Алексей Слаповский
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 1998
Алексей Слаповский Кино, которого нет С другом моим Володей Яценко, упокой, Господи, его душу, большим знатоком кино и большим вообще человеком, мы часто говорили и спорили о фильмах, которые видели, а ещё чаще о тех, которые нам хотелось бы самим сделать, — понимая, что такой возможности у нас никогда не будет. Мы пробовали даже составлять заявки — и никуда не посылали их. Хорошими они были или плохими, но для них требовался опять-таки режиссёр, какого мы не знали, — при несомненной талантливости живущих и действующих. Просто нам виделся какой-то — другой. Которого нет.
Володя ушёл, а я продолжаю время от времени сочинять эти никому не нужные заявки; кино постоянно представляется и даже снится мне: фрагментами, кадрами, музыкой, шумами — и целыми фильмами.
Заманчива сама форма, не приемлемая в настоящей литературе: разрабатываешь две-три сцены, остальное — пунктиром, а в финале объясняешь режиссёру (которого не будет), что за идея заложена в тексте, какова, так сказать, мораль.
Дескать, этот фильм о том, как молодой человек, дорожащий родственными узами, ради этих самых уз идёт на преступление. Мораль: чистая совесть дороже родственности. Или: в этом фильме доказывается, что и богатый человек может быть душевным и полюбить бескорыстно бедную женщину… Мораль: и в мирной богатой жизни есть место подвигу.
Это я не о своих фильмах, это — к примеру.
И я рассказываю мысленно Володе (кто ж ещё оценит, кто поймёт?), рассказываю взахлёб:
— Представь, говорю. Психологическая драма. Название? Ну, например, ЛЮБОВЬ ПРО ЛЮБОВЬ. Там у героя будут такие слова, они название оправдают.
— Главное, чтобы слово “любовь” было, — замечает Володя.
— Вот именно. Итак, представь: герой лет сорока с лишним, зовут, допустим, Станислав Мечькин. С мягким знаком.
— Почему?
— Ну, так надо. Потом скажу.
— Это слова, это буквы, это проза. В кино это не читается. Забудь, однако, что ты писака.
— Ладно. Но всё равно, Мечькин, с мягким знаком. Так надо — пусть не для кино, а для меня самого. Мне так интересней.
— Ну, хорошо. И что этот Мечькин? Ты сначала, ты подробно.
— Ладно. Итак…
Станислав Мечькин, человек лет сорока с лишним, высокий, тяжёлый, пришёл к бывшему соседу своему, газетчику Прохорову. Они соседствовали всего полгода — и давно. Потом Прохоров женился, переехал в центр, развёлся, оставшись в центре, а Мечькин живёт на окраине (тоже разведясь с женою). Живёт тихо, спокойно. И вот — зачем-то пришёл. И сказал:
— Как ты это показывать будешь? — перебивает Володя.
— Что?
— Ну, вот это: что они соседями были, что женились-разводились, переезжали?
— В диалог вставлю.
— Неэкономно.
— Ой, да ладно! Как-нибудь прояснится. Главное: пришёл и сказал:
— Позвонил в твою газету: я старый друг вашего журналиста Прохорова, приехал из Сибири, желаю повидаться, — и они сразу твой адрес дали! Неосторожно! Это кто хочешь себя другом назовёт, а сам придёт и морду набьёт.
— За что?
— Ну, ты сатиру пишешь в газетке-то. Фельетоны, туда-сюда.
— Туда-сюда, это точно, — подтвердил Прохоров.
— Понятно. А криминалистикой не занимаешься?
— Я вообще другим занимаюсь.
— Понятно. А всякие там аномальные явления?
— Не занимаюсь. У нас в газете есть корреспондентка — специалист по криминалу. И по аномальным явлениям заодно.
— Баба?
— Женщина.
— Нет. Мне нужен мужик. В общем, короче. Я читал: журналистское расследование там, туда-сюда. Понимаешь?
— Понимаю, — не понимал Прохоров.
— Ну вот…
Мечькин начал рассказывать.
Два месяца назад у него угнали машину. Машина старая, он её год назад за гроши купил и своими руками довёл до ума. Стояла у подъезда во дворе. Угнали. Жаль, конечно, но не смертельно. Но интересно то, что стояли ведь рядом и другие машины. Поновее. И некоторые тоже, как у Мечькина, без сигнализации… Нет, угнали его машину. Почему?
