Игорь Сорокин
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 1999
Игорь Сорокин
Река — море
Хлопает окно в подъезде — ветер, * * *
плачет кошка что ребёнок и
где-то солнце молодое светит
на обратной стороне земли.
А под ним лазоревое море,
белый парус, берег золотой;
ветер нежен и немного горек
душных трав и воздуха настой.
Ах, куда ты, белый-белый парус,
ах, зачем ты, белый-белый снег?
Если жизнь долга, то будет старость
завершать короткий этот век.
Спи легко — тебе уж скоро зрелость
выпадет с седьмого этажа,
на четвёртом молодость сгорела —
воспарит над крышами душа
рано — утром — или поздно — ночью —
или всё совсем наоборот;
будет срок твой до минуты точен,
разве только спутается год.
Разве только ты не сможешь слышать
как сегодня, чтоб уже невмочь:
рвёт деревья, задирает крыши,
куролесит воровская ночь.
Где-то море, берегу послушно,
произносит гулкие слова —
камушки со дна приносит суше,
подмывая всё до основа…
Ночь темна — ложится на подушку
с мыслями о смерти голова
* * *
1.
Как хорошо немного одиноким
быть поутру, когда ещё земля
не испеклась на беспощадном солнце
и нежится огромная река,
и ты над ней — ни властвовать не волен,
ни быть её рабом — сам по себе,
как и она сама, в легчайшей дымке.
2.
Можно встать с этой лавки — купаться махнуть на Тиньзинь,
добрести до Затона, а дури хватить — до Увека.
Но мне этого мало — поэтому я водрузил
между ними себя, ни варяга, ни грека.
3.
Вей, ветерок,
по-над речкой жужжи, катерок,
белые лайнеры, стойте вдали, приближаясь…
* * *
Уплывают коричневой Волгой
пятна нефти в Каспийское море.
Рыбьим жиром, мазутом, карболкой
пахнут сумерки, осени вторя.
В детстве было, наверное, то же,
только ливни хлестали сильнее,
только окрики лоцманов строже
и вода возле сходней чернее.
Только были другие предметы:
монастырского храма руины,
куст на крыше, распластанный ветром,
и под ними — плавучий зверинец.
Новый мост был действительно новым,
старый город действительно старым,
и двудечный кораблик огромным,
и рязанской рубахой татарин.
И арбузы в четыре обхвата.
Шарф чужой вокруг шеи в три раза.
И казалось, что смерть акробата
так прекрасна — как жизнь водолаза.
Но о чём — у причала подслушав —
говорили — не помню, не понял —
пароходные рупоры, скушные
пеликаны и серые пони.
Нахватались лишь жадные чайки —
чтобы завтра забыть — разговоров
у цепей заржавелых, отчаянно
улетая в Каспийское море…
* * *
Рыбаком ли с лицом истукана,
истуканом с лицом рыбака
тихо выдуман этот кровавый
горизонт в золотых облаках.
Непременно поймается рыбка —
даже пусть через тысячу лет.
Потому и играет улыбка
по воде, невесома на свет.