быть истолковано и как свидетельство относительно слабой пока дифференциации нашего книжного рынка, и как отражение того реального места, которое массовая литература приобрела в российском общественном сознании.
Уже не извне, с точки зрения рынка, а изнутри: что несут переводы западной массовой литературы российскому читателю? Какие его потребности удовлетворяет это чтение? Что он (чаще “она”, потому что большинство читателей в России — женщины) находит для себя в этих книгах, как они соотносятся с нашей культурной и литературной традицией? Западная массовая литература в России — та же самая массовая литература, что и на Западе, или в процессе её экспорта к нам изменяются её границы, а возможно, и само содержание понятия?
Начнём с этого последнего вопроса. Журнал “Книжное дело” регулярно помещает годовые списки бестселлеров США и стран Западной Европы, которые могут служить ориентирами для наших издателей. Обратимся к спискам американских и английских бестселлеров в мягкой обложке за 1996 год 2 , поскольку именно их результаты могли получить отражение на нашем рынке в 1997 — 1998 годах. Списки эти в США и Англии составляются по разным принципам; может учитываться либо количество проданных экземпляров, либо количество недель в списках бестселлеров. Так или иначе, в 1996 году пятый год подряд в США самым продаваемым автором был Джон Гришэм (“Творец дождя”, “Бегущее жюри”), второе место занял Стивен Кинг с “Зелёной милей”, далее шли два романа Даниэлы Стил (“Дар” и “Молния”), “Затерянный мир” М. Крайтона, М. Х. Кларк, Николас Эванс, Том Клэнси и Стив Печеник (“Игры государства”) и П. Корнуэлл. Значительно превысили миллионные тиражи также романы С. Шелдона, Д. Кунца, Р. Ладлэма, Джоанны Линдсей и Сандры Браун. В Великобритании Гришэм и Кинг поменялись местами: Кинга было продано вдвое больше, чем Гришэма, “Заговариватель лошадей” Николаса Эванса был на третьем месте, четвёртое принадлежит книге, чья актуальность неизменна — “Правилам дорожного движения”, и далее по убывающей — Уилбур Смит, Жюстин Гаардер, Кэтрин Куксон, Дик Фрэнсис, П. Корнуэлл, М. Крайтон. Аксиома книжного бизнеса — выгодней вложить большие деньги в одну книгу признанного автора и вернуть их за счёт увеличения тиражей, чем делать ставку на несколько названий и тем более нескольких авторов. Несомненно, наши издатели работают в первую очередь с литературными агентами и руководствуются их советами при выборе книг для покупки копирайта. Единственное исключение в этом плане — журнал “Иностранная литература”, чей высокопрофессинальный коллектив проводит наиболее последовательную и осознанную политику в публикации переводов. Но и списки западных бестселлеров учитываются нашими издателями. Из приведённых выше имён на сегодняшний день неизвестными у нас остаются Николас Эванс, Жюстин Гаардер и П. Корнуэлл. Все остальные — старые знакомые поклонников соответствующих жанров, и их новинки 1996 года были срочно переведены у нас. Только тиражи переводов резко упали, и сенсаций, подобных западным, эти публикации не вызвали, ни один из западных бестселлеров не попал в списки бестселлеров у нас. Например, молодое издательство “Гудьял-Пресс” сделало прямую ставку на список американских бестселлеров 1997 года, но, несмотря на неплохую рекламную кампанию, не достигло ожидаемых результатов: серия “Топ-триллер”, в которую были включены новейшие романы Гришэма, Клэнси, Печеника, Балдаччи, Де Милля и др., выполненная на прекрасном полиграфическом уровне, качественно переведённая, тем не менее “не пошла”. Наша публика увидела в ней едва ли не интеллектуальную литературу; во всяком случае, если тираж “Бегущего жюри” Гришэма превысил только в США пять миллионов, то на нашем рынке “Вердикт” (так озаглавил роман переводчик) разошёлся в одиннадцати тысячах экземпляров, не вызвав никакого отклика.
Думается, дело в том, что, несмотря на весь свой динамизм и сюжетный интерес, технотриллеры Клэнси и юридические триллеры Гришэма отпугивают российского читателя даже той долей политической и социальной ангажированности, которая служит залогом их успеха у западного читателя. Они достаточно пристально исследуют современный западный мир, не ограничиваясь чисто бытовым уровнем, а всё, что выше этого уровня, всё, что требует известного напряжения душевных сил, сегодня отторгается российским читателем.
