Статья появилась в «Вестнике Европы» в марте 1910 г., публикуется в сокращении (фрагменты)
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 59, 2022
Семён Акимович Ан-ский настоящее имя Шлоймэ-Занвл (Соломон) Раппопорт; 1863, Чашники, Витебская губерния — 8 ноября 1920, Варшава) — еврейский писатель, поэт, драматург, публицист, этнограф, революционер, общественный и политический деятель.
Если есть на свете существо, вполне
непричастное никакому фанатизму,
так это именно — русский солдат».
Ф.М. Достоевский
«Русский народ никогда не отличался воинственностью, не смотрел на войну, как на жизненную цель или постоянное занятие, не окружал ее ореолом нравственных мотивов. Древние славяне не имели своего «бога войны.» И если мы обратимся к произведениям народного поэтического творчества, этому вернейшему выразителю народных воззрений, дум и чаяний — мы в них не найдем ни идеализации войны, ни воинственных поэм, в роде «Chansons de Geste», ни боевых песен, которые складывались бы в пылу битвы, и могли бы вызывать воинственный энтузиазм.
Что славянская народная муза даже в древние времена не вдохновлялась воинственными мотивами, о том свидетельствуют народные былины, в которых гораздо больше воспеваются пиры Владимира Красна-Солнышка, чем его походы, и очень определенно отдается предпочтение крестьянину-пахарю над могучими богатырями. Мужичок Микула Селянинович, которого любит «мать сыра земля» и который несет за плечами «сумочку с ее тягой», оказывается сильнее самого могучего богатыря Святогора. В единственной дошедшей до нас старинной народной поэме «Слово о полку Игореве», мы находим вместо идеализации войны и воспевания героических подвигов русских Роландов, горькие жалобы и выражение глубокого отвращения к войне.
Стонет Киев, тужит град Чернигов,
Широко печаль течет по Руси;
А князья куют себе крамолук,
А враги с победой в селах рыщут…
Под копытом черное все поле
Было сплошь засеяно костями,
Было кровью алою полито,
И взошел посев по Руси горем!
Не снопы–то стелют на Немиге,
Человечьи головы кидают!
Не цепями молотят — мечами!
Жизнь на ток кладут и веют душу,
Веют душу храбрую от тела!
Ох, не житом сеяны, костями,
Берега кровавые Немиги,
Все своими, русскими костями!..
Русская народная муза создала циклы военно-исторических, солдатских и рекрутских песен, но эти песни менее всего могут быть названы «воинственными». Вместо воспевания побед и восторженного описания грома и блеска казовой стороны войны, мы в них находим унылые жалобы на трудности солдатского жилья, на голод, холод и одиночество на чужой стороне… Русская народная масса смотрит на войну как на несчастье, как на кару Божью. И если русский человек в качестве солдата всегда самоотверженно, без колебания шел на смерть, то в качестве гражданина он крайне редко проникался воинственным азартом настолько, чтобы по собственной инициативе выступить против врага, чтобы связывать с победой или поражением вопрос своего национального существования. Таких национальных войн русская история знает — по определению Л.Н. Толстого — всего две: войны 1612 и 1812 гг.
1.
Русская народная масса имеет крайне смутное и большею частью фантастическое представление о собственной родине: о государственном устройстве России, о ее размерах, составе населения и в особенности о ее роли в международных отношениях. Еще более смутны и фантастичны представления массы о других народах. О большинстве из них, некоторых из европейских народов, она совершенно никакого представления не имеет, даже не подозревает об их существовании.
Главным отличием иноземцев от русских является, по представлению народной массы, вера. Истинные христиане, верующие в истинного Бога — только русские, да еще, по довольно распространенному представлению, китайцы. (!) Все же другие народы, и западные, и восточные, не знают правой веры и даже поклоняются идолам…в большинстве случаев не делается различия между «нехристями», «идольниками», «католиками» и «алюторами».
В 90–х годах прошлого столетия составительницы известной книги «Что читать народу?» произвели в различных частях России опрос взрослых крестьян относительно разных географических терминов и между прочим, относительно других народов, населяющих земной шар.
