В
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 1999
В. С. Парсамов, О. В. Гаркавенко. К 70-летию Владимира Владимировича Пугачёва // Освободительное движение в России. Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 16. — Саратов: Изд-во СГУ, 1997; В. А. Динес, В. С. Парсамов, О. В. Гаркавенко. К 75-летию профессора Владимира Владимировича Пугачёва. — Саратов: Издательский центр Саратовской государственной экономической академии, 1998.
Когда в 1995 году в Милане под редакцией известного историка литературы Витторио Страды (советские жрецы единой и неделимой истины много лет клеймили его как отпетого ревизиониста), вышел научный сборник “Россия и Италия”, то на его страницах нашу страну и нашу науку представляли Дмитрий Лихачёв, Сергей Аверинцев и саратовский историк Владимир Пугачёв. Его статьи публиковались в парижском сборнике “14 декабря” (1980), в итальянском сборнике “Россия / Russia” (1993), в других авторитетных зарубежных изданиях.
Статью Пугачёва, скромно озаглавленную “К вопросу о первоначальном плане войны 1812 года” (проблематика его статей обычно куда шире их заголовков), английский профессор Барри Холлигсворт назвал “выдающимся вкладом” в историографию Отечественной войны: “В. В. Пугачёв избавил Барклая де Толли от несправедливого пренебрежения, к которому он был раньше приговорён советскими историками”. Французский профессор Жан Брояр говорил о нашем земляке как о самом видном советском специалисте по декабристам. А для Франко Вентури (в Италии он столь же почитаем, как в России Ключевский) Пугачёв — выдающийся историк, показавший сложности борьбы русских либералистов за свободу.
И лишь в нашей стране десятки лет замалчивались его труды и открытия: вероятно, потому, что он никогда не подпевал ни партийным догмам, ни модным веяниям, никаким почитаемым или отвергаемым измам.
В честь 70-летия со дня рождения Владимира Владимировича в 1993 году был подготовлен 16 выпуск межвузовского сборника научных трудов “Освободительное движение в России” (зачинателем и ответственным редактором десяти первых выпусков этого серьёзного научного издания был сам Пугачёв). Выпуск открывал очерк Вадима Парсамова и Оксаны Гаркавенко “К 70-летию Владимира Владимировича Пугачёва” — первое исследование дней и трудов нашего замечательного современника.
Но, по издательско-типографским (или, вернее, финансовым) причудам наших дней, сборник напечатали лишь в конце 1997 года — почти в канун 75-летия Пугачёва. К новой юбилейной дате Вадим Парсамов, Оксана Гаркавенко вместе с Владимиром Динесом написали брошюру “К 75-летию профессора Владимира Владимировича Пугачёва”, на сей раз выпущенную своевременно.
Когда началась война с Германией, восемнадцатилетний первокурсник историко-филологического факультета Саратовского университета обращается к грозовым событиям 1812 года, “чтобы проверить, может ли наша территория поглотить врага. Я узнал потом, что этой же проблемой в то же время занимались немецкие генералы. Фон Клюге в октябре 1941 г. пробирался в свой штаб из блиндажа в дождь, по грязи, и сверял по карте с книгой Коленкура в руках местоположение русской и французской армий в 1812 г. сравнительно с расположением немецкой армии в 1941 г. Потом я узнал, что этим же интересовались Гитлер, Геббельс, Борман. Вот из этого желания понять силу русского пространства и вырос мой пожизненный интерес к 1812 году”.
Кандидатскую диссертацию “Барклай де Толли в 1812 году” молодой историк подготовил в 1947 году. Тщательно изучив источники, Пугачёв доказывал, что автором плана оборонительной войны с Наполеоном, плана, по которому шла подготовка к войне и по которому в основном и велась война, был военный министр Михаил Богданович Барклай де Толли. Но в том же самом году лучший друг и учитель всех советских историков точнёхонько вымерил своим кремлёвским аршином полководческий талант Барклая: на две головы ниже Кутузова!
По доброму совету старших товарищей Пугачёв меняет название диссертации: “Подготовка России к Отечественной войне 1812 года”, ничего не изменяя в её содержании. Как верно замечают авторы брошюры, благополучный исход защиты диссертации в 1948 году в Ленинградском университете был во многом результатом случая: ещё не начался разгром университета. Годом позже работу могли бы объявить космополитической хотя бы за добросовестный учёт иностранных (по диким понятиям того дикого времени — вражеских!) источников.
В брошюре прослеживается, как расширялся круг исследовательских проблем Пугачёва: декабристы, Пушкин и декабристы, Радищев.
Официальная советская наука подгоняла все общества декабристов под партийную схему централизованной и подпольной, неизменно революционной организации, связанной жёсткой партийной дисциплиной. Фундаментальные исследования Пугачёва, основанные на фили-гранном анализе печатных и архивных материалов (чем никогда не утруждали себя питомцы курсов красной профессуры), убедительно показали, что декабристские общества были более многочисленными и значительно менее централизованными и конспиративными, чем, скажем, в книгах сталинского академика М. В. Нечкиной и её учеников. Да и куда более сложным было отношение различных деятелей тайных обществ к самодержавию и крепостничеству. По мнению историка, видный теоретик декабризма Н. И. Тургенев (“Хромой Тургенев им внимал…”) полагал, что ослабление самодержавия могло привести к срыву правительственных реформ, помешать отмене крепостного права.
