Cэмюэл Беккет
Опубликовано в журнале Волга, номер 10, 1999
Cэмюэл Беккет. Мерфи / Пер. с англ. и франц. А. Панасьева и А. Жировского. — Киев: Ника-центр, 1999. “Серия 700”.
Знакомство русского читателя с творчеством Нобелевского лауреата 1969 года началось с драматургии, созданной после второй мировой войны; проза Беккета появилась у нас впервые в 1997 году, когда издательство “Текст” выпустило первую часть знаменитой романной трилогии, “Моллой” (1951) в переводе с французского М. Кореневой. И вот теперь “серия 700” пополнилась сразу двумя произведениями раннего Беккета: сборником рассказов “Больше лает, чем кусает”, представленным в аннотации как роман , и романом “Мерфи”.
Сэмюэл Беккет (1906 — 1989) в двадцатые годы изучал в Дублине итальянский и французский языки, Данте и Декарта; в 1928 году в Париже познакомился с Джеймсом Джойсом, а в 1931 году отказался от академической карьеры ради писательства. В тридцатые годы он кочевал по Европе, публикуя в авангардных журналах эссе, рассказы и стихотворения по-английски, и трудно было предсказать ему славу, пришедшую к нему после того, как он обосновался во Франции, участвовал во французском Сопротивлении, и в творчестве перешёл на французский язык. Когда в начале пятидесятых годов были опубликованы романы “Уотт”, “Моллой”, “Мэлоун мёртв”, поставлена пьеса “В ожидании Годо”, Беккет был признан одним из ведущих и самых спорных мастеров слова двадцатого века.
Роман “Мерфи” создавался на протяжении 1935 года в Лондоне и был закончен в начале 1936 в Дублине. Усложнённый текст, предполагающий в читателе разностороннюю эрудицию, знакомство с древними и новыми языками, авторский интерес к личности, к микрокосму, отсутствие внешней описательности, предпочтение интуиции разуму — всё это делало роман странным и несвоевременным на общем фоне политизированной английской литературы тридцатых годов. Неудивительно, что за два года от рукописи отказалось сорок два издательства, скорее удивительно, что в 1938 году лондонское издательство “Раутледж” выпустило роман тиражом 1500 экземпляров. Легенда о том, что нераспроданное первое издание “Мерфи” сгорело на складе при бомбардировках Лондона в 1940 году, всего лишь легенда по образцу истории “Моби Дика”. На деле роман расходился неплохо и даже стал культовым романом в определённых кругах. Джойс любил декламировать вслух заключительную сцену двенадцатой части романа, где земные останки героя исчезают в грязи лондонской пивной, а Айрис Мердок упомянула “Мерфи” среди немногих вещей, принадлежащих Джейку Донагью, герою её первого романа “Под сетью” (1954). В 1951 году Беккет выпустил перевод романа на французский язык. Успех был значительно скромнее — из трёхтысячного тиража разошлось всего 95 экземпляров.
Принято считать, что “Мерфи” — самый традиционный из романов Беккета, однако и в нём достаточно абсурдистских элементов, направленных на разрушение самой системы реалистического повествования. Сюжет романа пока ещё не вовсе лишён внешней событийности и даже фарсовой занимательности, в нём даже значительную роль играет любовная линия, но сам тип героя уже специфически беккетовский. О Мерфи сообщается между делом, что он ирландец, бывший студент-теолог, живущий в Лондоне на гроши, которые остаются после махинаций со счетами по квартплате — он помогает своей квартирной хозяйке мошенничать со счетами, представляемыми домовладельцу. Любовь к проститутке Селии заставляет его искать новых средств существования, и он находит себе работу санитара в психиатрической клинике, обретая своё место в жизни, одновременно становящееся местом его смерти в результате несчастного случая. Однако изложение фабулы романа способно лишь дать о нём ложное представление, потому что причинно-следственные связи в тексте ослаблены, что соответствует типу сознания Мерфи. В знаменитой начальной сцене романа, где голый Мерфи, привязавшись шарфами к своему любимому креслу-качалке, впадает в транс в тёмном углу своей комнатушки в Западном Бромптоне, уже заданы его асоциальность, болезненность в любых сношениях с внешним миром, погружённость в свое “я”, и, кроме того, авторское отношение к герою — смесь сочувствия, терпения, насмешки. Герметичности внутреннего мира Мерфи полностью соответствует некая намеренная неясность повествования, его минимализм. Уверенная авторская воля выстраивает историю двух последних месяцев земного существования Мерфи как неизбежного скольжения к смерти. Только у слова, по Беккету, есть возможность одолеть смерть, и в этой силе слова — единственный источник оптимизма в романе.