Дальше. Месяц назад Мечькина избили. Возле собственного дома. Он возвращался поздно с работы — и трое человек напали на него. У него были с собой документы и деньги. Очнувшись, обнаружил, что всё цело. Избит же крепко, хотя, слава Богу, ничего не сломали, не повредили. Лёгкое сотрясение мозга, вот и все последствия. Но если ничего не взяли, почему избили? За что?
Дальше. Две недели назад Мечькин, заскучав, приехал со своей окраины в центр. Сел под зонтиком в открытом кафе, выпил три бутылки пива, стал курить и ни о чём не думать, добродушно посматривая окрест. Подсаживается девушка лет двадцати двух с баночкой пива. Мечькин даже оглянулся. Нет, всё честно: остальные столики заняты. Ну, села и села. Отхлебнула пива, сигаретку закурила. Мечькин поглядывает с печалью. Девушка хороша: стройна, волосы тёмные свободно по плечам, у угла губ — маленький шрамик, светлее смугловатой кожи. Умирать мужикам из-за этой царапинки — не наумираться, подумал Мечькин уже не с печалью, а со зрелой мужской тоской — тоской несбыточности. И хотел уже, чтоб не травить себя, встать и уйти. Вдруг: у девушки слезинка по щеке. Она её вытерла по-детски, смахнула быстренько — чтоб не видел никто, не заметил никто. Душа захлебнулась у Мечькина чем-то неведомым, и он неожиданно для себя сказал:
— Да брось ты. Пройдёт.
Девушка усмехнулась и спросила:
— Вы думаете?
И Мечькин вдруг негромко (люди же кругом!) начал на примерах собственной жизни рассказывать ей, что проходит абсолютно всё. Ну, взять болезни. Поднимал он, было дело, шкаф. Сорвал спину. С палочкой ходил — и всё не проходит, гадина, не проходит. Два месяца скрюченный был. А потом помаленьку — разогнулся. Прошло. Или. Машину вот угнали. Два дня жалел, а сейчас — плевать. Прошло. Или. Вот жена. Пятнадцать лет прожили — ушла с дочерью к другому мужику. Мужик, понятно, помоложе и побогаче, но это ерунда. Год прожили — разбежались, но она не возвращается. И её-то, жену-то — не жаль: гадюка натуральная. Дочку жаль. Взрослая дочь, а жаль, как маленькую. Сосёт и сосёт в груди, нет сил: жаль…
— А теперь — прошло? — спросила девушка.
— Да нет, — сказал Мечькин.
— Ну вот, вы сами себе противоречите, — улыбнулась она.
Мечькину так не казалось, но он не стал спорить. Вместо этого он заговорил о том, что май в этом году тёплый и ласковый, а в прошлом был холодный, а в позапрошлом вообще жаркий, он даже купался в конце мая. Ну, как… нырнул и вынырнул. Говорил также о том, что лето ожидается переменчивое. Говорил о том, что любит бывать на реке, но вот рыбу ловить не любит. И есть тоже. Она, речная, костистая. Другое дело морская рыба минтай. Бросил его в кастрюльку, чуть подождал — и кушай… Он говорил, понимая, что несёт пустую ахинею, пургу гнал, как он выразился, а остановиться не мог: боялся, что если замолчит, то потом уж никогда не осмелится опять заговорить с ней.
— Интересный вы человек, — сказала девушка. — Глаза у вас интересные. Нет, правда. Про май говорите — у вас глаза майские. Про лето — летние. Про реку говорили — у вас глаза речные стали.
Мечькин тряс бутылку над стаканом, но бутылка пуста была. А он всё тряс.
— А вы возьмите ещё, — сказала девушка. — У вас есть время?
— Я возьму, — сказал Мечькин. — У меня время есть.
Они просидели ещё около часа. Потом девушка стала прощаться. Посмотрела в глаза Мечькина, рассмеялась и сказала:
— У меня курсы компьютерные каждый день до шести. А в половине седьмого я сюда захожу.
Конечно, на следующий день Мечькин в половине седьмого был в этом кафе, готовый выпить пива, просидеть в одиночестве часа два, а потом купить водки, поехать домой и напиться до несусветности, чтобы ничего не чувствовать.
Но девушка — пришла.
И они встречались каждый день — на протяжении недели с лишком.
И однажды девушка сказала:
— Никуда не хочу идти. У тебя бывает так?
