JIM CRACE
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 1999
Jim Crace. Quarantine. Viking, 1997.
Джим Крейс, который на протяжении девяностых годов превратился в культовую фигуру в кругах английских интеллектуалов, своему пятому роману “Карантин” предпослал эпиграф из новейшего естественнонаучного исследования. Два светила медицины в книге “Пределы выживания” (1993) утверждают: “Человек нормального веса, среднего сложения, решившийся на строгий пост, полный отказ от пищи и питья, может прожить не более тридцати дней, сохраняя сознание от силы в течение двадцати пяти дней. Сорок дней сухой голодовки, о которых говорится в священных книгах — вещь невозможная, разумеется, если исключить божественное вмешательство. Документальных свидетельств подобного рода нет, и медицина отвергает такую возможность”.
Именно с позиций, не допускающих божественного вмешательства, на исходе двух тысячелетий существования христианства автор рассказывает историю самого знаменитого поста — евангельский эпизод Иисуса, которого сорок дней искушали дьяволы в пустыне. Читателю предлагается как бы истинная, не противоречащая современной науке версия этого эпизода, разительно отличная от самого подробного варианта в евангелии от Матфея. Рассказы евангелистов о борьбе Иисуса с дьяволом — не более чем отправная точка для Крейса, который в принципе отказывается от игры с евангельскими текстами, создавая реалистический психологический роман, где нет места чуду.
Примерно две тысячи лет назад юный Иисус, сын плотника из Галилеи, склонный к религиозному мистицизму, уходит в скалистые пустыни на свидание со своим богом. Традиционный сорокадневный пост держат ещё четыре добровольца: два безумца, раковый больной и бесплодная женщина, молящие бога каждый о своём. Ещё два персонажа задержались в пустыне не по своей воле. Иисус хранит полное уединение в труднодоступной пещере и строжайший пост; остальные общаются между собой и едят после захода солнца.
Отношения Иисуса с этими людьми, в которых он видит то ангелов, то демонов-искусителей, и составляют параллель к евангельскому сюжету. Сам же Иисус не имеет ничего общего с Мессией, с богочеловеком. Это долговязый слабый юноша не от мира сего, мечтающий о том, чтобы стать бродячим целителем. Не знающие его имени персонажи романа, от которых он прячется, дают ему прозвище “галли” — и потому, что в его речи слышен мягкий акцент выходца из Галилеи, и потому что “галли” по-английски значит “пугало”. Он нелеп и беззащитен перед суровым миром, наивен и чист, и его история — это история разочарования в боге, от которого он тщетно ждёт знака. Линия Иисуса дана в “Карантине” и как заведомо обречённая попытка человека превозмочь физические законы природы, и как трагическое приключение возвышенного духа в мире озарений и мистических переживаний. С одной стороны, натуралистически фиксируются муки голода и жажды, этапы телесного упадка, с другой стороны, в помутнившемся сознании сквозь сомнения и бред намечается прозрение: “Что за тщеславие — думать, будто строгий пост может избавить человека от греха, приблизить к богу, сказал бы он себе, если бы его дух и его способность суждения не были так подавлены. Покинь эту пещеру, иди домой, отправляйся немедленно — ты очистился, покаялся, и больше не греши. Но было поздно. У него не осталось сил, чтобы подняться по стене пропасти. Иисус стал обитателем мрака…”, — и ровно на тридцатый день, когда над пустыней проносится страшная буря, он пробуждается из комы. Яростные завывания ветра — для него это голос бога — выманивают его из пещеры, и порыв шквала срывает в пропасть тело, ставшее легче воздуха. Его последняя мысль кощунственна. Он хочет жить, и ради жизни готов вступить в сделку с дьяволом, раз бог ему не помог, “потому что с дьяволом можно торговаться, а потом его можно изгнать. А бог жесток и непостоянен. Бога изгнать нельзя”.
Жестокие истины, близкие к манихейству, высказывает автор. Крейс использует концепцию и приём, лучше всего знакомые по “Мастеру и Маргарите”, кстати, в 1996 — 97 годах в Британии появились вдобавок к старому сразу два новых перевода романа на английский. Га-Ноцри и Галли созданы с помощью техники современного историко-психологического романа, и равно невелик их удельный вес в романах. Так же, как Булгаков, Джим Крейс ставит в центр романа силы зла.