Среди полученных ответов находятся следующие: «Турки веры католической». «Татары, не знаю, чем заведуют, католики народ особенный». «Англичане веры католической». «Китай такой народ есть, который верует, как и мы». «Китай, там народ крещеный».
В отношении культурном народ резко отличает западные народы от восточных. В прежние времена все западные нации сливались в его представлении в однородную массу, носившую общее название «немцев». «Немец» отличался умом, ловкостью и выдумкою. Наиболее сложные и хитрые изобретения носили название «немецкой выдумки».
В течение последнего столетия, благодаря развитию промышленности и повышению уровня умственного развития народной массы, она начала различать среди западных наций кроме немцев, еще и французов, и англичан и отчасти другие народы, продолжая признавать за ними преимущество в культурном отношении.
«Английский народ достаточно промышленный…». «Англия — там живут люди, здоровые модники, выдумал чугунку, здорово укрепления делает, делает такое, чтобы всем была корысть (польза) даже, чудной народ».
«Есть земля Америка. Там люди образованные, ученые. Но работать очень проворные, несмотря на то что ученые». «В Австрии живет народ больше именитый, он способен на разное рукомесло, так что если который человек бедный, то они друг другу помогают».
Немцы, французы и англичане в Европе, турки и китайцы в Азии известны даже самой темной массе; о них циркулируют различные легенды политического характера. Для массы существует не Англия и Франция, не Китай и Турция, а «англичанка», «турка», «дядя Китай».
При этом «дядя Китай» или «Царь Китай» рисуется богатым, добродушным и щедрым, но ленивым и неподвижным стариком, имеющим двух сыновей. «Англичанка» изображается хитрой, коварной и сварливой бабой, которая иногда не прочь и выругаться нехорошим словом.
2.
Ближе и лучше всего народная масса знает, конечно, немцев. Человеку из народа, крестьянину, рабочему или мещанину часто приходится сталкиваться с немцами как с управителями, начальниками, главными мастерами. Масса совершенно не интересуется немцами с точки зрения политической или международной.
Обширно ли немецкое государство, сильно ли оно, каковы отношения «немца» к России и Белому царю — к этим вопросам народное творчество остается совершенно индифферентным. В многочисленных легендах о войнах, дипломатических столкновениях «немец» почти никогда не фигурирует, точно он никакого значения не имеет в международных отношениях.
Приблизительно таково же отношение и французам. Несмотря на то, что все сведения о французах имеют своим основанием нашествие 1812 года и отчасти севастопольскую войну, француз не фигурирует в народных легендах как «держава», как воинственная сила, которая может быть дружественной России или «бунтовать» против нее. Народ не сохранил по отношению к французам никакого неприязненного чувства. Напротив, француз рисуется в рассказах с очень симпатичной стороны как деликатный, обходительный и добрый.
Гораздо больше внимания уделяет народная легенда «турку», который трактуется уже исключительно как политическая и воинственная сила, вообще отношения к «турку» — самое презрительное. О турках знают, главным образом, благодаря последней войне. Турки народ некрещеный, очень злы и напрасливы».
С совершенно особенным интересом останавливается народное легендарное творчество на Англии и Китае, двух народах, с которыми Россия реже всего имела военные столкновения. Темная масса как бы инстинктом отгадала могущество и международное значение этих двух народов и признала за ними гегемонию над двумя частями света: Англии над Западом, Китая над Востоком.
Какое бы крупное политическое событие не произошло на Западе — это дело рук одной только Англии, которая является в представлении народа повелительницей не только Турции, но и других держав (кроме России, конечно). Только эти два народа могущественны настолько, что России приходится с ними серьезно считаться.
И насколько народная масса высказывает неприязнь и недоверие к Англии, которую считает виновницей всех заговоров и «бунтов» против России, настолько же они относятся дружелюбно и доверчиво к Китаю, в котором видят неизменного союзника и даже защитника России.
…Народ считает Англию одной из самых культурных стран. «В Англии люди живут хорошо, т.е. богато и роскошно». «Самая богатая сторона английская, потому что она теплее и народ богаче и хитрей на всякие науки или что там сработать машины разные, или вообще какие новенькие разные выделки, и вообще у них более серебра и золота!». Но… англичане рисуются далеко не симпатичными.