— Само собой, — сказал Стас.
— Кажется, что везде уже была. Везде — одно и то же.
— У меня не была! — ляпнул Стас.
— А где ты живёшь?
— Далеко. Автобусом пятьдесят минут. Машиной двадцать, если без пробок.
— Что ж, приглашай в гости, — сказала девушка.
И она поехала к нему, и она осталась у него, она живёт у него! Ночи напролёт она ласкает Мечькина, слова говорит. Руки целует.
Тут Мечькин вытянул свои рыжеволосые руки, как бы предлагая Прохорову осмотреть их и изумиться вместе с ним. Руки большие, загорелые; рыжие от природы волосы светло-золотистыми стали от солнца.
Прохоров посмотрел на руки и сказал:
— Не вижу ничего криминального, ничего аномального. Ну, угнали машину. Почему твою? Да мало ли почему! Быстрей других открылась, вот и всё! Может, она не для продажи им нужна была, а как средство передвижения. Убегали. Чем неприметней, тем лучше… Ну, напали, избили. Может, за другого приняли. Или просто, как сейчас социологи и психологи выражаются, — немотивированное хулиганство. Вполне в духе нашего времени. Ни с того ни с сего нападают и бьют. Просто так. А с девушкой — тем более всё понятно. Что, тебя уж и полюбить, что ли, нельзя?
— Нельзя, — сказал Мечькин твёрдо. — Ей двадцать два, мне — сорок два.
— Бывает.
— У неё высшее образование, курсы, перспективы, а у меня техникум — и зарплата пустяковая. То есть одному нормально, но…
— Бывает.
— Она книг уйму прочитала, а я только газеты — и на второй странице засыпаю.
— Бывает.
— Она красавица по всем показателям, а у меня рожа вся обветренная и трёх зубов нету, никак вставить не могу! — он раскрыл рот и оскалился показывая.
— Всё бывает, Стас! — воскликнул Прохоров. Фамильярность его произошла от зависти — и, пожалуй, от того, что он немного стеснялся обсуждать эту щекотливую чужую ситуацию.
— Короче! — говорит Володя. — Я понял. Он уговаривает Прохорова съездить к нему домой и посмотреть на эту красавицу — и понять, что происходит. Так? Как её зовут, кстати?
— Ириночка. Так Мечькин её называет. Но везёт он Прохорова не просто посмотреть и понять… Не гони вообще!… Ну, приезжают. Суббота, она дома. И Прохоров видит не просто симпатичную, а очень красивую девушку с умными глазами. И рядом с Мечькиным она смотрится действительно нелепо.
— Жарко! — сказал Мечькин. — Вы тут знакомьтесь пока, а я за пивом схожу.
Ириночка и Прохоров остались. Помолчали. Вдруг Ириночка усмехнулась и сказала:
— Вы третий.
— То есть?
— Кажется, он меня сосватать хочет. Привёл сначала одного молодца со своей работы. Красавец и дурак. Притом самоуверенный дурак. Я Мечькина попросила больше его не приводить. Тогда он — другого, тут по-соседству живёт. Умненький, лысенький, обаятельный. И опыт есть в дамском вопросе, — чувствуется. Разговорчик завёл, стал над Мечькиным хихикать — так, знаете, подленько, с кислиночкой, не явно. Говорит как бы со мной, а все слова с другим адресом. Понимаете, да? Но Мечькин чуткий. Полчаса терпел — и выгнал лысенького. Он так здорово это сделал, так просто! Иван Иваныч, говорит, вам с нами скучно, до свидания. Лысенький на него только глянул — и руки в ноги… А теперь — вы. Какие у вас достоинства? Красоты особой нет, хотя лицо ничего, приятное. Шибко умный?
— Так себе, — поскромничал Прохоров.
— По логике, третьим должен быть гениальный красавец.
— Нет, это не я.
— Да уж вижу. Наверное, он решил, что мне люди в возрасте нравятся. Как он сам. Хотя — какой это возраст, правда?
Прохоров обескуражен. Красавица Ириночка очень понравилась ему — и он рад бы флирт начать, но как начнёшь при таких обстоятельствах? И он предпринял обходной манёвр, — чтобы хоть ум свой обнаружить.