В соответствии с общей установкой на полное жизнеподобие, Дьявол в “Карантине”, так же, как Иисус, не соприкасается со сверхъестественными сферами. Как мы помним, “с дьяволом можно торговаться”; дьявол — торговец, купец, гений наживы и человеческого общения. Дьявол внешне похож на джина из восточных сказок, это отвратительный, непомерный человек-гора, и зовут его Муса. Купец Муса в дороге заболевает смертельной лихорадкой. Торговый караван оставляет его умирать в пустыне. Похоронить его предстоит беременной жене Мири, которая ждёт смерти мужа как избавления от коварного деспота и садиста. Мусу исцеляет случайное прикосновение Иисуса, зашедшего в палатку умирающего по пути в пещеру. Это было последнее соприкосновение Иисуса с Людьми. Поднявшись на ноги и обнаружив постящихся в пещерах, Муса объявляет себя владельцем пустыни, назначает арендную плату и заставляет мужчин найти своего спасителя-галилеянина. Муса планирует эксплуатировать врачевательские способности юноши, разбогатеть на нём, поэтому и обращается он к прячущемуся Иисусу с ласковыми прельстительными речами, искушает его, спуская на верёвке бурдюки с водой и лепёшки. Неудача с “галли” подогревает его тщеславие — Муса всё больше самоутверждается, всячески унижая своих постояльцев. Страх и отвращение внушает им неповоротливый жирный гигант, его наглость и ярость, и тут возникает главный вопрос романа. Как получается, что взрослые, свободные, сильные и разумные люди подчиняются злу? Что лежит в основе власти, каковы её механизмы? Дьявол от мильтоновского Сатаны до Воланда — непременно обаятельнейший, “харизматический” персонаж, и Крейс не изменяет литературной традиции. Муса завораживает всех встречных незаурядной внешностью, искусством рассказчика, умением дразнить воображение людей и подыгрывать им. Он по праву гордится своим умением извлечь выгоду из любого товара, любых обстоятельств, обернуть прибылью любые убытки. Жадный, алчный, лживый, с лёгкостью надевающий любую маску Муса живёт двуединым инстинктом богатства и власти. Автор создаёт завораживающий образ зла не просто самодовольного — самовлюблённого, искренне обвиняющего в своих преступлениях их жертв. Возникающее у читателя чувство нравственного протеста остаётся неудовлетворённым. От Мусы сумели избавиться те, кого он притеснял в пустыне, но вернувшись в мир людей, он снова находит почитателей, с первого взгляда проникающихся к нему доверием и уважением. Жизненная цепкость Мусы подкрепляет пессимистическую концепцию романа — добро в этом мире беспомощно перед злом, а зло могущественно и неуничтожимо.
Но если чудовищного Мусу, свешивающегося с края пропасти вниз, чтобы Иисус его лучше слышал, праведник воспринимает как главного дьявола, то остальные пустынники, тоже заглядывающие вниз, подсматривающие за ним — мелкие бесы. Даже когда они выступают не как посланцы Мусы, а действуют тайно от него, желая заставить галли прервать убийственный пост, Иисус их отвергает, потому что каждый из них суетен и недалёк. Единственная оптимистическая нота в романе связана, как и у Булгакова, с женским началом.
Несправедливость и тяжесть женской доли сближают забитую дурнушку Мири и бесплодную красавицу, жену богача Марту. Они черпают друг в друге силы, становятся как сёстры. В ночь бури, ночь смерти Иисуса, Марта стала жертвой хитро задуманного насилия со стороны Мусы. На следующий день извлечённое из пропасти тело юноши женщины любовно готовят к погребению. Карантин, пустынный пост закончился с его смертью раньше положенных сорока дней, но все ощущают, что их дальнейшее пребывание в пустыне обессмыслилось, и Муса теряет контроль над ситуацией. Женщины просто бегут от него, мечтая о том недалёком времени, когда родится ребёнок Мири, а Марта будет его тёткой. Они бегут на глазах у Мусы, которому вес и одышка не позволяют пуститься в погоню по отвесным склонам, швыряя в пропасть все вещи и припасы, принадлежавшие Мусе.
И как всегда он изворачивается. Отныне товар Мусы — история о чуде исцеления, которое произошло с ним в пустыне, это призрак Иисуса, который является ему, — худой, обнажённый, израненный. Вот необычный товар, который пойдёт нарасхват в Иерихоне, Иерусалиме и в Риме. Он заработает на человеческой потребности в чуде. Этот финальный сюжетный поворот подсказывает неожиданную параллель между Мусой и евангелистами.
“Карантин” блестяще написан. Стиль создаёт впечатление молодого, слабо заселённого мира, где всё происходит впервые, где мысли и чувства первозданно свежи. Ещё Ренан набросал пейзаж пустыни Моава: “Мало найдётся на свете областей более печальных, более покинутых Богом, более отгороженных от жизни, чем утёсистый склон западного берега Мёртвого моря”. Такое же первое впечатление производит пейзаж в “Карантине”, но по мере развития повествования Крейс — вновь с точностью учёного-естественника — показывает кишение жизни в этом неприветливом ландшафте. Пустыня сурова, враждебна человеку, но прекрасна и поэтична одновременно, и от этой экстремальной природной среды во многом исходит повествовательная энергия романа.
Из шести романов, выдвинутых на английского Букера-97, мы считаем “Карантин” самым значительным и цельным. Жюри отдало премию другому автору; в следующей рецензии мы поразмышляем над возможными причинами такого предпочтения. Но запомним это имя — Джим Крейс.
Ирина Кабанова