Как явствует из выходных данных, русский перевод “Мерфи” выполнен одновременно с английского и французского языков. Может быть, этим объясняется превращение 158 страниц английского оригинала в 354 страницы перевода — впрочем, чуть меньшего формата. Дело здесь, очевидно, не только в разнице в типе языков: аналитический английский более краток по природе, чем синтетический русский, а в позиции переводчиков. Перевод сопровождают обширные комментарии (А. Н. Панасьев, А. Морозов, В. Самойленко), поясняющие беккетовские аллюзии и неологизмы. Комментарии демонстрируют сложность задач, стоявших перед переводчиками, и дают возможность заглянуть в переводческую “кухню”, а подчас — и объясниться с читателем, доделать то, что не удалось сделать в самом тексте. Так, “викарная аутология” потребовала целой страницы перечисления основных словарных значений слов vicarious и autology, после чего следует заключение: “То есть смысл выражения, вероятно, следующий…” (С. 373) и предлагается общая трактовка соответствующего эпизода. В комментарии включено также много избыточной, на наш взгляд, информации. Надо полагать, люди, приобретающие книгу Беккета, знакомы с именами Вордсворта и Кольриджа, Беркли и Кампанеллы, имеют некоторое представление о Дидоне, Тантале и прочих мифологических героях и без словаря знают значение слов “променад”, “майорат”, “вербальный”.
Тот же принцип максимального растолковывания, приближения, превращения чужого в своё положен и в основу перевода текста романа, при этом сухой, трагический юмор Беккета окрашивается в какие-то частушечные тона. Там, где в оригинале стоит одно слово, в переводе может появиться до четырёх, и куда более эмоциональных. Вот взятый наугад пример: о новой квартирной хозяйке мисс Кэрридж автор говорит, что это была “маленькая, худая надоеда, сурово правильная женщина”; она же в переводе — “тощее, мелкорослое существо по фамилии Кэрридж, мнительное и надоедливое, да к тому же ещё высоконравственно-праведное и незыблемо-честное…” (С. 79). Исчезли в переводе привычные “мистер” и “мисс” — все стали “господами” и “госпожами”; на русский манер переделана и часть говорящих фамилий, с целью сохранить юмористический эффект. Доктор Энгус Килликранки превратился в доктора Убифсиха, Роза Дью — в Розу Росу, лорд Голл Вормвуд — прямо-таки в какого-то поляка Жолча Полыньского. Особенно трудно ориентироваться в Лондоне русского перевода, где из привычных топографических ориентиров остались только Гайд-Парк и Линкольн Инн Филдз, а все остальные названия, в корнях которых есть хоть какой-то смысл, старательно переведены на русский: Регентская улица вместо Риджент-стрит, Королевское Пересечение вместо Кингз Кросс, Пивоваренная улица вместо Бруэри-Роуд, и т.п. В оригинале прямая речь Мерфи сопровождается неизменным авторским “сказал”, и только раз на протяжении романа герой “шепчет”, тогда как по-русски он “шипит, жалуется, ядовито приговаривает”. Разукрашенный таким образом перевод едва ли соответствует обжигающе-холодному стилю оригинала, чья лирическая сила оказалась заслонена внешней развлекательностью. Хотелось бы, чтобы переводчики Беккета помнили и на деле руководствовались его высказыванием: “Words are all we have” — “Слова — это всё, что у нас есть”.
И. Кабанова