— Психологически всё объяснимо, — говорит он, благородно показывая желание выполнить свою миссию. — Мечькин никак поверить не может, что вы его любите. Он боится грядущего разочарования. Он хочет своими руками сделать себя несчастным — пока не зашло слишком далеко, пока ощущение несчастья не стало ещё смертельным. Ведь такие люди именно смертельно влюбляются.
— А кто вам сказал, что я его люблю? И ему я не говорила, что я его люблю. Мне просто хорошо с ним. Он просто мне нравится.
— Это жестоко! — воскликнул Прохоров.— Видите ли — нравится! Но он-то — любит! Вам лучше самой уйти.
— Я не хочу. Он любит — это его несчастье, как вы говорите. Или счастье. Может, и я люблю, только не разобралась.
— Вы понимаете, до чего можете его довести? До гибели, я серьёзно вам говорю, я людей знаю.
— Ну, до гибели так до гибели. Значит — его судьба.
Смотрел Прохоров на Ириночку — и недоумевал. То ли “роковая женщина”, то ли инфантильна до святости — при всём своём уме.
— Долго ходит, — сказал Прохоров.
— Время нам даёт.
Прохоров выждал паузу — и сказал терпким приглушённым баритоном:
— А знаете, Мечькин рассказал о вас — в общих чертах, и я вас представил. Но не в общих чертах, а конкретно. И вы не поверите: совпало один к одному. Вы открыли дверь — и я даже вздрогнул. У меня было ощущение, что я не впервые вас увидел, я вас узнал, понимаете? Понимаете?
— Хорошо, хорошо, — оценила Ириночка. — У вас хорошо получается. Пойте дальше. Мечькин знал, кого привёл!
— Глупая ситуация, — сказал Прохоров. — Теперь вы все мои слова будете воспринимать… ну, будто я…
— Что?
— Будто я хочу… ну, будто задание Мечькина выполнить. Хотя не было никакого задания… А если вы мне просто нравитесь? Если для меня сейчас нет никакого Мечькина и этой истории вообще, а я будто на улице вас увидел? И сразу…
— В вашем возрасте это бывает.
Возмутился Прохоров. Да, хороша она, что и говорить, но и он не вчера на свет родился, опыт имеет — и его любили! — и женщины не хуже Ириночки!
— Послушай, девочка, — сказал он, подойдя близко. — Я не знаю, в какую ты игру играешь, но не заигрывайся. Да, ты мне нравишься, но я человек лёгкий, болтливый и почти бездушный. Ответила, отозвалась — спасибо, не ответила — ещё спасибее, спокойно буду жить. Поняла?
— Извините, — вдруг с потрясающей мягкостью и покорностью, и смущением — и чёрт знает ещё с чем промолвила она, — и Прохоров её уничижением стал уничтожен окончательно и понял, что — пропал.
Пришёл Мечькин с пивом.
Смотрел вопросительно.
Пили пиво — и Мечькин говорил о пиве.
— Это не светлое пиво, — сказал он. — Враньё. — Написано — светлое, а оно не светлое. Я пиво понимаю. Это не светлое и не тёмное, это неизвестно что. Я терпеть не могу. Если уж написано — светлое, пусть будет светлое. Я и тёмное выпью, но пусть тогда написано будет: тёмное. То есть написано-то написано, но не отражает этого самого…
— Содержимого, — подсказала Ириночка — с иронией! И взглядом мимолётным на Прохорова — как на своего! — и он опять растерян, опять ничего не понимает!
— И так во всём, — продолжал Мечькин. — Определённости нет. Так во всей моей жизни. Даже фамилия. Меня и в загсе спрашивали, когда женился, и в милиции несколько раз: почему Мечькин — с мягким знаком? А я знаю? Родители — с мягким, и я с мягким. Может, по правилам надо без мягкого. Ну, там, Печкин. Свечкин. Без мягкого. А я с мягким. И что теперь? А ничего! С мягким так с мягким, успокойтесь! Или жена бывшая. Прожили пятнадцать лет. На третий год она мне говорит: Мечькин, я с тобой развожусь. Я говорю: на здоровье! И она после этого двенадцать лет жила со мной! И каждый день говорила: завтра разведусь.
— Так выгнал бы её, — сказала Ириночка.
— Я бы выгнал. Дочь, — кратко ответил Мечькин. А потом очень оживился, даже засуетился: — Вот что! Всякие рестораны и так далее… Ерунда. А хочется как раньше. Тихо и спокойно. Вот что! А пойдёмте в парк, возьмём лодочку и поплаваем! Я проходил там недавно — красота!