Учёный опровергнул тиражируемый миф о призывах Радищева к крестьянской революции: “Где же эти призывы? “Путешествие из Петербурга в Москву” и другие произведения Радищева адресованы отнюдь не крестьянам. Вряд ли Радищев был так наивен, чтобы не знать о почти поголовной неграмотности крестьян”.
Говоря об исторических произведениях Радищева, Пугачёв замечает, что автор “ни на минуту не забывал о современности. История призвана была помочь разобраться в настоящем”. По мнению авторов брошюры, “эти слова вполне могут быть отнесены и к В. В. Пугачёву, и к тем историкам советской эпохи, которые видели своё назначение в служении истине, а не режиму. Если в таких условиях и допускалась некоторая модернизация прошлого, то противопоставляться она должна не абстрактному историзму, о котором вряд ли кто имеет точное представление, а сознательному уходу от постановки острых проблем и повторению избитых положений”.
Пугачёв, разумеется, никогда не уклонялся от научного обсуждения злободневных проблем, никогда не повторял общеизвестное. Реконструируя памятный разговор Пушкина с Николаем I 8 сентября 1826 года, историк тактично сближает век нынешний и век минувший: “Разговор с Николаем I оказался для Пушкина своеобразным аналогом воздействия XX съезда КПСС на российское общественное мнение. Появилась не только надежда, но и вера в изменения “по манию царя”, если их поддержит передовая общественность”1.
О сложной реконструкции разговора поэта с царём следовало бы, по-моему, подробнее поведать читателю брошюры. Все свидетельства об этом разговоре, вместе взятые, дают материала всего на несколько минут, хотя по одной версии беседа продолжалась “более часу”, а по другой — “более двух часов”. Пугачёв первым в отечественной науке напечатал и определил источниковедческую значимость мемуаров польского графа Юлия Струтынского как первоклассного материала для восстановления разговора Пушкина с императором, столь важного в политической биографии поэта.
В брошюре рассказано о том, как Пугачёв продолжил изучение политической лирики Пушкина, начатое Ю. Г. Оксманом, в статьях об оде “Вольность”, “Деревне”, послании “К Чаадаеву”, “Арионе”. Разделяя в целом концепцию своего учителя, Владимир Владимирович многое уточнил и дополнил. Он привёл ряд новых аргументов в пользу того, что “Вольность” написана Пушкиным в конце 1817, а не в 1819 году, как полагал Оксман.
Всего одна фраза уделена в брошюре интерпретации Пугачёвым “Ариона”. На мой взгляд, это классическая историко-филологическая штудия. Учёный не только опровергнул почти полуторавековую традицию зачислять “Арион” в свод пушкинских стихов о декабристах, но и впервые объяснил, что это стихотворение о всесилии, спасительности настоящей поэзии, о миссии поэта петь и до бури и после катастрофы.
Жаль, что при доработке очерка в брошюру исчезли колоритные и меткие наблюдения авторов о лекциях историка: “Содержание лекций Пугачёва богаче его публикаций прежде всего за счёт звучащей в них переклички времён. Легко перемещаясь из одной эпохи в другую, он увлекает за собой аудиторию не-ожиданными параллелями, порой парадоксальной заострённостью мысли. Его лекции почти лишены внешних эффектов, правда, поражают феноменальная историческая память и дар импровизации. Многое можно вообразить себе, но только не Пугачёва, смотрящего в конспект. Негромкий, но хорошо поставленный голос с лёгкой хрипотцой с первых же минут завораживает аудиторию. Практически не прибегая ни к каким ораторским приёмам, В. В. Пугачёв говорит лаконично и просто. Главное для него — это обнажённая живая мысль, летящая в аудиторию”.
В очерке и брошюре опубликован “Библиографический указатель печатных работ В. В. Пугачёва”. Увы: почти все труды Владимира Владимировича издавались очень уж невеликими тиражами и посему известны лишь узкому кругу историков и филологов. Да и официальный тираж брошюры (как и сборника, где напечатан очерк) — всего 300 экземпляров, вряд ли они дойдут хотя бы до всех научных библиотек.
* * *
Рецензия была подготовлена к печати до 23 октября 1998 года, когда умер великий историк России — ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ ПУГАЧЁВ.
Почти 60 лет он занимался самой опасной в СССР наукой — историей. Он был чудаковатым паладином чести и свободы в век холопства и лжи. Он был верен только истине, когда требовалась только верность партии.
Он говорил и писал о своих великих учителях Оксмане и Гуковском, когда их имена были запрещены. Он учился не только у своих учителей, но и у своих учеников, среди которых было немало правозащитников, диссидентов.
Он был, увы, не по своей воле, странствующим паладином: его изгоняли из Пермского, Горьковского и Саратовского университетов. Советские и постсоветские ректоры и не подумали извиниться перед ним за клевету, травлю, преследования.
Его много раз приглашали за границу, но за “железный занавес” ни разу не выпустили.
Свою последнюю статью “Пушкин и декабристы” — о том, “кого называть декабристами, когда появился этот термин и как толковать выражение Пушкина “только революционная голова”, спор о которой идёт до сих пор” (из письма Владимира Владимировича Константину Азадовскому, продиктовано 27 сентября), — учёный продиктовал своим друзьям. Статья была прочитана на международной пушкинской конференции в Италии и покорила научную аудиторию новизной, эрудированностью, доказательностью. Участники конференции послали нашему земляку приветственное письмо.
Получить письмо Владимир Владимирович не успел. Он тяжело умирал, всё понимая, но веруя в чудо.
1Пугачёв В. В. Пушкин, Радищев и Карамзин. — Саратов: Изд-во СГУ, 1992. С. 172.
Виктор Селезнёв