«Англичанский народ очень хитрый. Все хитрости от них происходят». «Порядок у них не хорош». Хитрость и коварство — неотъемлемые черты «англичанки». От нее идет всякая смута, она натравливает один народ на другой, а сама всегда остается в стороне. В 70-м году она натравила немцев на французов, в 84-м французов на Китай, в 77-м она уговорила «турку» «взбунтоваться» против Белого царя и тайно оказывала ему, турку, помощь. Не без тайного вмешательства англичанки обошлась и русско-японская война.
3.
…В 90-х годах, когда во время холерной эпидемии в некоторых губерниях произошли холерные беспорядки, в народной массе циркулировала следующая ужасная легенда: «Англичанка узнала, что в России народилось много народу, вот она и подкупила докторов, чтобы они отравляли колодцы и сеяли в народе мор. Хотела, значит, чтобы русского рода поубавилось, чтобы его можно было легко истребить».
…Человек из массы иногда не прочь покуражиться: «Мы вот как ее, англичанку-то!». «А в морду не хочет она, твоя англичанка!?». Но вместе с тем, в народе крепко держится сознание, что англичанка — большая сила и что без хитрости нам с нею, пожалуй, не справиться. И народная фантазия работает над тем, как укротить этого могучего врага.
Женитьба английского принца на дочери Александра II вызвала в народе много толков, слухов и легенд. Этим фактом объяснялось долготерпение русского царя по отношению к вражескому государству.
«И отчего ее не пристукнет наш царь? — удивлялись крестьяне. Пристукнул бы — и шабаш. Али хлеба не отпущал бы туда. Зачем хлеб отпущают? Без хлеба немного поскакала бы, какова она там ни есть».
— Нельзя, значит, не отпущать. Царь первейшую свою дочку за англичанку отдал. Слышь, баб туда из России набирать станут. Российский народ разводить-то хотят, чтобы, значит, не скучно царевне-то было среди нехристей.
5.
Вопросы войны и мира подлежат, по представлению народа, ведению одних только коронованных особ. Цари ведут между собой переговоры, объявляют войну и принимают вызов на войну, просят мира и заключают его. Но этим и ограничивается участие коронованных лиц в военном деле. Они, за некоторыми исключениями (Иван Грозный, Петр Великий, Наполеон, отчасти Александр I) не принимают участия ни в выработке плана войны, ни в ее сражениях. …Главными и совершенно самостоятельными руководителями войны выступают полководцы, которые и несут ответственность за все ее последствия.
Объявление войны происходит …следующим образом:
Царь посылает другому царю посла с письмом или устным заявлением, в котором предъявляются какие-нибудь требования (большей частью — уступка каких-нибудь городов) и высказывается угроза на случай отказа. Царь, или король, получивший письмо, отвечает на него, обыкновенно, вызывающей насмешкой, требует к себе генералов и приказывает им начать войну.
«Пишет, пишет король шведский государыне письмо.
Русская государыня, замирися ты со мной!
Не замиришься — не прогневайся на меня!
Ты отдай, государыня, свои славны города,
Не отдашь, не отдашь, государыня, не прогневайся на меня.
Отдай Тулу отдай Левер (Ревель), отдай Короштан (Кроншадт)»
… «Генералы» пользуются в народе особой популярностью. В них видят национальных героев, защитников родины. Их портреты считаются лучшими украшениями в домах и иногда почитаются чуть не наравне с иконами. Их имена сохраняются в памяти народа на целые века, окружаются фантастическими легендами… Наиболее популярные генералы обладали еще, по представлению народа, таинственными силами: они знали «слово», знали «счастливый час». Омногих генералах существовало поверье, что они заговорены от пуль… Скобелева даже турецкие солдаты считали заговоренным от пуль.
Но при этом… известный собиратель народных исторических песен П.В. Киреевский говорит, что обвинение полководцев со стороны народа в измене «у нас прием самый обычный: народ наш вообще, а за ним и солдат, не имея возможности проникать в истинные причины неудач (где такую роль играет особенно наше неумение и невежество) привык все взваливать на известную «измену», которая сделалась не только житейским, но даже и техническим словом». Эта измена попеременно олицетворяется то в одном лице, то в другом.