— Короче, — говорит Володя. — Нет, мне, может, и нравится — но короче!
— Ладно!
Короче: они идут в городской парк, где аттракционы, где пруды и, хотя народу много, тишиной всё отзывается — несмотря на близкие звуки карусельной музыки. Они берут лодку и плавают. Ириночка и Прохоров затевают довольно умный разговор — то ли потакая прихоти Мечькина (ведь он — “сватает”), то ли дразня его, то ли щекоча и теша себя туманным разговором — в присутствии. Мечькин гребёт к берегу, просит подождать. Возвращается радостный, с большим пакетом в руках. Плывут опять, заплывают в дальнюю заводь, под плакучую иву.
— Пикник на лоне природы! — объявляет Мечькин. И достаёт бутылки, достаёт колбасу, хлеб, сыр.
Смеётся, начинает рассказывать анекдоты.
— Только я буду глупые рассказывать, я других не знаю! Я вообще анекдоты не умею! — и рассказывает не умея. Ириночке неловко, Прохорову неловко.
Мечькин заставляет Ириночку и Прохорова выпить на брудершафт. Они выпивают и целуются, как положено. Мечькин смеётся.
Ириночка отлучается на некоторое время.
Мечькин сидит и смотрит в землю. И говорит вдруг:
— Только не надо наглеть!
— Ты чудак, Мечькин, — говорит Прохоров.
Мечькин оскорбляется.
— Встань, я лежачих не бью.
Прохоров встаёт и готов сражаться. Мечькин сталкивает его в воду. Возвращается Ириночка.
Прохоров вылезает из воды.
— Чего это вы?
— При чём тут мы? — удивляется Прохоров. — Это я. В воду упал. Напился. Теперь — протрезвел…
Мечькин посещает свою бывшую жену и дочь. Странный разговор. Вроде ни о чем. Мечькин ходит по квартире и почти сварливо отмечает различные бытовые прорехи: в форточке стекло разбито, у кресла колёсико отвалилось, обои совершенно не те наклеили — и не так!… И почему-то кажется, что он вот-вот скажет: давайте опять вместе жить. Фотоаппарат с собой принёс. Фотографией вот начал увлекаться. Дорогой аппарат, со сменными объективами. А почему себе не позволить? Я человек свободный, одинокий. Даже алиментов не плачу. А помогать просто так — вы гордые, не берёте. “Я возьму, — смеётся дочь. — Но мне много надо!” — “Ладно, — говорит Мечькин. — Давайте, что ли, снимемся. Он с автоматом, сейчас налажу…” Налаживает, снимаются… На глазах у бывшей жены — слёзы. “Что ты?” — спрашивает Мечькин. “Отстань! И проваливай вообще!” — кричит жена. Дочь — спокойнее. “Заходи”, — говорит.
Дальше.
Мечькин затевает с Ириночкой разговор о том, что она похожа на его дочь. Поэтому мне и кажется, что я тебя люблю, а на самом деле я тебя не люблю, я в тебе свою дочь люблю, говорит он. Ириночке смешны эти потуги психоаналитика-самородка. Но изъявляет вдруг желание познакомиться с дочерью.
Что ж.
Мечькин знакомит — и молодые женщины удивительно быстро находят общий язык, а Мечькин себя папашей при них чувствует. Ему и радостно, и неловко. Он ведёт их в парк (любимое его место). Двое молодых людей подходят и, не обращая внимания на Мечькина, заводят с девушками затейливый разговор. Мечькин терпит, терпит, не выдерживает, говорит молодым людям тяжеловесные колкости. Те резко обижаются — и из галантных кавалеров превращаются в петуховатых простаков с кулаками. Драка. Он побивает их — достаточно деликатно, без крови, а тут и милиция. “Беги!” — просят дочь и Ириночка. Не бежит. Гордость…
Дальше.
— Давай поженимся, — предлагает вдруг Ириночка. — Только извини, но я не Ириночка.
И говорит ему, что зовут её Светланой, что имени она этого не любит, что у неё родители обеспеченные, друзья богатые, покровители были, — всё было. В общем-то — и есть. Родители не удивляются, когда она пропадает на недели, на месяцы. Но куда б ни уезжала, — возвращается. И опять — всё тот же круг, те же люди. И опять захотелось уехать. И вдруг выяснила, что уехать сюда вот, на многоэтажную окраину города, — сокровеннее и надёжнее, чем куда-нибудь на Магадан. Годами можно жить — и никого из знакомых не встретишь. Пустынно здесь и безлюдно, хотя людей больше, чем во всём остальном городе. Тихо. Спокойно. Днём кругом только дети и старухи. Читай книги, думай.