Но любопытно взглянуть на книги этих западных супертяжеловесов поближе. “Игры во власть. Политика” Тома Клэнси и Мартина Гринберга 3 — роман о международном терроризме на рубеже столетий. После смерти президента Ельцина осенью 1999 года в погружённой в хаос России идёт борьба за власть между политиками разной ориентации. Наиболее опасный из них, демагог-националист оказывается причастен к организации чудовищного взрыва на Таймс-сквер в Нью-Йорке в новогоднюю ночь 2000 года. Естественно, в дело замешана и страшная русская мафия в Америке. Параллельно полицейскому следствию собственное расследование ведёт один из самых могущественных людей Америки, владелец концерна новейших технологий, строящий в России новую станцию спутниковой связи для развития мировых коммуникаций. Этот стопроцентный американец, ветеран войны во Вьетнаме и бывший лётчик-военнопленный, свой человек на Капитолийском холме и искренний патриот, высылает группу суперагентов, которые спасают его инвестиции в России, а заодно и саму Россию от голода и смуты, а также её проамерикански настроенного лидера — от смерти от рук всё тех же террористов. Как все романы Клэнси, “Игры во власть” читаются на одном дыхании, насыщены подробностями о вещах, обычно широко не афишируемых, — о методах ввоза в США запретных грузов, экспертизе взрывчатки и мерах безопасности, принятых у террористов. Но — тоже как всегда — действие намного увлекательней, чем характеры, и на всей концепции романа лежит неизгладимый отпечаток предрассудков времён холодной войны, в духе которой изображалась ещё охота за “Красным Октябрём”. Вновь США выступают в роли спасителя всего мира, вновь мрачная Россия — главная угроза. Такое распределение ролей плохо воспринимается сегодняшним российским читателем, скорее оно становится лишним источником нарастающего раздражения и разочарования в Западе.
Романы Джона Гришэма тоже вряд ли найдут в России аудиторию, сопоставимую с западной. В “Вердикте” молодая пара решает наказать всемогущий союз американских табачных компаний, которые делают деньги на здоровье людей. Вдова рабочего-курильщика, умершего от рака, подаёт многомиллионный иск табачным корпорациям и выигрывает его вопреки грязным интригам табачной мафии, которой противостоит один из членов жюри присяжных — герой книги. Антиникотиновая кампания в США уже достигла поразительных успехов, так что тема книги подчёркнуто актуальна, а авторская позиция безупречно политкорректна. Игры отважного одиночки с юридической системой бесконечно интересны там, где закон реально правит обществом; в насквозь криминализированной стране с зачаточным правосознанием проблематика романов Гришэма попросту неактуальна. Как видим, стоит западному бестселлеру обнаружить минимальный интерес к политическим и общественным проблемам, чуть приподняться над бытовым уровнем, как его шансы на успех в России сводятся на нет.
Зато переводной любовный роман царит на нашем книжном рынке полновластно. Основную массу сентиментальной литературы составляют переводы книг, написанных до начала девяностых годов, причём опять-таки книги, которым отдаёт предпочтение русский читатель, не совпадают со списками западных бестселлеров этого жанра. У нас не переведены популярнейшие в последние годы книги Мэри Хиггинс Кларк, а романы признанной королевы жанра Даниэлы Стил пользуются у нас меньшим спросом, чем романы куда менее признанных Б. Смолл, Д. Деверо, Дж. Линдсей. Устойчивое лидерство любовного романа — новое явление в культурной жизни России конца двадцатого века, требующее осмысления. Критерии жанра просты: это роман, написанный автором-женщиной от лица женщины, рассчитанный в основном на женскую аудиторию (хотя у нас сентиментальный роман, судя по всему, пользуется популярностью и на мужских “зонах”); в нём не должно быть социальных размышлений, а “красивая жизнь” должна описываться как можно подробней; любовный роман описывает жизнь в розовом свете, приподнято-оптимистично, и конечно, он должен быть достаточно сексуален. Это самый конформистский из существующих жанров художественной литературы, основанный на концепции “Американской мечты”. Долгие годы прилежной работы, высокая мораль и упорство героини, проходящей через личные драмы, вознаграждаются в финале безоблачным счастьем, то есть обретённой любовью (браком) в обязательном сочетании с деньгами. Трудно найти что-либо более далёкое по духу от классической русской литературы, которую каждый русский читатель худо-бедно изучал в школе. Измотанные борьбой за существование, интенсификацией труда, последствиями дезорганизации общественной жизни, читатели нуждаются в отдыхе и развлечении, и именно в этой эскапистской функции — сила позиций, занимаемых сегодня любовным романом. Разумеется, они не могут соперничать в популярности с телевизионными “мыльными операми”, и романы, перелагающие ныне идущий телесериал, всегда пользуются повышенным спросом. Но выполнены сериалы и любовные романы по одним рецептам: картонные одномерные персонажи, миллионеры, поп-звёзды, светские женщины на фоне красивых пейзажей и интерьеров решают свои сердечные дела. Открывая любовный роман, читатель попадает в знакомый условный мир международных авантюристов в погоне за каким-нибудь немыслимым сокровищем, или идеальных красавиц, неоценённых своими мужьями, или женщин романтических профессий, получающих мировую славу. Предсказуемость, формульность любовного романа оказывает на читателя успокоительное, утешительное действие, и привыкание к нему имеет тот же механизм, что привыкание к наркотику.