… В песне «Донцы при Екатерине» говорится:
«Каменцов (Каменецкий) сын всю ночь не спал,
Он с москалями проиграл,
Не в шашечки, не в бирюлечки, а в карточки:
Проиграл он славный Тихий Дон».
Подобные обвинения высказывались по адресу Кутузова и других генералов 12-го года, циркулировали в народе и во время крымской кампании… Были подобные подозрения и при русско-турецкой войне, повторились они и при японской.
Нашлись остроумцы, обвинявшие даже бывшего морского министра «Дочку свою выдал за «апонца», мы слыхали, что он породнился с «Апонией», и сказал, что наш флот не силен».
6.
… Представления народа о войне, ее причинах и окончательном исходе, носят, в большинстве случаев, мистический характер… Война возвещается различными «знамениями», кометами, затмениями, землетрясением, мором и другими стихийными бедствиями.
В борьбе армий принимают участие сверхъестественные силы, добрые и злые духи. Если русскому христолюбивому воинству оказывает помощь Божественная сила, то супостату-нехристю помогает «нечистая сила».
Она оказывает помощь различными способами: нашептывает на ухо русскому царю дурные советы, напускает страх на русскую армию. Полководец неприятельской армии, обладая тайной силой, умеет обращаться в птицу, стать невидимкой и т.п. Всего чаще помогает неприятелю нечистая сила при посредстве женщины, девки-колдуньи.
…В 12–м году, в армии Наполеона, у которого было «войско на сто верст», находилась колдунья–волшебница:
Впереди идет колдунья-волшебница,
Паскудная девка Маринка,
Злая еретица-безбожница.
Реку перейти — плюнет Маринка поганая,
Пересохнет река быстрая.
Гору перелезть — махнет Маринка ручищем —
От горы нет звания».
Во время русско-турецкой войны говорили, что турки напускали на русскую армию «сухого тумана», от которого русские солдаты слепли.
При первых слухах о войне, и в особенности при начале военных действий, народ начинает тревожно доискиваться, причин, вызвавших войну.
Обыкновенно, народная мысль прежде всего останавливается на мотивах правового характера: Белый Царь был вынужден начать войну против другой державы {Существует очень распространенная легенда, что Белый Царь не имеет права объявлять войну первым. Это мотивируется тем, что если б царь имел это право, он быстро завоевал бы весь мир.}, потому что она перестала подчиняться каким-то законам, короче — «взбунтовалась», и ее необходимо усмирить, «замирить». Эти мотивы юридического характера обыкновенно облечены в крайне смутную, неопределенную форму. В чем заключаются беззаконные поступки взбунтовавшейся державы — на этом легенда совершенно не останавливается.
В гораздо более определенной форме представляются народной массе мотивы религиозного характера. Царь выступил войной против нехристей, которые собираются унизить или даже уничтожить православную веру. Легенды такого рода создавались почти при всех войнах минувшего столетия. Война 12-го года объяснялась тем, что нечестивый царь Аполион выступил против «Александра царя православного» и хотел
«Изничтожить церкви Божии,
А крещеный народ избить-перебить,
А которые живы останутся,
Совратит их в идольство« 1).
_____________________________
1) Сказитель-гусляр.
Этими же мотивами объяснялась и Крымская кампания, которая началась из-за того, что «император Николай I истребовал ключи от Ерусалима; ключей-то ему черномордые дураки и не отдали, так он тогда и зачал их, подлецов, лупить по башке» {Гл. Успенский, «Перестала!».}.
По поводу войны в Сербии в народе говорили: — «Град Кистянкина, Софию Премудрую, вишь ты, турка забрать ладит. Ишь, нехристь!.. Христианскую веру под мечеть подвести норовит. Крест луной прикрыть, значит, желательно. Вот что!..» {«В глуб. России».}.
Еще больше легенд этого характера было по поводу русско-турецкой войны.
Наконец, и русско-японская война не обшлась без аналогичных объяснений. Ходила легенда, что японский царь послал нашему насмешливое письмо, в котором просил известить его, сколько в России церквей. Ему-де надо это знать потому, что он собирается, по завоевании России, обратить все православные церкви в конюшни. На это царь ответил японцу, что тому нечего беспокоиться; в России много конюшен, и их хватить не только для японских лошадей, но и для всей японской армии, которую русский царь заберет в плен.