Мечькин говорит, что зарабатывает мало.
— Проживём!
Говорит, что стар и некрасив.
— Уже слышала.
Говорит, что детей захочет от Ири… от неё.
— Рожу.
Молчит Мечькин. И говорит, что не верит ей.
— А ты поверь!
— Не могу! — отрезает Мечькин. — Ты полгодика со мной поживёшь — и всё, а я…
— Почему полгодика?
— Потому что больше со мной нельзя прожить! Бывшая пожила чуть-чуть — и взвыла. Нудный я, скучный, унылый. Хобби у меня нету! Только пиво и телевизор!.. Я любой бабе жизнь заем. Ревнивый ещё потому что. И вообще — всё! Уходи!
Она не уходит. Он исчезает сам. Он ночует на работе. Он пьёт.
Он заходит к Прохорову.
Просит Прохорова съездить к нему домой. Просто узнать: там ли она.
Прохоров едет.
Её нет. Записка с номером телефона.
Он не показывает её Мечькину.
Мечькин возвращается домой, а Прохоров звонит Ириночке, встречается с ней.
Они сидели в летнем кафе.
— Что там с Мечькиным? — спросила Ириночка (пусть она так ею и остаётся). — Почему он не позвонил?
— Он посылал меня домой, я нашёл твою записку. И не дал ему. Для его же безопасности. Ему это не нужно. Он раскусил тебя. Ты экспериментаторша. Тебе очень скучно — и ты пробуешь для себя в жизни разные варианты. Самые смешные, самые дикие. Я предлагаю тебе выйти замуж за вождя племени бушменов.
— Или за тебя?
— Или за меня. Тебе же всё равно. А раз тебе всё равно, почему не сделать мне удовольствие? Ты мне очень нравишься. Я тебя почти люблю. Почему бы тебе не сделать хоть одно доброе дело — просто так?
— Переспать с тобой, что ли?
— Это тоже вариант. Глядишь, собью охотку. Как моему знакомому жена говорит. Он не алкоголик, но иногда очень хочет выпить. И она, мудрая женщина, говорит: “Возьми уж бутылку, выпей, сбей охотку!”.
— А если охотка не собьётся?
— Я буду счастлив. Я привык к неразделённой любви. Я любил — меня нет. И наоборот. Я люблю сильные чувства.
— Вот от таких разговоров меня тошнит, — сказала Ириночка. — И ты ведь не врёшь, не заигрываешь, ты всё натурально говоришь — и ужасно ненатурально получается. А Мечькин домой вернулся?
— Он к жене вернулся. Верней, она к нему. Ну, то есть, сошлись.
— Дочь у него замечательная.
— А ты детей хочешь?
— Пока нет. Я бездетная по натуре.
— Это точно.
— Ты меня насквозь видишь? Интеллектуал, само собой! Мне с тобой скучно.
— Мне тоже. Жаль, что ты не дура. Мне ведь начхать на твой ум. Меня красота твоя с ума сводит.
— Мужской климакс.
— Я настойчивый. Я обвораживать умею. Ещё неделю разговоров — и ты запутаешься в моих сетях. Или — одна ночь. Выбирай.
— Одна ночь, ладно. В самом деле, почему не уступить, если человеку так хочется? Люблю вообще жить в чужих домах. Такое увлечение у меня. Путешествие в чужую жизнь.
— Стоп! — кричит Володя.
— Что? Что? — я внутренне переминаюсь от нетерпения.
— Вот название! ПУТЕШЕСТВИЕ В ЧУЖУЮ ЖИЗНЬ! Класс!
— Может быть, может быть. С меня бутылка. Так… О чём они у меня там?… В общем, она: путешествие в чужую жизнь. А он:
— Ты жить у меня собралась?
— Одна ночь — это уже жить. Хотя бы одну ночь.
— Я передумал. Я не хочу сбивать охотку.
— Ясно. Ты мстительный?