В этом русский потребитель любовного романа схож с западным читателем, но здесь сходство и кончается. Абсолютному большинству наших соотечественников недоступны многие тонкости этих однообразных текстов, которые немного по-другому раскрываются при взгляде изнутри породившей их культуры. Когда авторы любовного романа всякий раз фиксируют, к примеру, название отеля, в котором останавливается героиня, русский читатель относит это за счёт условно — реалистической манеры повествования и пропускает очередное громкое, но ничего ему не говорящее название между ушей. Между тем, сообщая, что её героиня бронирует номер в лондонском “Кларидже”, а, скажем, не в “Дорчестере” или “Рице”, Даниэла Стил подчёркивает, что социальное положение её героини отличается особой респектабельностью, ей чуждо стремление пустить пыль в глаза, живя в фешенебельном и сверхдорогом “Дорчестере”, и равно чужда старомодность, присущая “Рицу”. Она выбирает тот отель, где останавливаются не стеснённые в средствах, следящие за модой, но не гоняющиеся за ней, американцы, подтверждая характеристику героини как утончённой женщины. Все эти перелёты через Атлантику на Конкорде, а не на Боинге (лететь сверхзвуковым Конкордом намного быстрее и дороже), обеды в определённых ресторанах, посещение определённых театров — за всем этим в любовных романах для западного читателя раскрывается целый мир культурных кодов, закрытых для читателя русского.
В любом случае сентиментальная литература предлагает систему ценностей, противоположную существовавшей в советском обществе: этику личного успеха и личной ответственности, собственного достоинства, частной жизни, свободной от вмешательства государства и идеологических давлений. Либеральные ценности свободного общества при этом не подчёркиваются, а подаются как нечто само собой разумеющееся, исходная данность, и потому незаметно воздействуют на сознание русского читателя. Неосознанность этого воздействия и может быть залогом его глубины.
С точки зрения политически корректного западного читателя и особенно феминистской критики любовный роман — жанр архиконсервативный, если не просто реакционный. Переживаемые героями драмы неглубоки, проходят бесследно и разрешаются всегда счастливо. Это характеры, не просто психологически одномерные и малоубедительные, но созданные в традиции, не знакомой русской классической литературе. Утверждаемые в массовой литературе модели женского счастья воспроизводят традиционный патриархальный идеал семьи, даже если речь идёт о женщинах, делающих профессиональную карьеру. Читательницы находят в массовой литературе удовлетворение эмоционального голода, наслаждаются игрой воображения, примеряют на себя разные образы; читатели-мужчины получают подтверждение ценностей современных технических достижений, комфорта, рационального подхода к миру. Безусловно положительными ценностями предстают деньги, роскошь, секс. Всё это противоположно советскому аскетизму и предлагает читателю, воспитанному на русской литературе, альтернативную систему ценностей и жизненного поведения.
Коммерческая массовая литература, прежде всего любовный роман, есть своего рода каталог потребительских товаров, предлагающий модные, “современные” стили жизни. Подобно тому, как в каталоге товаров каждый покупатель может найти что-то для себя, в массовой литературе содержится богатый набор готовых к употреблению жизненных позиций.
Как видно, импорт массовой литературы в Россию обнаруживает те же закономерности, что и любой другой вид западного импорта в нашу страну на протяжении девяностых годов — до широкого читателя доходит далеко не первосортная литература не первой свежести, которой стихийно отдаётся предпочтение перед возможностями знакомства с более “продвинутыми” образцами массовых жанров.
Этот сегмент массовой культуры, очевидно, неплохо приживается на российской почве. В условиях обостряющейся конкуренции на книжном рынке первым подвергся “русификации” детектив, благо российская современная действительность предлагает изобилие материала для этого жанра. Жанр фэнтези тоже хорошо поддаётся русификации по противоположной причине, в силу минимальной привязки к реальности. А вот о возможностях адаптации у нас любовного романа судить преждевременно, настолько весь его строй и дух противоположны и национальной литературной традиции, и сегодняшним реалиям России.
Для большинства русских читателей массовой литературы она продолжает оставаться значимым источником представлений о Западе. Любой западный читатель, скажем любовного романа, отлично знает, что заботы и проблемы его повседневной жизни имеют мало общего с проблемами, рисуемыми этой литературой. Фальшь предлагаемых массовой литературой образов “свободного мира” имеет столько же идеологический, сколько эстетический характер; насколько русский читатель восприимчив к этой фальши, или издалека чужая жизнь выглядит столь ослепительно, что мысль об её обратных сторонах не возникает? Стойкий интерес к западной массовой литературе сам по себе — феномен скорее позитивный, но проявления его в России девяностых годов повторяют столь знакомую историю русских контактов с Западом и путей заимствования западных институтов, когда при переносе на российскую почву неизменно происходила их гротескная трансформация и возникало нечто новое, непредсказуемое. На нынешнем этапе бесконечной российской модернизации наша культура впервые подверглась массированному воздействию западного масскульта; посмотрим, какие механизмы культурных взаимодействий возьмут верх в этом эпизоде.
* Статья написана в рамках проекта Программы поддержки исследований Института Открытое Общество.
1 “Вы что, сговорились?!” // Книжное обозрение. № 24. 15 июня 1999. С. 16.
2 Итоги работы книжной индустрии Запада //Книжное дело. 1997. № 2 — 3. С. 92 — 103.
3 Клэнси, Том, Гринберг, Мартин. Игры во власть. Политика / Пер. с англ. Игоря Почиталина. — М., 1998.