Рядом с мотивами религиозными народная масса ищет для войны и экономические, при чем все они сводятся к одному только земельному вопросу. Война, конечно, большое зло, противное Богу, по что же делать, если другие народы захватили всю землю, держать ее без пользы, а русскому человеку край пришел, податься некуда? Волей-неволей приходится воевать. На воину смотрят как на «равнение» или «черный передел» международного характера.
Любопытна следующая легенда: «Когда Бог давал землю, китаец пришел раньше всех и получил больше всех земли. Наш русский пришел позднее всех, ему и меньше досталось. Тогда Бог сказал ему, чтобы он отбивал землю у других; поэтому мы теперь воюем завсегда со всеми народами» {«Что чит. нар.», т. II, стр. 804.}.
IX.
Если в обычное мирное время творцы и руководители внешней и внутренней политики меньше всего считаются с мнениями и чаяниями народа, меньше всего прислушиваются к его голосу, то в критические моменты, при дипломатических осложнениях, а, в особенности, когда война уже объявлена, начинается погоня за «санкцией народа». Известная часть печати выступает выразительницей «ноли народа», начинает говорить от имени «всего русского- народа», заявляя, что он «глубоко возмущен», «потрясен», «не потерпит», настойчиво «требует войны» и т. д.
Одновременно с этим начинается усердное разжигание шовинистических страстей. В сотнях и тысячах лубочных книжек, картинок, карикатур и песен распространяются самые невероятные сведения, как о неприятеле, так и о ходе войны с ним. Неприятель рисуется непременно грубым, диким и безобразным, дерзким и трусливым. В противоположность ему русский солдат всегда изображается сильным, храбрым и победоносным.
Лубочная картинка является с давних пор неизменной спутницей войны. Во время русско-французской войны 1812-го года она уже играла значительную роль. Тогда лубочные картинки были пущены в ход Растопчиным под видом «афиш <…>.
Лубочная картинка, получив с течением времени более широкое распространение, становилась все хуже, грубее и глупее по содержанию. Растопчинския «афиши» могут показаться идеальными в сравнении с современными, отвратительными по своей кровожадности и цинизму, лубочными картинками на военные темы.
Совершенно такого же характера и достоинства лубочные картинки распространялись в народе и во время русско-японской войны. Отличительные их черты: зубоскальство над желтолицым и малорослым «макакой», бахвальство силой русского кулака, изображение блестящих побед, одержанных русской армией и флотам над трусливым «япошкой». Один из исследователей лубочной литературы, И. П. Белоконский, дает следующую характеристику лубочных картин о русско-японской войне: «значительная часть их написана на темы тех официальных донесений, где хоть вскользь упоминается об удаче или проявлении мужества со стороны русских, при чем всякое ничтожное в этом смысле сообщение утилизируется в необычайно преувеличенном, виде… На море все корабли неприятеля взорваны и горят страшным огнем, а в морских волнах плавает несметное количество японцев; на суше враг наш также изображается или в виде погибших, или гибнущих воинов, валяющихся на поле сражения и падающих с лошадей» {«Лубоч. литер. о японск.-русск. войне» «Образование» 1904 г. NoNo 5 и 7.}.
<…>
Вера в мощь «кнута и дубины» до того велика у лубочника, что он, совершенно не считаясь с фактами, не ожидая событий, заранее торжествует победу над врагом, изображает японскую армию уничтоженной, флот потопленным. В то самое время, когда японцы потопили «Петропавловск» и несколько других судов, лубочная картинка изображала японский флот потопленным, при чем лубочная муза обращалась к микадо с наставлением:
«Тебе с нами драться трудно;
Что ни день, то гибнет судно —
Славные дела!
Лезешь сдуру к Порт-Артуру.
Потрепали твою шкуру
Мы в единый миг!»