— Нет. Просто тоже — экспериментирую. Видишь ли, я в два раза дольше тебя живу на свете и знаю то, о чём ты только догадываешься. Любви как состояния нет. То есть как состояние может быть, но… В общем, это скорее история, жанр, в котором человек некоторое время пребывает. Для простоты мы говорим: любовь. На самом деле это, повторяю, история. Бывает любовь о любви, любовь о ненависти — и даже любовь о равнодушии. О деньгах, о злобе, о мщении, о похоти, о страсти… тысяча вариантов! У меня вот к тебе любовь о любви. Мне хочется, чтобы была эта история. Но я проживу и без неё. Ничего. Найду другую любовь о любви. Или о похоти.
— Нашёл уже.
— Ну, считай, что так.
— Больно красиво говорят, — сомневается Володя.
— Пусть, не мешай! Они — такие!
Она встала. И сказала Прохорову:
— Самое интересное… У меня ощущение, что мы бы поладили. В самом обычном смысле. В человеческом.
— У меня тоже, — сказал Прохоров.
— Но моя любовь не о тебе.
— Жаль.
— Мне тоже…
И вот финал. Утро. Дочь Мечькина спит спокойно, безмятежно. Бывшая жена его с заспанным лицом выходит на балкон. Закуривает. Глядит вдаль.
Ириночка с заспанным лицом встаёт — тяжело — с постели. Чьи-то ноги торчат из-под одеяла. Она выходит на балкон. Закуривает. Глядит вдаль.
Мечькин с заспанным и опухшим лицом просыпается, нашаривает горлышко бутылки возле постели. Пьёт лёжа. Встаёт. Идёт на балкон. Закуривает. Глядит вдаль. Всё.
— Допустим, — говорит Володя.
— Что, не нравится?
— Да нет, вообще-то ничего. Если разработать. А идея, мораль?
— Тебе надо?
— Для дураков. Если спросят.
— Запросто! Я им скажу: идея, скажу, состоит из четырёх составляющих. Первая — идея образа Мечькина: человек не может поверить, что он достоин любви и счастья. Жил без них — и вдруг! Не может — и не хочет. Вторая — идея образа Ириночки: мечтается полюбить. Ищет. Придумывает. Не может. Но хочет. Плюс к этому, ты правильно заметил, странное увлечение: пожить в чужой жизни. Красивый такой вампиризм.
— Только чтобы очень красивый!
— Будет очень. Будет даже анти-вампиризм. Даже — донорство. Не чужую кровь пить, а свою влить. Дальше. Третья идея — идея образа Прохорова: человек привык к победам. Уязвлён. И уже близок к реваншу, но, во-первых, понимает, что это будет победа не над душой и даже не над телом, а всего лишь над настроением женщины, во-вторых, он желает иметь для себя нечто недостигнутое. Это помогает жить некоторым. Четвёртая идея — идея образа бывшей жены Мечькина: и простить себе ошибки не может, и вернуться к Мечькину не может, вдали — любит, вблизи — ненавидит. Этим и живёт. В совокупности, объясню я дуракам, эти отдельные образы создают обобщённывй образ нашего современника, человека, самим собой измученного, самому себе не верящего, “человека неестественного”, в отличие от того “естественного”, о котором мечтал и писал Андрей Платонов.
— Допустим. А дочь-красавица зачем? Для противопоставления, что ли?
— А низачем. У неё идеи нет: она просто красива и ей просто нравится жить. А главное — чем больше красавиц в кино, тем лучше.
— Вот тут ты прав! Тогда, может, так сделаем: в этого твоего Мечькина не одна, а сразу две красавицы влюбляются. Всерьёз!
— И одна убивает другую. Она работает в НИИ “Микроб”, исследует неведомые вирусы. И открывает вирус, который съедает человека в три дня, не оставляя следов.
— Но та успевает передать вирус Мечькину, — подхватывает Володя, — а Мечькин — злодейке. А злодейка — мужу (она ведь замужем). И начинается эпидемия. Охвачен весь город.
— Что город! Страна, мир!
— Который красота не спасла, а погубила!
Мы хохочем, мы придумываем всё новые подробности гибели мира с непременным последующим спасением, мы уничтожаем только что созданный сюжет; так часто с нами бывало — когда, понимая, что замыслы наши останутся при нас, мы сами начинали издеваться над ними, высмеивать их, пародировать их — и нам казалось, что ничего не жаль, потому что всё ещё будет, даже, возможно, и то, чего не может быть…
15 июля 98 г.