<…>
Легко себе представить, как должны действовать на народную массу подобные картинки, в особенности, если принять во внимание, что народ, глядя на картинки, часто верит, что на них изображены реальные события, чуть ли не срисованные с натуры. Во время русско-турецкой войны — рассказывает Соколов — «лубочным картинкам все мы до такой степени верили, так в точное изображение войны, что разыскивали среди сражающихся солдат своих односельчан и знакомых и, к общему восторгу, всегда находили кого-нибудь».
X.
Рядом с лубочными картинками и книжками, направленными к возбуждению в народной массе шовинистического настроения, должна быть поставлена искусственная солдатская песня. Единственное её отличие заключается в том, что в ней отсутствуют каннибальские мотивы Во всем остальном она не отличается от военно-лубочных картинок: то же бахвальство кулаком, та же фальшивая приподнятость настроения.
Наиболее отличительная черта искусственной песни — это безграничное хвастовство своей удалью и бесстрашием. Она то и дело выкликает:
<…>
«Ведь мы турок не боимся
И татар мы не страшимся!».
<…>
Солдатская песня рисует русского солдата залихватским воякою, которому ни по чем все невзгоды и лишения солдатского житья. Пьяница и забияка, от постоянно весел, чувствует себя счастливым в обстановке казармы и рвется в бой с неприятелем.
<…> Искусственная солдатская песня, так и военно-лубочная картинка, настолько грубо фальсифицирует чувства и настроения народа и, в частности, солдат, по отношению к войне, что это бросается в глаза всякому, кто хоть мало-мальски знаком с народом. Но особенно резко выступает на вид вся тенденциозная фальшь этих песен и картинок, если -сопоставить с ними произведения истинного- народного творчества — рекрутския, солдатския и историческия песни, в которых так ярко и определенно выступает реальное отношение народа к солдатчине и войне.
Русский солдат прежде всего поразительно скромен по отношению к себе и к своей роли в войне. Он отличается, по выражению Л. Н. Толстого, «молчаливым бессознательным величием и твердостью духа, стыдливостью перед собственным достоинством» {«Севастоп. рассказы».}. Он не только не способен бахвалиться своей храбростью, бесстрашием и победами, мои вообще не любит говорить про свои подвиги.
<…>
У «славного тихого Дона»
«Не сохами-то славная земелюшка наша распахана, не плугами,
Распахана наша земелюшка лошадиными, копытами,
А засеяна славная земелюшка солдатскими головами…
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами…
Цветен наш батюшка, славный тихий Дон сиротами,
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, матерными слезами».
Выступая в поход,
«Идучи они, солдаты, сами плачут,
В слезах они дороженьки не видят,
В возрыданьице словечушка не молвят».
Самое тяжелое для солдата — это разлука с родной стороной, с родом-племенем, отцом-матерью молодой женой, малыми детками, с зазнобушкой.
<…> Солдату «забидно«, не то, что царь его на службу посылает, а то, что
«Отец, мати стареньки остаются,
А некому будет поить их кормити«,
<…> Солдату особенно жалко
«Малых детушек горемычных,
Что остались они наги-босые,
Насидятся теперь за столом голодные,
Наглядятся они кусочка поданного». (234).
<…>
В душе русского человека несомненно живет «чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого — любовь к родине» {Выражение Л.Н. Толстого («Севастопольские рассказы»).}. Самым неоспоримым свидетельством наличности этого чувства может служить вся тысячелетняя история русского народа. Несомненно также и то, что человек из массы совершенно бессознательно идеализирует воинственный героизм, олицетворяя его в богатырях, витязях, генералах, и, вообще, героях. Но, вместе со всем этим, его отношение к кровавой борьбе между людьми и народами остается самым отрицательным.
Человек из народа, в том числе солдат, только в редких случаях понимает войну, как защиту родины. В народных легендах о войне почти ничего не говорится о стремлении неприятеля «завладеть Россией». Объясняется это отчасти глубокой верой русского человека в мощь России и в непобедимость «белого царя», и еще более — тем, что, за исключением войны 12-го года, русскому солдату приходилось не столько защищать «родину», сколько вести наступательные войны, если не на территории неприятеля, то вдали от центральной России.
Народная масса, в том числе и русский солдат, видит в войне фатальное явление, предопределенное свыше испытание. Человек из народа идет в солдаты, а затем идет на войну только в силу роковой необходимости. Дат присягу служить не за страх, а за совесть, не жалея живота, он добросовестно выполняет свой долг, мужественно переносит все труды и лишения и без колебания идет на верную смерть. Но «солдатчина» не становится для него ремеслом, жизненным делом. Война не вдохновляет русского солдата, не создает у него ни особой кастовой психологии, ни кастовой морали, как у воинов других народов.
Солдат хорошо помнит, что не он войну начал, и не от него зависит окончание её.
Герой Гл. Успенского, Кудиным, на все вопросы отвечает: «Там, брата, не рассуждают». И этим определяется отношение нашего солдата к войне. Он знает, что в войне его воля никакой роли не играет. И отдавая, не рассуждая, свою жизнь, он снимает с себя ответственность за свои действия, не приписывает себе ни лавров побед, ни позора поражения.
Вся ответственность перед Богом, царем и родиной падает на организаторов и руководителей войны — на генералов. И если, при победе, генералы воспеваются в песнях и окружаются ореолом славы, то при поражении они же обвиняются в неумелости и измене.
<…>
В противоположность европейскому солдату, который считает крайним позором проявление боязни, русский солдат, даже совершая чудеса храбрости, нисколько не стыдится «плакать и слезами уливаться« и с поразительной простотой говорит о своей боязни смерти от шальной пули или штыка, о той инстинктивной боязни смерти, которая присуща всякому здоровому человеку, но которую только по истине храбрые люди способны преодолеть.
<…> Наконец, отменена эта черта и во время русско-японской войны. Корреспондент «Русского Инвалида», г. Краснов, характеризуя солдат русского и японского, между прочим, писал: «Наш откровенно говорить: «боюсь: всякий живой смерти боится» — и рядом с этим является по начальству и добавляет: «Дозвольте совершить подвиг». — «Да ведь тебя убьют». «На все воля Божья, ваше благородие!»<…>
«С.-Пет. Вед.» 1904 г. No 214.}.
<…> С той же простотой, с какою солдат говорит о своей боязни, говорит он и о поражениях. Он не видит для себя никакого позора в поражении и рассказывает о нем с эпическим спокойствием, часто даже преувеличивая его размеры, а иногда (в особенности раненые солдаты) принимая победу за поражение.
«Меня поражало, — пишет Якушин, — благодушие раненых рассказчиков об их подвигах, равнодушие или, лучше сказать, крайнее
отсутствие самохвальства в рассказах людей, бывших в страшных опасностях». (Соч. 164).
<…>
Русский человек не питает ненависти к народам, с которыми ему приходится воевать. Более того: солдат в разгаре войны совершенно не охвачен яростной злобой к неприятелю. Не поддаваясь военному азарту и не считая войну своим личным делом, он не вносит в свои отношения к врагу элемента личных чувств. Высшая раковая шла, оторвавшая солдата от плуга и пославшая его на смерть, властно требует, чтобы он дрался с врагом и истреблял его.
И он это делает, но без злобы, без азарта, без ярости, хотя и без пощады. Результатом безличного и безответственного отношения к войне является забвение человеческой личности и в неприятеле, который обращается в объект работы: это трава, которую надо скосить, дрова, которые надо наколоть. Враг, — француз, турок или японец, — это не человек, а мясо, говядина.
— Страсть, что у меня мяса сожрала эта пушченка, — гладит казак медное дуло орудия».
«Артиллеристы те иначе турок и не называют, как говядиной. Характерный цинизм выражений.
<…> — Страсть сколько наша четырехфунтовка этой говядины сожрала» {Т. же, Т. II, 201.}.
<…>
Но все это только в разгаре войны, когда истребление врага является долгом присяги, «обязательной работой». Как только военные действия прекратились, хотя бы временно, отношения русского солдата- к неприятелю становятся участливыми и сердечными. <…>
Все его враги — добрые люди, неизвестно зачем бунтуют…. Всех он усмирил, и вот теперь сидит в караулке, тачает что-то, разговаривает с собаченкой и, вспоминая прошлое, говорить: «Ох, грехи-грехи тяжкие!»
© Текст: »Вестник Европы»